«Наполеоновских планов больше нет»

Артем Темиров развивал в России кофейный бизнес и кофейную культуру. С началом военных действий он переехал в Европу. О том, как 24 февраля разрушило планы развития в России, об открытии кофейни в Тбилиси, выходе на европейские рынки и почему малый бизнес должен поддерживать некоммерческие проекты в тяжелые времена, предприниматель рассказывает Дарье Бурлаковой.

Это одно из интервью спецпроекта «Своё дело в СВО-времена».

Онлайн-интервью журналиста Дарьи Бурлаковой с сооснователем «Кооператива Чёрный» Артемом Темировым

О жизни и бизнесе до и после 24 февраля

— Начнем с фактологического вопроса — где ты сейчас находишься и почему?

— Я прямо сейчас нахожусь в Афинах, в Греции, потому что когда началась в**** (спецоперация.— “Ъ”), моя жена сказала, что если мы не живем в Киеве (жена Артема гражданка Украины.— “Ъ”), то мы живем в Афинах. Она всегда хотела жить в Афинах. И для меня это было каким-то облегчением, потому что у меня не было никаких мыслей о том, где жить, куда ехать, и была эта конечная точка — Афины. Три с половиной месяца мы вместе пытались сделать мне документы. Это было не очень просто. Но мы их получили, и в июне приехали сюда и с тех пор здесь живем.

— Мы будем общаться о настоящем и о будущем. Тем не менее, чтобы аудитории было понятно, от чего мы отталкиваемся в этом разговоре, расскажи, пожалуйста, о своем проекте, о вашем бизнесе. «Кооператив Чёрный». Что это такое, чем вы занимаетесь, как давно, какая бизнес-модель. Если мы бы с тобой общались до 24 февраля, что бы ты рассказал об этом?

— До 24 февраля это была, я бы сказал, компания с социальной миссией. Но если говорить про бизнес, это обжарочная компания, кофейная компания, которая обжаривает кофе, сорсит его. Мы продавали его через собственную кофейню, через онлайн-магазин, продавали в другие кофейни и в маркетплейсы. Планировали в этом году выход в одну большую сеть супермаркетов. Вот такой бизнес. Мы существуем с 2013 года, проделали очень большой путь. Начинали мы как велокофейня: такая маленькая стоечка у нас была, мы приезжали на колесах на маркеты, которые тогда только появлялись, и варили там кофе. Одними из первых в России мы заваривали его всевозможными способами, которые назывались тогда в России «альтернативные», то есть V60, кемекс, аэропресс, сифон. Потом у нас появилась маленькая кофейня, потом — большая кофейня. А в этом году, в январе, мы наконец-то открыли собственный обжарочный цех, потому что до этого на протяжении восьми лет мы арендовали обжарочный цех.

Вот если кратко, то вот так. Мы сами ездили в Эфиопию, покупали больше половины всего нашего кофе напрямую от фермеров из Эфиопии, Колумбии, Гватемалы. В общем, такой кофейный бизнес был до 24 февраля.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

— 24 февраля стало переломным моментом для всех, кто живет в России уж точно. Можешь ли ты вспомнить этот день? Как он поменялся в связи с началом военных действий на территории Украины. Обсуждали ли вы их как-то с командой, были ли внеочередные собрания, как вы вели работу в этот день?

— 24 февраля я помню очень хорошо во всех деталях. Мы, начиная с ноября, планировали, как будет развиваться компания в следующие пять лет. И 24 февраля на 11:00 или на 12:00 у нас была назначена встреча, где мы должны были утвердить уже окончательно весь план и начать его реализовывать — впервые в истории нашего бизнеса искать инвестиции, потому что мы никогда не были готовы привлекать инвестиции в компанию. В какой-то момент мы поняли, что развиваемся медленнее, чем весь рынок, и начали планировать, что мы будем делать и как. И 24 февраля у нас должна была быть встреча, чтобы это все утвердить. До этого в десять утра у меня была другая встреча — я планировал купить кофейню, которая закрылась после ковида.

Я хотел там сделать пекарню — у меня был проект по ресоциализации заключенных. Вот эти две встречи должны были быть.

Я проснулся утром и получил огромное количество сообщений от своей жены и от своей мамы. Моя жена тогда находилась в Киеве — она должна была улететь оттуда через несколько дней, но в тот момент она была там.

Я первым делом позвонил ей, она сказала, что идет к родителям, и дальше ничего не понятно. На заднем фоне звенели воздушные тревоги. В общем, я с ней поговорил, понял, где она, какой у нее план. Дальше мы должны были с ней созвониться. Я поехал на встречу. В десять утра. Мы должны были финально договориться обо всех условиях покупки этой кофейни, передачи документов. До этого был долгий процесс согласования, это была уже финальная встреча. Я на ней сказал, что я этого делать не буду, вероятнее всего, что мне нужно в любом случае хотя бы две недели, чтобы подумать, посмотреть.

Я отлично помню, что человек, с которым у меня была встреча, сказал, что все будет нормально, сейчас все закончится, бизнес в России в любом случае будет развиваться, куда деться и так далее. Я сказал, что так не думаю, что я, вероятнее всего, в ближайшие дни уеду из России, и маловероятно, что я вернусь и буду делать какие-то новые проекты. И он дал мне время подумать. Оттуда я поехал на встречу со своими партнерами по «Кооперативу Чёрный», где мы должны были обсудить планы развития на следующие пять лет. И уже на этой встрече я четко сказал, что я сегодня же вечером возьму билеты и в ближайшие несколько дней уеду, и что никакого развития, которое мы обсуждали, я не вижу. Они все, их двое, тоже не были готовы обсуждать развитие в том формате, в каком мы хотели это делать.

Следующие несколько часов я общался со своей женой, пытался найти машину, чтобы она уехала из города, не было бензина, были очереди за бензином и так далее. Она не хотела уезжать. В общем, много часов провел я вот так, общаясь с разными родственниками из Украины, потому что у меня много родственников в Украине.

Никакого экстренного собрания с коллективом в этот конкретный день не было. Собрание с коллективом было уже через несколько дней. Было не просто собрание.

Мы просто всем сказали: ребята, у вас выходные. И команда два дня должна была просто как-то побыть наедине со своими мыслями, потому что мы понимали, что невозможно сориентироваться в этом всем, когда ты еще находишься за стойкой, читаешь новости…

И кто-то точно так же ходил на митинги, несколько человек задержали. В общем, я думаю, что во многих командах были в феврале-марте похожие процессы. У нас, по крайней мере, всегда в команде были очень вовлечены в общественную жизнь.

Мы сказали всем, давайте, два дня просто побудьте с собой, а потом мы созвонимся вместе и поговорим. И мы созвонились, поговорили. Несколько человек сказали, что хотят уехать, несколько человек сказали, что они будут оставаться в России до последнего, а кто-то сказал, что если будет возможность, уедет, не будет возможности — не уедет.

И дальше следующие две недели мы работали по сокращенному графику. У нас было ощущение, что если сейчас все будут работать по тому же времени, которое было, то, возможно, всем будет еще хуже. Потому что все следили, все переживали, у кого-то есть родственники, у кого-то друзья, которые живут в Украине. Поэтому первые две недели кофейня работала в сокращенном графике. Вот как-то так.

О новых ценах, логистике и уехавших покупателях

— Непосредственно ваше дело связано с логистикой, с выездами, закупкой кофе за рубежом — в Эфиопии, в Гватемале, в Колумбии. Как-то этот процесс изменился?

— Да, конечно.

— Расскажи об этом.

— Первый месяц после в**** (спецоперация.— “Ъ”) мы работали в минус, мы не могли поднять цены так сильно, чтобы компенсировать разницу курса и чтобы компенсировать те проблемы, которые были. Потому что, во-первых, курс на пике, когда покупали кофе, был 145 или 150. Потому что курс на протяжении многих месяцев у большинства импортеров был не по ЦБ (Центральный банк РФ.— “Ъ”), а по бирже. Все об этом оповестили, что все покупки будут происходить не по курсу ЦБ, а по курсу, который мы сами устанавливаем, каждый день проверяйте его у нас на сайте и так далее. Это было первое изменение. Второе очень важное изменение, которое повлияло сразу же на бизнес,— это то, что все отменили отсрочки платежей. Получалось, что раньше мы что-то купили и в течение условно 30−45 дней за это расплачивались и при этом уже покупали следующее и так далее. А здесь некоторые просто сказали, что больше нет отсрочки платежей, но большая часть сказала, что нет отсрочки платежей и никакие новые отгрузки мы не будем делать, пока вы не погасите предыдущие.

Получалось, что оборот расходов у бизнеса резко увеличился, в 2–2,5 раза, потому что нужно было погасить все предыдущие заказы, если ты хотел сделать какие-то новые заказы. Нужно было одновременно платить за прошлое и заплатить за новое.

Это повлияло моментально, потому что у нас не очень большой бизнес, там нет такой маржи, которая может покрыть расходы за 2–2,5 месяца. Это очевидно. Плюс конец февраля — начало марта — это время, когда мы принимаем решение о покупке части кофе на весь год. Буквально в середине февраля мы вернулись из большой поездки. И должны были впервые в истории нашего бизнеса купить контейнер кофе из Эфиопии. До этого мы покупали всегда только часть — 100−150 мешков. А здесь мы должны были купить целый контейнер. Для нас это было важное событие.

Но раньше всегда все наши закупки осуществлялись по принципу, что какой-либо импортер финансировал эту закупку, он оплачивал ее, он привозил кофе, дальше в течение периода, обозначенного в контракте, мы этот кофе выкупали. Так в целом работали все обжарщики, которые занимались покупкой кофе напрямую у фермеров, потому что все равно, несмотря на то, что большие были такие обороты, «заморозить» деньги на год-полтора — обжарщики так не делают, так делают импортеры. Соответственно, все импортеры сказали, что больше они так не делают, что, если вы хотите покупать кофе у кого-либо из фермеров напрямую, нужно полностью его профинансировать до того, как они начнут процесс. Один импортер, который до этого возил нам часть кофе из Эфиопии, сказал, что в текущих условиях не готов брать на себя такие риски и вообще в принципе везти что-либо для кого-то. Потому что неизвестно, когда кофе приедет, приедет ли и так далее.

В этом году мы не купили кофе от фермеров, с которыми работали, с частью из них мы работали уже четвертый год.

В какой-то момент в марте уехал наш главный обжарщик, которого я много лет учил жарить кофе, вместе со мной выбирать кофе и так далее. Но это не было большой проблемой — к счастью, в свое время мы заранее обучили нескольких людей в команде это делать, поэтому это были не только я и он, но был еще один человек. И он остается пока в России. А что касается выбора зеленого кофе — это та работа, которую в последние четыре года мы делали всегда вчетвером.

Мы много лет калибровались для того, чтобы эта работа не встала, в случае той ситуации, которая вот, например, сейчас случилась. Поэтому все продолжает работать: кофе обжаривается, кофе выбирается — в этом смысле хотя бы с этим у нас не было проблем, потому что мы изначально учили команду заниматься этим в том числе.

— Ты сказал, что изменилась модель поставок и вы не можете работать с теми фермерами, с которыми выстраивали отношения. На данный момент эта проблема как-то решена или пока у вас есть запас кофе, и вы будете ее решать по мере развития ситуации?

— Нет, запаса кофе у нас уже нет: часть кофе закончилась летом, часть кофе закончилась осенью. Мы покупаем какие-то лоты у импортеров, которые они сами привозят, потому что импортеры привозят кофе сами, просто это редко бывают те фермеры, с которыми мы выстраивали отношения. Потому что они работают по-другому, и чаще всего у импортера нет задачи выстраивать отношения с каким-то конкретным фермером.

И тем не менее они ввозят хороший кофе. Поэтому с точки зрения цена-качество на рынке есть кофе. Да, есть определенный дефицит. Наверное, для компаний, у которых большие объемы, даже немногим больше, чем у нас, это может быть большой проблемой, потому что у нас нет каких-то дешевых ходовых позиций, которые есть у большинства обжарщиков в России. Этих дешевых ходовых позиций все это время, после 24 февраля, нет. Как только они приезжают, они распродаются за один день.

Многие обжарщики, прогнозируя дальнейшие проблемы, сразу покупают сильно больше, чем они могут израсходовать за неделю. Если раньше они бы просто покупали каждую неделю или каждый месяц, то сейчас они сразу покупают условно на полгода вперед. И в итоге снова возникает небольшой дефицит. На некоторые сорта есть острый дефицит. Но мы с кофе такого качества просто не работаем, поэтому у нас такой проблемы не возникает.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Предыдущая фотография

Следующая фотография

1 / 2

Обжарочный цех «Кооператива Чёрный» в Москве

Фото: Коммерсантъ / Александр Миридонов

Обжарочный цех «Кооператива Чёрный» в Москве

Фото: Коммерсантъ / Александр Миридонов

Что касается ассортимента в целом, он как-то будет корректироваться. Мы как-то будем возвращаться к тем моделям, по которым работали в самом начале нашего бизнеса, когда мы покупали часть кофе у европейских импортеров, часть у российских импортеров, и в итоге наш кофе был сильно дороже себестоимости. Но мы поддерживали ассортимент, который нам нужен, который мы хотим. В том числе, возможно, это станет для нас решением того, как поддерживать отношения с фермерами, с которыми мы эти отношения выстраиваем, делая это через европейских импортеров. Но это увеличит, естественно, себестоимость кофе, потому что кофе будет сначала приезжать в Европу, там будет накидываться маржа европейского импортера, потом кофе будет ехать из Европы в Россию. И если мы будем делать эту логистику не сами, а через импортеров, то опять же будет маржа российских импортеров. Как это было у нас в 2014−2016 годах.

Мы работали так: большую часть кофе покупали у европейских импортеров. И, как правило, он был сильно дороже, на несколько долларов дороже за килограмм, чем кофе в России. Сейчас это может стать проблемой, потому что в России в принципе кофе всегда дороже, потому что он делает большой путь. Кофе во всем мире стал дороже стоить за последние несколько лет. После ковида цена все время растет-растет-растет. Это сказывается в том числе на цене на спешелти-кофе — на том сегменте, с которым мы работаем.

Посмотрим. Пока есть такой план, потому что это единственный вариант сейчас, как мы можем обеспечить себе работу с теми же фермерами, с которыми мы работали. Будем считать, потому что, возможно, это может экономически убить часть направлений нашего бизнеса в России. Будем смотреть, что имеет смысл для других направлений.

— Вынуждены ли вы были повысить цены на кофе? Насколько это отразилось на покупателях — посетителях кофейни и на пользователях онлайн-магазина?

— В марте мы приняли решение, что мы будем менять цены каждую неделю и в опте, и в онлайн-магазине, и в кофейне, в зависимости от курса, от нашей закупки. И мы пересчитывали цены, наверное, несколько раз за два месяца, раза три или четыре или даже больше — как в сторону повышения, так и в сторону понижения.

Если говорить про последнее время, курс последние несколько месяцев очень низкий, ниже, чем средний курс в прошлом году. Цены вернулись к прежнему уровню, поэтому сейчас это никак не влияет. Но в марте-апреле у нас цены на некоторые напитки выросли, на пачки кофе выросли, на всё выросло. Потому что мы понимали, что невозможно, если курс будет такой, то по-другому просто не может быть.

Есть те, кто принял решение не делать этого и какое-то время поработать с меньшей маржей или в убыток. Мы приняли решение, что мы сразу поднимем цены, в том числе потому, что это очень четкое отражение происходящего. Это еще один сигнал для всех людей, что вообще-то идет в**** (спецоперация.— “Ъ”). Потому что очень многие сделали вид, что ничего не происходит. И не только кофейни, но вообще весь бизнес в целом сделал вид, что ничего не происходит. И очень многие люди сделали вид, что ничего не происходит.

— Что касается ваших покупателей. Были ли какой-то спад в плане получения доходов с продаж, насколько вы ощутили снижение общей покупательной способности? И сразу такой вопрос вдогонку. Поскольку у вас все-таки не супермаркет, а у вас сообщество людей — насколько я знаю, ваши клиенты разделяют ценности и понимают философию вашего бизнеса,— чувствовали ли вы какую-то поддержку — может быть, больше стали покупать и заказывать?

— Для того чтобы быть неголословным, до 24 февраля в нашей кофейне было 1800 чеков в неделю. На первой же неделе, на самой первой неделе, упало до 1140, то есть на 700 чеков в неделю. Потом немножко стабилизировалось и с 1800 упало до 1400. То есть оно подросло с 1140 до 1400–1500. Дальше, с конца апреля, начало возвращаться, стабилизироваться снова, снова приходить к 1700–1800. Потом был следующий момент, когда все снова начало резко падать, это было уже летом, был период, когда все упало. В сентябре все снова начало возвращаться к своим цифрам. Потом, понятно, после 21 сентября, после мобилизации, все снова резко упало, и с восстановившихся 1600−1700 чеков все упало снова до 1100.

Что касается поддержки аудитории, понятное дело, что у нас была гигантская поддержка, но она никак не сказывалась на продажах, потому что люди уезжали из страны. Она сказывалась только в том, что у нас в некоторых направлениях выросли продажи стремительно. Они выросли в моменте в конце февраля — марте в онлайн-магазине и на Ozon. Понятно почему — люди покупали себе запасы. Люди купили себе запасы и потом все. Это был просто всплеск в конце февраля — марте, когда просто выросли в некоторых направлениях продажи в три раза. Но это было не потому, что был акт поддержки, это было потому, что люди покупали себе три, четыре, пять, шесть пачек сразу.

Если говорить про кофейню, то мы очень четко видим, как на нас влияет происходящее — как на посещаемость кофейни влияют настроения в Москве. И вот в момент, когда было настроение, что все нормально, вот мы в конце апреля начали возвращаться к прежним цифрам. Май был более-менее как обычно. Потом июнь. Потом летом было небольшое падение, а начиная с сентября, начали возвращаться, потому что у людей было ощущение, что все нормально.

И опять же мобилизация показала сразу (падение.— “Ъ”). Сейчас есть ощущение, что если говорить про кофейню, то 30−40% аудитории нашей кофейни больше не живут в России. А если говорить про онлайн-магазин, то мы же видим заказы, видим и повторяемость, видим, кто покупает… Да, люди уехали.

— Эти клиенты могут заказать себе кофе, живя где-то в Армении?

— Ну, мы начали это делать, да, но у нас не настроен этот бизнес пока. Это все-таки немножко другие процессы. Мы потихоньку отправляем заказы в страны СНГ, это не идеально происходит. Это не компенсирует никак потери онлайн-магазина. Просто мы это сделали, потому что мы понимаем, что наша аудитория теперь есть в разных странах, в том числе в Армении, Грузии, Казахстане. Но мы не можем отправлять кофе в Стамбул, где огромное количество людей. Это будет невозможно. Точнее возможно, просто затраты на то, чтобы это все организовать, будут космическими, а выхлоп будет достаточно маленьким.

О завершении сотрудничества с Ozon и о новой стратегии работы в России

— Получается, по цифрам вы «просели». На данный момент вы рассматривали риск полного закрытия бизнеса — и кооператива, и кофейни — в России, видя такую тенденцию спада?

— Люди пьют кофе и будут пить кофе независимо от того, что происходит, поэтому мы понимаем, то, что касается кофейни, то, что касается онлайн-магазина, там покупатели будут, появятся новые покупатели. Что касается B2B, тут все гораздо сложнее, мы не уверены, что мы хотим развивать это направление, потому что оно очень сильно зависит от происходящего в стране. И мы уже не в том моменте, когда у нас оно очень развито. Мы планировали развивать его в этом году. Мы для этого строили обжарочный цех, мы для этого наняли менеджера по развитию оптового направления. И тем не менее в таких условиях, в каких мы находимся сейчас, развивать его, скорее всего, не будем. Мы сейчас на самом деле в процессе обсуждения, что с ним делать.

— С обжарочным цехом, да?

— Нет, не с обжарочным цехом, а с продажей кофе в другие кофейни и рестораны. Обжарочный цех мы строили очень долго, потратили очень много денег, с ним ничего не сделается, он будет работать. Он жарит кофе для наших кофейни, для онлайн-магазина и будет жарить кофе и дальше, здесь нет никаких вариантов. Поэтому кофейню и онлайн-магазин мы совершенно будем точно развивать.

Наши планы по развитию, например, продаж на маркетплейсах и в ритейле — мы все свернули. Мы выходим с Ozon. Мы продавались на Ozon достаточно долго, у нас были планы по выходу на другие площадки в этом году. Мы были уже на стадии подписания договора с несколькими супермаркетами, потому что мы видели, как развивается рынок, мы видели, как развиваемся мы. У нас было четкое понимание того, какой продукт мы продаем у нас в онлайн-магазине, какой продукт мы можем продавать и в онлайн-магазине, и в супермаркете. С точки зрения цены мы будем все еще очень дорогими. Но было ощущение — по продажам в том числе и в онлайн-магазине, и на Ozon,— что в стране есть люди, которые готовы потратить на пачку кофе 800−900 руб., не только в Москве и в Петербурге. Потому что статистика заказов показывала, что они есть по всей стране.

— А с маркетплейсами, можешь объяснить, с точки зрения бизнеса — почему решили с ними не сотрудничать?

— С маркетплейсами все достаточно просто. У нас дорогой кофе. Наш кофе стоит 700–900 руб. за пачку. Даже когда мы говорим про маркетплейс. Самый дешевый кофе у нас стоил 620–640 руб. На фоне всего остального кофе, который продается в супермаркетах и на маркетплейсах, это очень дорого. Притом что это самый дешевый наш кофе. И когда мы входили на Ozon, в принципе тренд на рынке был восходящий: рынок рос, и в том числе сегмент спешелти-кофе рос.

Огромное количество участников рынка вкладывали свои силы в то, чтобы развивать этот сегмент, в том числе с точки зрения маркетинга, с точки зрения привлечения новой аудитории, с точки зрения образования аудитории. Поэтому людей, которые покупали кофе за 600−900 руб., было все больше и больше. И не только как некий премиум-продукт, а именно людей, которые начинали разбираться в продукте. Потому что эту работу по образованию потребителя делали не только мы, а делало огромное количество участников. Как минимум я могу без всяких экивоков сказать про еще четырех обжарщиков, которые очень много вкладывали своих сил, денег в то, чтобы развивать рынок с точки зрения его образованности.

Был момент, когда у нас продажи на Ozon росли, и мы были уверены абсолютно, что это будет такой же стратегией работы, как с ритейлом, что если продаешь там 200 пачек в месяц, ты зарабатываешь очень мало. Если ты продаешь 2000 пачек, у тебя все еще огромная комиссия, все еще огромные дополнительные расходы на продвижение и так далее, но тем не менее все это имеет смысл, это уже та маржа, ради которой имеет смысл работать.

Ну и по этой же логике мы планировали работать в ритейле. Мы понимали, что есть аудитория и что единственное, что нам нужно для того, чтобы хорошо продаваться, это работать над узнаваемостью бренда, то есть заниматься именно маркетингом бренда. Потому что у нас есть классный продукт, у нас есть каналы сбыта, и мы понимаем, что можем там все это хорошо делать.

Сейчас у нас есть ощущение, что… У нас не только ощущение есть, у нас есть цифры, статистика, в том числе с Ozon и так далее, что продажи дорогого кофе либо стагнируют, либо падают. При этом продажи кофе не падают. Это важно, что люди продолжают покупать кофе. Но они просто покупают кофе не за 800 руб., а за 350–400 руб. И по возможности все больше и больше людей будут экономить.

Поэтому делиться даже той маленькой маржей, которая у нас есть, абсолютно нелогично. Если мы потратим эти же время и деньги на продвижение продукта и продажу через наш собственный онлайн-магазин, то наша маржа гораздо выше, потому что мы не даем никаких денег Ozon, мы не тратим деньги на продвижение внутри площадки.

— Как раз с точки зрения продвижения — ты уже затронул эту тему — у вас как-то поменялась концепция для привлечения новых покупателей, что-то изменилось в сфере рекламы? Может быть, вы по-другому стали работать? С учетом того, что в соцсетях сейчас реклама по-другому действует и упал рынок интернет-рекламы.

— Ну, во-первых, мы вообще отключили всю рекламу в Facebook, в Instagram (с марта 2022 года соцсети Facebook и Instagram запрещены в РФ. Компания Meta, владеющая Facebook и Instagram, признана экстремистской и запрещена в РФ.— “Ъ”). Во-вторых, мы стали больше вкладывать деньги в какие-то инструменты типа «Яндекс.Директ», и в те вещи, которыми раньше не пользовались. Плюс мы начали писать рассылку для покупателей онлайн-магазина, чего мы тоже раньше не делали.

Сейчас мы будем перепридумывать, как мы работаем с российским рынком, потому что мы понимаем, что мы на нем продолжаем работать, у нас все еще есть команда, и большая часть людей хочет оставаться в России.

И мы перепридумываем, как мы что делаем, вот прям вот сейчас на самом деле. Последние две недели созваниваемся с коллегой, все это обсуждаем, придумываем новую стратегию, потому что, естественно, то, как мы работали раньше, уже не работает. В том числе потому что многие люди, которых мы использовали как инфлюенсеров, они тоже уехали.

Моя коллега, которая занималась у нас соцсетями и маркетингом, она тоже уехала, но в общем и целом ей удаленность никак не мешает, а только, наоборот, помогает. Потому что, когда она была в Москве, периодически она выходила на стойку, а сейчас она целиком сосредоточена только на этой работе. Я, понятное дело, участвую только именно в развитии бизнеса и в маркетинге.

— То есть в команде на данный момент есть люди, которые в России готовы оставаться, и вы не рассматриваете в связи с этим закрытие кофейни в России?

— Нет, мы не рассматриваем. Закрыть кофейню, продать оборудование, можно. Но зачем, какой смысл? Это все работает, приносит доход, люди получают зарплаты. Да, в данный конкретный момент это не приносит никакой прибыли. Я думаю, что мы выправимся, найдем способ привлечь новую аудиторию. Вероятно, мы сможем снова сделать этот бизнес прибыльным, каким он был многие годы.

У нас уже в стране живет 140 млн человек. Для того чтобы такой маленький бизнес, как наш, был эффективен, нам не надо продавать миллионы пачек кофе в месяц. Мы знаем, что есть люди, которые готовы пить вкусный кофе — именно тот, который выбираем мы, тот, который жарим мы, и, соответственно, мы для этой аудитории будем работать.

Потому что у нас по-прежнему остается какая-то часть аудитории в России, и несмотря на все морально-этические вопросы, оставаться или нет, все остальное совершенно не важно, потому что мы отдаем себе отчет в том, что не все могут уехать, наша команда не вся может уехать. Даже если мы откроем десять кофеен в других странах, не все смогут уехать.

Мы понимаем, что если у нас есть возможность продолжать эффективно работать как небольшой бизнес. Мы будем это делать. Но никаких наполеоновских планов, которые у нас были до 24 февраля, у нас больше нет.

Об открытии кофейни в Тбилиси и выходе на зарубежные рынки

— По поводу горизонта планирования и ваших планов на будущее. Ты писал, что вы рассматриваете выход на другие рынки, помимо того, чтобы развивать проект в России. Как вы планируете вести этот бизнес в других странах? Есть ли какие-то переговоры уже сейчас?

— Я не могу назвать страны, но да, у нас уже есть юрлицо в другой стране. И там идет активный поиск помещения. Вот буквально сейчас, когда мы разговариваем, там должны быть переговоры по одному помещению. И мы параллельно ищем помещение в еще одной стране. Там уже почти месяц мы ищем помещение. Соответственно, мы планируем открывать две новых кофейни… С нашей же концепцией — совсем простая какая-то еда, упор на кофе, на V60, на эспрессо, на какие-то в том числе дорогие лоты, на разнообразие ассортимента, на образование аудитории, на светлую обжарку. Это то, чего все еще по-прежнему не так много, и есть рынки, где это востребовано. Но просто исторически так сложилось, что обжарщики боятся заходить на эту территорию, потому что боятся, что люди очень консервативны и так далее.

— Ты не называешь страны, пока не хочется раскрывать…

— Да, пока просто не хочется раскрывать. Но глобально это одна из стран СНГ (после интервью Артем Темиров уточнил, что речь идет о Грузии. Команда планирует открыть кофейню в Тбилиси в 2023 году.— “Ъ”) и одна из стран уже все-таки европейских, но не в Евросоюзе. Дальше, если это все хорошо пойдет, есть планы открыть еще несколько кофеен и впоследствии, возможно, открыть интернет-магазин на территории Евросоюза.

Огромное количество людей из нашей аудитории, во-первых, уже живет в ЕС, и плюс мы понимаем, что мы можем продавать там свой кофе — у нас не самая банальная концепция, у нас отличный продукт, и мы знаем от огромного количества разных участников рынка, что наш продукт на европейском рынке очень хорошо может продаваться. Поэтому есть такой план тоже.

— С точки зрения конкурентоспособности в этом плане у вас все хорошо для развития?

— Не очень переживаем, честно говоря. Про наш бизнес есть огромное количество публикаций на всех языках мира, хотя мы не ведем деятельность нигде, кроме России.

Я думаю, что при выходе на европейский рынок нам удастся привлечь к себе внимание. Даже несмотря на то, что мы проект из России. Мы не будем менять название, мы останемся проектом из России.

Зачем это скрывать, это глупо. Мы уверены, что есть аудитория, уверены, что есть запрос на нашу концепцию, и на наш продукт.

— Вопрос о понятии «культура отмены». Кто-то говорит, что сложнее идут на контакт с российскими бизнесами, просто потому что по инерции есть ощущение нестабильности и так далее. Насколько вы обсуждали это в команде. Насколько ты ощущаешь, что такое возможно, или вы не чувствуете на себе этого явления?

— Я тебе скажу честно, я вообще удивлен, что люди все это говорят, потому что это все нытье. Это все неправда.

Я за эти восемь месяцев был в 11 странах, и я ни разу не столкнулся с русофобией. Более того, скажу, что несколько раз я сталкивался с русофилией. Поэтому не знаю, о чем все эти люди говорят. Более длинные процедуры, связанные с проверками. Да, есть. Но при этом тебе об этом очень спокойно говорят, и это процедура, которую можно пройти.

У тебя паспорт человека из России: эта процедура обычно занимает неделю, в твоем случае займет четыре. Тебе это говорят открыто. Тебе никто не говорит, что ты говно, тебе просто говорят, что из-за в**** (спецоперация.— “Ъ”) служба безопасности и регулятор требуют другой процедуры. И в этом нет никакой русофобии. Есть, наверное, те, у кого есть трудности, но трудности — это не отмена. Отмена — это когда твой бизнес невозможен в другой стране. Я таких ситуаций пока не знаю.

О том, как вести малый бизнес в России и помогать НКО

— Есть люди, которые остаются в России по разным причинам, по принципиальным соображениям в том числе. Насколько ты считаешь перспективным развитие бизнеса в России и как предприниматель что ты мог бы порекомендовать людям, которые развивают или собираются развивать бизнес в России? К чему им нужно быть готовыми и какие качества в себе развивать, чтобы быть устойчивыми?

— У меня, к сожалению, только один в голове возникает ответ: им нужно быть готовыми сесть в тюрьму. Вот больше не возникает ответов, потому что в России сажали предпринимателей и до 24 февраля. И всегда у нас это была главная проблема, что предприниматель — это жулик. Независимо от того, что он делает — продает пиво или разрабатывает ПО,— это жулик. Предпринимателей всегда при любой возможности получить потом дополнительную звезду себе на погоны соответствующие работники органов сажали.

Думаю, мы все эти истории читали и в «Коммерсанте», и в Forbes, и везде. Этих расследований миллион. Только в этом году посадили несколько человек за госизмену. В общем и целом мне кажется, что предприниматель, остающийся в стране, должен быть готов к этому.

Меня гораздо более волнуют предприниматели, которые не просто остаются в России и развивают бизнес, а которые готовы измазаться в говне.

На мой взгляд, если уж люди остались в России и они делают свой маленький бизнес, то нужно хотя бы не измазаться в говне.

Потом что я не верю, что кто-то приходит подставляет пистолет и говорит: ты будешь поставлять нам кофе. Ну понятно, что так не происходит. К тебе приходит контракт. Ты такой — о, сколько-то миллионов рублей в месяц. Ну ладно, берем. А что там, кто там, а да не важно. Я вот вижу себе эту ситуацию так. Думаю, что все прекрасно представляют и понимают, что именно так все выглядит на самом деле, потому что никто не придет с автоматом и не будет заставлять тебя продавать кому-то кофе или свои тренинги, обучение и все остальное.

Я уверен, что какой-то маленький локальный бизнес в России по-прежнему может существовать. Ему будет, наверное, не очень легко, но он может выживать. Цветочные магазины, кофейни…

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Предыдущая фотография

Следующая фотография

1 / 2

Посетители кофейни «Кооператив Чёрный» в Москве

Фото: Коммерсантъ / Александр Миридонов

Посетители кофейни «Кооператив Чёрный» в Москве

Фото: Коммерсантъ / Александр Миридонов

Приходят люди в кофейню, берут кофе и потом говорят кассиру, что они очень благодарны, что мы продолжаем работать, что для них это возможность очутиться в каком-то маленьком островке прогрессивности. Я бы хотел сказать нормальности, но нет, прогрессивности. И люди говорят это сейчас примерно каждую неделю кому-то из бариста, кому-то из кассиров — ну у нас бариста и кассир — это один и тот же человек, они меняются в зависимости от смены. Но тем не менее это то, что ребята на собраниях говорят, как одну из причин, почему им очень важно, чтобы мы продолжали работать, почему они считают это важным, потому что они слышат слова благодарности, что мы просто работаем.

Я понимаю, что есть много таких маленьких локальных бизнесов, которые для кого-то являются опорой, таким небольшим якорем. В этой абсолютно безумной повседневности у тебя есть какая-то маленькая автономная зона, в которой ты себя чувствуешь не одним, как-то чуть-чуть лучше.

Советов здесь никаких давать я не могу. Мне кажется, сейчас не то время, когда кто-либо кому-либо может давать советы. Мне кажется, сейчас самое важное оставаться не хорошим предпринимателем, а хорошим человеком.

— Артем, я знаю, что вы сотрудничали с НКО. Несмотря на то что вы маленький бизнес, вы были социально ответственным бизнесом. В этой ситуации были ли вы вынуждены сократить помощь НКО? Или вы все равно стараетесь помогать им?

— Нет, мы каждые несколько месяцев проводим акцию в поддержку комитета «Гражданское содействие» (комитет оказывает помощь беженцам и мигрантам в России, в 2015 году внесен в реестр иностранных агентов.— “Ъ”), собираем деньги, собираем гуманитарную помощь. Мы продолжаем сотрудничать с «Ночлежкой». Мы в этом году еще пока не делали никакой акции в поддержку центра «Сестры» или каких-либо еще центров, занимающихся помощью жертвам домашнего насилия, потому что мы действительно не можем сейчас делать столько, сколько делали раньше.

В принципе вся та работа, которая у нас была выстроена с некоторыми из этих НКО, она остается. Потому что с некоторыми мы работаем на еженедельной основе. Это не история про то, что мы раз в год что-то делаем. Мы еженедельно в «Ночлежку» поставляем кофе в ночной автобус, чтобы на раздаче кроме чая был еще горячий кофе. Мы поставляем кофе в том числе в ресторан «Ночлежки» в Петербурге, проводим еще акции в кофейне. Это работа, которая ведется не раз в год, а просто все время происходит. А с «Гражданским содействием» мы делаем акции каждые несколько месяцев. Уже, наверное, было четыре акции в поддержку «Гражданского содействия».

Я вообще не считаю, что только большой бизнес может быть социально ответственным. Маленький бизнес может и должен быть социально ответственным, и это не обязательно проявляется в благотворительности, в том, чтобы делать какие-то акции по сбору денег. Собрать гуманитарку или теплые вещи для бездомных людей — это не деньги, это действие.

Может быть, это страшно. Но это не про то, что ты должен взять и из своей прибыли вытащить 50 тыс. руб. и отдать их на благотворительность. Нет, можно этого не делать, если бизнес считает, что он этого делать не должен. Плюс есть такая вещь, как транзитное трудоустройство людей, которым нужно трудоустройство. В общем, у бизнеса есть много разных возможностей быть социально ответственным, не только собирать деньги и отдавать деньги.

Я думаю про то, что бизнес либо хочет это делать, либо вообще это не в его поле зрения, он считает, что должен заниматься бизнесом и он таким образом выполняет свою социальную миссию. Делает классный бизнес. Я думаю, что если у людей после 24 февраля в голове все еще есть такая позиция, ну тут нечего сказать. Я думаю просто, что эта позиция привела нас всех в ту точку, где мы оказались.

Сейчас очень многие НКО лишились финансирования западного, лишились финансирования в виде президентских грантов, лишились финансирования, потому что огромное количество людей уехало из России. И, конечно же, сейчас тот момент, когда малый бизнес мог бы весь по чуть-чуть участвовать и это хоть немного бы помогло. Потому что это история всегда не только про то, что ты свои деньги отдаешь, история еще и про то, что рассказываешь своей аудитории, таким образом люди, которые раньше не жертвовали свои 200 руб. в месяц, узнают от тебя про это и будут жертвовать свои деньги. Сейчас тот момент, когда это действительно играет значение, когда каждый участвует.

Бизнес-кредо Артема Темирова:
У любого бизнеса есть ценности и политическая позиция. Бизнес может внести вклад в строительство альтернативного будущего

Другие истории предпринимателей из сферы торговли и услуг можно прочитать здесь.

Команда спецпроекта
Продюсер, выпускающий редактор: Дарья Бурлакова
Дизайн, иллюстрации: Мария Леонова
Автор идеи: Кирилл Урбан
Верстка и программирование: Алексей Шабров, Антон Жуков, Дмитрий Маскалев
Менеджер проекта: Юлия Гадас
Видеомонтаж: Дарья Бадьянова, Нигина Бобоева
Фото: Александр Миридонов, Дмитрий Духанин, Александр Казаков, Игорь Иванко, Анатолий Жданов, Ирина Бужор
Также принимали участие: Светлана Демшевская, Бела Соломко, Ольга Шейкина, Анна Выборнова, Мария Калинина, Василий Кузнецов, Дмитрий Кучев