Семье Эрштейн не хватает места, чтоб усыновить еще двоих детей. Они обрусевшие немцы, выросшие в Киргизии и бежавшие после распада Советского Союза в Калининград, потому что в Бишкеке детям в школе нельзя было учиться на родном русском языке. У них фамилия Эрштейн. И четверо детей. Родная взрослая дочь и трое приемных. Они живут в двухкомнатном домике, который снимают у родственников за 500 рублей. Эта сумма только в Москве кажется символической.
— Никуда бы не уезжали из Бишкека, так бы и жили там,— говорит Людмила Владимировна Эрштейн, живущая теперь в поселке Черемухово Правдинского района Калининградской области. В пятидесяти километрах от Калининграда, в восьмидесяти километрах от моря, почти на самой польской границе.— Я работала швеей, муж работал водителем и сварщиком.
В 1991 году тогдашний президент Киргизии Аскар Акаев сказал, что киргизы — маленький народ, что у киргизов нет армии, но они верят в демократию, готовы защищать ее и умереть за нее. Непонятно, почему защита демократии вылилась в то, что детям Людмилы Эрштейн запретили учиться в школе на русском языке, а одноклассники стали бить их на переменках за то, что они русские, тогда как русские сослали их предков в Среднюю Азию за то, что они немцы. Одновременно у взрослых при приеме на работу стали требовать знания киргизского языка, даже если ты работаешь швеей или сварщиком. Одновременно муж Людмилы Владимировны попал в автомобильную катастрофу, и ему отняли ногу. Никакой связи с заявлением президента Акаева, просто черные времена. Русские или русскоязычные знакомые Эрштейнов уезжали в Россию, а Эрштейны не могли уехать до 1993 года, потому что трудно перебираться из страны в страну всей семьей, если глава семьи лежит в больнице.
Сначала они хотели уехать на Украину к родственникам, но Украина принимала только вынужденных переселенцев, не считая, что человек, у которого ребенка бьют в школе за неправильную национальность, вынужден переселиться. В 1993 году они нашли, наконец, работу в колхозе в Калининградской области, и колхоз даже предоставил им квартиру в аварийном состоянии. Правда, через пару лет колхоз обанкротился, а квартира развалилась.
Они переехали в Калининградскую область в 1993 году в начале лета, и через несколько дней после переезда их восьмилетний сын Толик неудачно упал и ударился головой. И врачи говорили: "ну, подумаешь, ударился головой". А в июле 93-го мальчик умер от посттравматического менингита.
— Он так хорошо учился в школе,— говорит мне Людмила Владимировна, как будто бы мальчика было менее жалко, если бы он плохо учился.
Распался Советский Союз, обанкротился и перестал существовать колхоз, Эрштейны потеряли работу. Людмила Владимировна ездила на заработки в Польшу, а муж и дочка занимались подсобным хозяйством — корова, индюки, огород.
— Слава Богу,— говорит Людмила Владимировна,— у нас есть родственники на Севере, и они купили дом и приезжают сюда только летом в отпуск. А так мы здесь живем, и они нас прописали. И участок тут.
Людмила Владимировна не помнит, кто первый заговорил о том, чтобы взять ребенка в детском доме, но помнит, что тема такая возникла лет через семь после смерти Толика, в конце девяностых.
— Тогда были очень суровые законы по части усыновления,— говорит Людмила Владимировна.— Надо было большую жилплощадь иметь, чтобы тебе разрешили усыновить ребенка. И не было статуса "родитель-воспитатель", когда тебе платят пособие на ребенка и маленькую зарплату как воспитателю. У нас тут рядом детский приют-распределитель, все же видели, как там детям плохо, но взять их никто не мог. Теперь проще.
В 2003 году Эрштейны обратились в Калининградский отдел образования и попросили помочь им взять ребенка в детском доме. Они хотели маленького ребенка, все равно — мальчика или девочку. Но так получилось, что в приюте-распределителе были как раз брат и сестра Таня и Саша. У них литовская фамилия, что, может быть, имеет значение в этой нашей истории про то, как народы перессорились и от этого плохо детям.
— Брата и сестру нельзя ведь разделять,— говорит Людмила Владимировна.— Они ведь семья. Их, правда, никто не научил быть семьей, и первое время после того, как мы их взяли, они прятали друг от друга еду и игрушки.
В прошлом году из этого же приюта Эрштейны взяли девочку Аню, просто погостить на каникулы. Но когда каникулы кончились, Аня села на пол и стала плакать и просить не отдавать ее обратно в приют: "Мама и папа, позвольте мне остаться дома".
— Ну как не оставишь,— говорит Людмила Владимировна.— Так смешно, по закону я называюсь родитель-воспитатель, но дети не зовут же меня родитель-воспитатель. Зовут мама.
Они хотели бы взять еще двоих детей в приюте. Они даже уже знают этих детей, но до оформления опеки закон запрещает раскрывать их имена. Я могу только сказать, что у детей, которых хотят взять в приюте Эрштейны, польские фамилии, если это имеет какое-нибудь значение.
Им только нужно купить дом побольше. По закону государство должно предоставлять детям-сиротам жилплощадь по достижении совершеннолетия. Но не предоставляет почти никогда. Послушайте, если вы поможете Эрштейнам купить дом, то купчая будет оформлена так, что владельцами дома будут дети.
Иначе они будут расти сиротами, а в 18 лет станут бездомными.