Реакция на свет

В галерее "Д-137" открылась выставка Виталий Пушницкого "Реакция". Картины, картины-ассамбляжи и картины-объекты одного из самых странных современных художников Санкт-Петербурга созерцала АННА ТОЛСТОВА.

       Виталий Пушницкий вполне мог бы стать "новым академиком" круга Тимура Новикова: появляться на выставках во фраке и при цилиндре и, стоя перед своими творениями, красиво и печально говорить на камеру об утрате современным искусством классических идеалов. Благо в его благородных, как благородна для нынешнего, замусоренного крикливыми цветами глаза любая гризайль, черно-белых холстах хватает красоты, печали и нездоровой, невротической какой-то тоски — может быть, не только по классике, но по чувствам и переживаниям, связанным со старым искусством. Это старое искусство проступает сквозь смутную, "затертую", многослойную, дрожащую, как водная рябь, поверхность живописи полуодетыми женскими фигурами, которые могут быть написаны хоть по снимку из гламурного журнала, но все равно кажутся окутанными музейной патиной. Оттого в картинах-ассамбляжах из цикла "Менины", где в холсты с такими смутными образами вмонтированы фроттажи с надгробных плит (потому что Эрос, Танатос и Мнемозина всегда где-то рядом), невольно начинаешь искать цитаты из Веласкеса. И не обнаруживаешь их, потому что шедевр Веласкеса важен здесь не как цитатник, а как гениально запечатленная ситуация тотального созерцания, которую Пушницкий пытается всем своим творчеством воспроизвести.
       Виталий Пушницкий не стал "новым академиком" — и дело не только в отсутствии чувства постмодернистского юмора, не в презрении к китчу и шутовской перформативности. Просто для него утрата классических идеалов и ценностей — действительно беда, личная трагедия, как для многих молодых людей с дипломом не новой, а старой Академии художеств. И сейчас, выставив, кроме "Менин" и медитативно созерцательного видео "Void", серию объектов — "столов" и "телевизоров" с живописью вместо столешниц и экранов, он думал превратить вернисажный фуршет в художественную провокацию. Хотел проверить, насколько толстокож современный зритель, сможет ли он поставить пустой фужер на картину-столешницу — прямо на ребенка, играющего в песке, или на чьи-то стиснутые в наручниках кисти. Однако исследовать, до какой степени высокие некогда материи превратились в нашем сознании в дизайн интерьера, куратор и галеристы художнику не дали.
       Впрочем, ему грех жаловаться на современное искусство: Пушницкий востребован им сполна, и сам ориентируется в нем абсолютно свободно. Во всяком случае, мало кто из петербуржцев может похвастаться тем, что попал в поле зрения Марата Гельмана, или тем, что, едва достигнув тридцати пяти, получил персоналку в Русском музее. По академическому образованию график, кроме рисунка, гравюры и живописи, Пушницкий умеет и все остальное: инсталляции, объекты, ассамбляжи, видео. Как правило, в основе всего этого лежит фотография, что позволяет включать photo-based art художника в самые модные новомедийные проекты, где они непременно привлекают образованный искусствоведческий взгляд крепким рисунком и аллюзиями на старых мастеров. Словно бы руки уже научились работать с фото, видео и компьютером, а голова все никак не может привыкнуть к клиповому мировосприятию и гиперссылочному образу мысли.
       Голова эта занята какими-то странными, несовременными проблемами. Например, проблемой передачи света. Не в школярском смысле — дескать, как бы так положить тени и блики, чтобы все оживилось и заблестело, — а в смысле метафизическом, как у великих венецианцев, когда они писали что-нибудь вроде "Обращения Савла". Отсюда, собственно, и любовь к фотографии — не как к международному языку общения contemporary art, а как к светописи с ее изначальной мифологией мистического проявления сущности бытия. От фотографии и этот колористический аскетизм, и идея того, что сам художник сродни светочувствительному элементу, вступающему в реакцию с трудноуловимыми потоками энергии, может быть, нематериальной.