 |
ФОТО: ВАЛЕРИЙ МЕЛЬНИКОВ  Часть ингушских беженцев из села Майское живет со старым советским паспортом и пропиской, другая — с новым российским и без прописки (на фото). Но ни тот ни другой не дают свободы передвижения в Пригородном районе |
6 апреля глава Северной Осетии Александр Дзасохов отказался подписывать подготовленный полпредом Дмитрием Козаком план "Первоочередные совместные действия по урегулированию осетино-ингушского конфликта октября--ноября 1992 года". По этому плану в Осетию должны были вернуться 11 тыс. беженцев-ингушей. Президент Дзасохов выразил несогласие и с этой цифрой, и с финансовым обеспечением плана в целом. На 30 апреля в Ингушетии был намечен очередной митинг движения "Ахки-Юрт", требующего возвращения района ингушам. Организаторы обещали собрать тысячи человек. Президенту Ингушетии Мурату Зязикову (интервью с ним читайте на стр. 15) пока удавалось уговорить "Ахки-Юрт" не выводить на улицы народ. На момент подписания номера не было известно, удалось ли это ему снова.
 |
ФОТО: ВАЛЕРИЙ МЕЛЬНИКОВ В лагерях беженцев подрастает поколение ингушей, которые умеют обходиться без света, тепла, водопровода и канализации |
Если в Ингушетию приезжает журналист, который хочет написать о возвращении беженцев в Пригородный район, ему советуют съездить в село Майское. Там лагерь для ингушских беженцев, расположенный на территории Северной Осетии.
Я приехала в лагерь вечером, когда все его обитатели были дома. На маленьком клочке земли вплотную друг к другу — вагончики. 250 вагончиков, а в них — полторы тысячи человек. Официально лагерь нигде не числится, его просто нет.
На маленькую площадку, окруженную вагонами, подходят люди, узнавшие о нашем визите. Иса Котиев, пожилой мужчина в зеленой мусульманской шапочке, — беженец из села Чернореченское. Он готов ехать в Чернореченское прямо сейчас, но его туда не пускают. Почему? Потому что семь населенных пунктов Пригородного района закрыты для ингушей. Иса говорит, что не может даже попасть на кладбище, где похоронены его отец и дед. Чтобы Иса поехал на кладбище, президенты Северной Осетии и Ингушетии должны подписать специальную бумагу — тогда Исе и таким, как он, дадут автобус, милицейское сопровождение и отвезут на кладбище. А потом увезут обратно. Но когда ингуши едут в автобусе и с сопровождением, осетины кидают в эти автобусы камни. "Вот так едем на кладбище, а в нас кидают камни и кричат: 'Ингуши едут'",— говорит Иса. Поэтому Иса уже три года не ездил на кладбище к своим предкам. В доме Исы в Чернореченском живут беженцы из Южной Осетии. Иса говорит, что они захватили его дом и поэтому ему не разрешают вернуться назад.
 |
ФОТО: ВАЛЕРИЙ МЕЛЬНИКОВ |
— А это точно территория Северной Осетии? — спросила я.— И если да, то почему блокпост, разделяющий республики, стоит за лагерем?
— Потому что здесь живут ингуши,— говорит Магомед.— И этот блокпост там для того, чтобы нас не пускать в Северную Осетию. После Беслана ингушей вообще не пускают в Осетию.
Он говорит, что, если бы Федеральная миграционная служба признала людей беженцами и дала лагерю статус, у живущих здесь были бы деньги и им не отключали бы свет. Но ФМС на все запросы отвечала примерно так: "Для того чтобы присваивать месту компактного проживания переселенцев статус ПВР (пункта временного размещения.— 'Власть'), там должны быть соответствующие условия — свет, газ, вода, дороги". А в Майском на весь лагерь один кран.
— Они говорят: у нас в Российской Федерации существует 13 центров временного размещения,— говорит Магомед.— Желающие могут поехать туда. Это Астрахань, Архангельск, Оренбург и так далее. Разве это не издевательство? Мы не должны ехать в Оренбург, мы должны вернуться в свои дома!
У живущей в Майском Зинаиды Ахильговой есть новый паспорт. Но в нем нет регистрации. Зинаида говорит, что раньше была прописана во Владикавказе, но теперь, когда ей обменяли старый паспорт на новый (для этого она ездила во Владикавказ), в новом регистрацию ставить отказались. Поэтому у нее нет медицинского полиса, она не может лечиться в больнице и выезжать из Майского.
Проблема регистрации у всех обитателей лагеря одна. Они всеми правдами и неправдами стараются сохранить свои старые советские паспорта, в которых стоит прописка в Пригородном районе. Но с этими паспортами тоже нельзя никуда ездить. Потому что за просроченный паспорт их штрафуют на полторы тысячи рублей. Так и сидят они в своем лагере — кто со старыми паспортами с пропиской, кто с новыми без прописки.
У Лейлы Катиевой шестеро детей. Семья из восьми человек живет в восьмиметровой комнате вагончика, который делит с другой семьей. Я видела эту комнату с двумя кроватями, соединенными между собой досками. Я спросила у Лейлы, где спят ее дети, и она показала на эти доски, накрытые матрасами и одеялами. Когда дети Лейлы увидели по соседскому телевизору ванну, они спросили у взрослых, что это такое.
Парни, выросшие в этом лагере, не служат в армии, потому что у них нет прописки. Девушки только по договоренности могут поступить в Назрановский институт.
В самой Ингушетии еще 37 таких "мест компактного проживания", только поменьше масштабами. В Назрани, Карабулаке, Орджоникидзевской — да почти во всех населенных пунктах. Ни одна точка не взята на содержание ни ФМС, ни международными организациями.
В этих лагерях живет около 3 тыс. человек. А всего на территории Ингушетии, по данным ингушских властей, находится 18 тыс. 834 беженца. Из них около 12 тыс. прошли переучет. Эти цифры никто официально не проверял, и они вызывают большие сомнения у осетинской стороны. И поэтому осетинская сторона не подписывает соглашение о возвращении беженцев в Пригородный район.
 |
ФОТО: ВАЛЕРИЙ МЕЛЬНИКОВ |
Здание администрации Пригородного района похоже на старенькую школу советских времен. На стене кабинета главы администрации — 70-летнего Павла Тедеева — огромный портрет Ленина. Портрета Путина нет.
Тедеева здесь уважают. Осетины говорят, что ему удается балансировать в вопросе возвращения переселенцев, что благодаря ему осетины не устраивают демонстраций с требованием не пускать ингушей. Тедеев на этом месте уже несколько десятков лет. Помнит и хорошее, и плохое. Но вспоминать 1992 год не хочет. Я спрашиваю, готов ли район принять беженцев.
— Беженцы вернулись. Те, что проживали здесь, вернулись, и их стало больше, чем было до 1992 года. Сейчас здесь проживает 21 тыс. Нельзя сказать, что все вернулись. Кое-кто не захотел. Но таких единицы. В основном заселение в Пригородный район закончено. Остались отдельные личности, их дела мы будем рассматривать поэтапно.
— Но 11 тыс.— это не отдельные личности,— говорю я.
— Это вы у них спросите, откуда они взяли 11 тыс.,— отвечает чиновник.— Мне непонятна эта цифра.
Я спрашиваю про закрытые населенные пункты, про то, что, как мне рассказывали, осетинские и ингушские дети ходят в разные школы.
— В нескольких селах, например в Дачном и Куртате, есть интернациональные школы,— объясняет глава администрации.— В Чермене после того, как туда вернулось много беженцев, мы построили школу на 640 мест для ингушских детей. Есть там две осетинских школы, где детей должны были учить совместно. Эти вопросы мы почти решили, когда случился Беслан. Отношение населения резко изменилось. Но с нового учебного года мы возобновим эту работу, потому что понимаем, что это неправильно.
 |
ФОТО: ВАЛЕРИЙ МЕЛЬНИКОВ Мемориальное кладбище жертв осетино-ингушского конфликта в райцентре Октябрьское — одна из причин, по которым ингушей сюда не пускают |
— Они берут,— отвечает Тедеев.— Но их с той стороны натравливают. Те, кто не хочет, чтобы эту проблему решили миром. И есть еще проблемы с Федеральной миграционной службой. Мы взяли в Чермене, на границе с Ингушетией, где-то 500 гектаров. Там люди в вагончиках. Их надо благоустроить. Нужны газ, свет, дороги. И эти вопросы должна решить ФМС, которая, к сожалению, медлит.
Глава района говорит о Майском. Это там, за Черменом, пустуют 500 гектаров, когда полторы тысячи человек ютятся в вагонах.
Я спрашиваю, почему людям, живущим в Майском, не ставят регистрацию в новые паспорта.
— Потому что многие из них жили в общежитиях, и у них нет документов. Если они приведут документы в соответствие, если найдут свидетелей, которые подтвердят, что они жили, и суды решат их вопросы, тогда они будут иметь право на регистрацию.
Наконец, Тедеев говорит о главном.
— Вся моя предосторожность заключается в том, чтобы они насильно не занимали дома, в которых раньше жили. Чтобы без согласия местных жителей они этого не делали. Я не говорю, что будет война, но я боюсь, что она вспыхнет, а если вспыхнет — это будет страшнее, чем было. Поэтому я всем говорю, и осетинам, и ингушам, что надо быть осторожнее, чтобы не спровоцировать. И еще понимаете, дело не в том, что мы не хотим их пускать. Дело в том, чтобы мы не пустили сюда бесконтрольно всех, и их не стало в Пригородном районе столько, что они потом скажут: "Пригородный район наш". А ведь об этом они у себя уже давно говорят. Поднимают голову там радикальные силы. Вот этого никто не хочет заметить.
Тедеев не зря боится войны. Это я поняла в райцентре Октябрьское. Это один из семи закрытых для возвращения ингушских беженцев населенных пунктов. В центре этого села — мемориальное кладбище жертв осетино-ингушского конфликта. Надгробья с портретами 28 молодых мужчин, многие из которых — в милицейской форме. Здесь всегда много свежих цветов. Здесь никто ничего не забыл. Я не могу написать, что и как говорили живущие здесь люди о возможном возвращении ингушей. Потому что об этом нельзя писать. По сравнению с тем, что мне говорили в селе Октябрьское, интервью госсоветника президента Северной Осетии Таймураза Кусова (см. стр. 18) — верх сдержанности.
"Нельзя сейчас пускать беженцев в те села, где было много погибших"
В разделенных узкой речкой селах Куртат и Дачное, о которых мне рассказывал Тедеев, примерно 80% населения — ингуши. Один на оба села глава администрации Урусби Гуриев везет нас по территории, за которую несет ответственность. Урусби — осетин, но ингушское население уже четыре раза переизбирало его на должность главы местного самоуправления. Поэтому в райцентре про Урусби, шутя, говорят, что он — "ингушский осетин".
— Почему вы не общаетесь с ингушами, которые проживают в этом районе? — говорит Урусби.— Наши ингуши говорят: "Оставьте нас в покое! Один раз нас взбаламутили, хватит. Дайте нам жить". Вы посмотрите, какие дома понастроили у нас тут ингуши! Уже после 92-го года. Коттеджи, большие кирпичные дома! Люди хотят жить спокойно, долго, без происшествий.
Урусби везет нас по Куртату на своей белой "Оке". На широкой улице я прошу остановить машину. Подхожу к большому кирпичному дому. Молодые мужчины месят цемент, кладут последние кирпичи в забор, красят ворота. Хозяина зовут Исрапил. Он вернулся сюда в 99-м году, в разрушенный дом. У Исрапила в семье 10 человек. Он говорит, что ни с кем не воевал и плохого ни от кого не видел. Поэтому и вернулся. Исрапилу повезло. Он попал в число беженцев, которым по федеральной программе строили дома. Сейчас программы нет. Если беженцы захотят вернуться сейчас — им не построят дома. Им должны дать деньги на строительство, но и денег тоже не дадут. Несколько месяцев назад представительство по делам беженцев было расформировано, а ФМС, которая теперь должна заниматься этой проблемой, к делам еще не приступила.
Семье Кодзоевых повезло чуть меньше — они тоже вернулись в Куртат в 99-м, но готового дома не получили. Им дали 180 тыс. рублей компенсации и вагончик, чтобы жить в своем дворе. Денег на строительство не хватило, потому что была зима, болели дети, и нужны были лекарства. Зато купили еще один вагончик, и теперь у них три комнаты. Кодзоевы работают от случая к случаю — Куреш нанимается строить дома, а его жена Кульмат шьет платья соседкам. Но все равно они считают, что им повезло.
— Я не жалею, что вернулся,— говорит Куреш.— Трудно, нет работы, но я у себя дома, я спокоен. Постепенно дострою дом, летом жить легче — и подработать можно. А вообще сейчас ведь всем трудно.
— Много семей сюда вернулось? — спрашиваю я Куреша.
— Да почти все село вернулось,— отвечает он.— Мы же никакого отношения к тем событиям не имеем, нам бояться нечего.
В селе Дачное 4,5 тыс. жителей, все они ингуши. Урусби останавливает машину у дома своего друга Тариева Ильяса.
 |
ФОТО: ВАЛЕРИЙ МЕЛЬНИКОВ Вернувшись в Пригородный район, семья Кодзоевых, как и беженцы в Майском, живет в вагончиках, зато в собственном дворе |
— И когда мы дрались между собой, все говорили: "Урусби побил Ильяса", а не "осетин побил ингуша",— грустно добавляет Ильяс.
У дома Ильяса цветут яблони, сочная зелень покрывает весь двор, а по двору гуляют тощие куры. В этом дворе все благосостояние Тариева. Ильяс строитель по профессии, но работы у него нет, а детей трое. Кормятся огородом и домашней птицей. Но Тариев тоже ни о чем не жалеет. Он вернулся в Дачное еще в 95-м, жил в вагончике и помогал подрядчикам, выполнявшим заказ администрации на строительство дома. Тогда он еще был ингушским беженцем, а теперь его никто так не называет. "Поначалу было тяжело,— вспоминает Ильяс.— Приходилось терпеть. И разговоры за спиной, и косые взгляды. Но я понимал, что после такой войны по-другому не может быть. У меня тоже два брата двоюродных погибло, но я знаю осетин, которые тоже потеряли родных. Я не могу винить всех."
— Вон дом моего отца,— показывает Ильяс на развалившийся саманный домик во дворе. Оттуда отец в 41-м уходил на войну. Вот как я могу жить где-то в другом месте?
По дороге назад, в райцентр, Урусби говорит, что те ингуши, что уже вернулись в Пригородный район, мирные и воевать не хотят. Но те, кто еще не вернулся, должны подождать. В районе слишком много недовольных политикой властей, пустивших назад ингушских беженцев. Особенно после Беслана.
— Вы дружите с Ильясом Тариевым, он вроде бы очень мирный, но в 92-м он вынужден был бежать вместе со всеми ингушами,— говорю я Урусби.— Как так вышло?
— Это ночью было,— рассказывает Урусби.— Боевики пришли из Ингушетии, брали среди осетин заложников-мужчин и увозили в Назрань. И когда в Осетии узнали, что на Пригородный район напали, сюда стали приезжать из всех районов и из Южной Осетии молодые ребята, чтобы защищать нас. Сюда пришла дивизия ДОН-100, танки тут стояли. Они делали коридор между осетинами и ингушами, и все наши ингуши ушли, потому что им было опасно здесь оставаться. Те, у кого погибли родные, тогда не разбирались, кто виноват, а кто нет.
— Я точно одно знаю,— говорит Урусби, останавливая машину.— Надо, чтобы еще прошло время. Нельзя сейчас пускать беженцев в те села, где было много погибших. Поэтому они и закрыты. Поверьте. Нельзя по живому резать.
"При чем тут Беслан и то, что люди возвращаются?!"
На трассе в ингушский Магас — тоже мемориал жертвам конфликта 1992 года. Он стилизован под вздымающиеся вверх родовые башни ингушей. Именно здесь активисты радикального движения "Ахки-Юрт" уже дважды пытались провести митинги, но оба раза властям удавалось эти митинги свернуть.
В роскошном правительственном комплексе вице-премьер Ингушетии Магомед Мархиев, который возглавляет рабочую группу по подписанию соглашения о возвращении беженцев в Пригородный район, говорит мне, что в ближайшее время проблема будет решена. Он говорит, что митинги — это индикатор настроений народа и что ингуши больше не намерены мириться с существующим положением вещей. Что рабочая группа по подписанию соглашения собирается почти каждый день, и в ближайшие недели список переселенцев будет составлен, и они начнут возвращаться домой. Несмотря на противодействие осетинской стороны.
— Хочет кто-то этого или нет, люди по закону нашей страны имеют право свободно передвигаться и проживать там, где они хотят. В Пригородном районе или во Владикавказе — пусть возвращаются и живут на своих подворьях.
Я говорю, что такая активность ингушской стороны не может не восприниматься болезненно в Осетии, еще не пережившей бесланскую трагедию. Что если беженцев начнут возвращать вопреки желанию населения, то возникнут конфликты. Мархиеву такая постановка вопроса не нравится.
— Как можно связывать Беслан с возвращением людей к себе домой? — возмущается он.— Теракт в Беслане бесчеловечный, все осудили это, и ингуши осудили. Теракты происходили и у нас в Ингушетии, и в них участвовали представители разных национальностей. Я не понимаю тех руководителей, которые говорят, что ингуши должны извиниться за Беслан. Это верх кощунства. Если человек виноват, он должен быть наказан. А когда прикрываются Бесланом — это ненормально. При чем тут Беслан и то, что люди возвращаются?!
— Но Александр Дзасохов не подпишет это соглашение,— говорю я.— В том виде и с теми цифрами, которые там фигурируют.
— Знаете, права и свободы граждан РФ находятся исключительно в компетенции федерального центра,— отвечает Мархиев.— На сегодняшний день нарушены все мыслимые и немыслимые права и свободы граждан. И центр говорит: ребята, подписывайте соглашение; подпишете не подпишете — оно будет запущено и будет исполняться. Я хочу сказать, что в конечном итоге, если мы каждый раз будем приходить к тому, что осетинская сторона не подписывает соглашение, федеральный центр утвердит его без подписей.
1500 лет вместе
С середины I тыс. н. э. ингуши и осетины жили в горах у истоков реки Терек и поддерживали культурные и экономические контакты. Часто населенные пункты осетин и ингушей оказывались рядом, а нередко и смешивались. Впоследствии часть осетинского населения ассимилировалась и поэтому у некоторых ингушских фамилий есть осетинские корни (Цуров, Хаматханов, Льянов и др.). К концу XVIII — началу XIX века осетины обосновались на берегах Терека. Одновременно в эту местность началось массовое переселение ингушей. В результате на территории современного Пригородного района соседствовали осетинские, казачьи и ингушские поселения. Конфликт между народами, обусловленный проживанием большого числа людей на ограниченной территории, обострился после революции 1917 года. В 1918 году казаки подверглись репрессиям со стороны большевиков. Осетины заняли сторону казаков, а ингуши выступили за репрессии. При поддержке советской власти казачьи станицы были заняты ингушами.
В 1924 году на месте Горской АССР, существовавшей с 1920 года, был создан ряд новых национально-государственных образований, в частности Ингушская, Северо-Осетинская и Чеченская автономные области. В 1934 году Чечня (площадью 11,1 тыс. кв. км.) и Ингушетия (площадью 3,2 тыс. кв. км.) были объединены в единую Чечено-Ингушскую автономную область, которая в 1936 году была преобразована в Чечено-Ингушскую АССР. После депортации в 1944 году чеченцев и ингушей часть этой республики вошла в состав Грозненской области, а Пригородный район Чечено-Ингушетии, заселенный ранее в основном ингушами, передан в состав Северной Осетии. При восстановлении Чечено-Ингушской АССР в 1957 году Пригородный район ей возвращен не был. Тем не менее часть ингушей все-таки вернулась в Пригородный район. Напряженные отношения между народами неоднократно приводили к акциям протеста с обеих сторон. Так, 16-19 января 1973 года в Грозном прошел многотысячный митинг ингушей с требованием решения вопроса Пригородного района. 24 октября 1981 года во Владикавказе прошел многотысячный митинг, причиной которого стало убийство ингушами таксиста-осетина. Советскому руководству каждый раз удавалось сглаживать конфликт.
В 1991 году ингуши вновь поставили вопрос о воссоздании ингушского государственного образования. В июне 1992 года решение о создании Ингушской республики принял российский парламент. Ее границы при этом определены не были. В 20-х числах октября начались вооруженные столкновения ингушей с осетинами в Пригородном районе. Рассказы о непосредственной причине первых столкновений, естественно, разнятся. Осетины утверждают, что ингуши убили мирного жителя района и расстреляли милицейский наряд, приехавший разбираться, а потом начали захватывать заложников. Ингуши говорили, что осетины первыми начали убивать ингушских жителей.
31 октября 1992 года отряды вооруженных ингушей вторглись в Осетию. 1 ноября по указу президента Бориса Ельцина в зону конфликта введены войска, во враждующих республиках создана временная администрация. 4 ноября широкомасштабные столкновения прекратились. В конфликте с обеих сторон погибли 583 человека, 939 были ранены.
С тех пор подписано более 150 соглашений и договоров об урегулировании спорных вопросов и улучшении отношений между народами, однако конфликт сохраняется.