 |
ФОТО: ВАЛЕРИЙ МЕЛЬНИКОВ  |
— Вы можете назвать точную цифру — сколько ингушей проживало, сколько бежало и сколько вернулось в Пригородный район?
— Точную цифру вам никто не скажет. Мы оперируем данными госстатистики. В 1992 году на территории Северной Осетии проживало чуть больше 32 тысяч граждан ингушской национальности. Около 7-8 тысяч из них никуда не уезжало. Вот считайте, сколько уехало. Сейчас одни вернулись, другие не пожелали вернуться, но никаких препятствий для них не было. Сегодня в Пригородном районе проживает чуть больше 21 тысячи лиц ингушской национальности. Считайте, сколько осталось в Ингушетии? Поэтому мы считаем, что проблема практически решена. А если говорить о том, сколько точно имеют право вернуться, мы бы сами хотели это знать. По данным, которыми мы располагаем, их осталось тысячи четыре, не больше.
Поэтому нам непонятно, когда начинают называть цифры то 15, то 19, то 30 тысяч. Откуда это берется? Дайте списки этих граждан! Мы не раз обращались к руководству Ингушетии, в бывшее спецпредставительство, но мы до сих пор эти списки не увидели. В конце концов, когда сюда приезжал Казанцев — он тогда еще был полномочным представителем президента в ЮФО, я к нему обратился. Он сам был удивлен и поручил Федеральной миграционной службе разобраться. Они насчитали 11 тысяч. Но эти списки подлежат дальнейшей проверке и обработке, потому что туда включены люди, которые жили в ведомственных общежитиях, которых сегодня нет. Люди, которые говорят, что жили на частных квартирах. Вы меня извините, но государство перед людьми, которые не имели жилья, никаких обязательств не несет. Я тоже учился в Москве, жил в общежитии, но это не дает мне права обращаться к Лужкову и говорить: "Дайте мне жилье".
Мы строго руководствуемся российским законодательством. И в постановлении правительства написано о государственной поддержке граждан, которые потеряли жилье. У нас у самих есть тысячи таких граждан, которые жили в таких же общежитиях, но после того, как в 90-х годах предприятия акционировались, этих общежитий не стало. И эти люди точно так же потеряли жилье. Я согласен, надо решать проблемы этой категории людей, независимо от того, осетины они или ингуши. Но это уже не к нам вопрос, а к правительству России. У нас и так непростая обстановка, когда людям надо объяснять, почему мы пускаем беженцев.
— Вы имеете в виду, что после Беслана общественность требовала остановить возвращение ингушских беженцев?
— Было и такое. Понимаете, это тоже память народа. Страшный теракт совершен. Я не хочу обвинять ингушский народ. Но на территории Осетии происходят один за другим теракты, и практически во всех кто участвует? Они.
— Вы имеете в виду ингушей? Это установлено?
— Да конечно установлено, суды уже состоялись, они привлечены к ответственности. А потом Беслан. Кто основные участники? Они. Из 18 опознанных 14 ингуши. Фамилии их есть. В 92-м пришли сюда сами, напали. В Беслан пришли, напали. Естественно, после этого как население должно реагировать? Население нас обвиняет, что мы их пустили сюда жить, что идем у них на поводу. И после этого всего в печати появляется интервью сенатора от Ингушетии, который говорит о том, что теракт в Беслане совершен, потому что люди были вытеснены из Северной Осетии, и что это неудивительно. О чем он говорит? Он оправдывает эти действия? Надо же думать над тем, что ты говоришь. Ты же сенатор, а не торговец на базаре!
— Скажите, правда, что в Пригородном районе несколько сел закрыты для возвращения беженцев?
— Да, есть у нас проблемные населенные пункты. Из чего мы исходим? Конечно, можно говорить о том, что закон дает им право вернуться туда, и мы тоже так считаем. Но мы же учитываем реальности, мы хотим, чтобы не просто возвращение граждан состоялось, а чтобы эти граждане могли нормально жить. Мы хотим, чтобы обстановка не накалялась. И там, где не позволяют настроения людей, там где шли самые ожесточенные боестолкновения, там, где много погибших, поселять рядом ингуша с осетином — это закладывать бомбу. Поэтому мы говорим: давайте мы будем решать эту проблему. Давайте мы предоставим этому переселенцу земельный участок, дадим ему средства, и пусть построит дом. У нас даже есть поселок Ир, где выделяются прекрасные участки, больше, чем они имели.
— Но они не хотят. Они хотят вернуться в свои дома.
— Вот когда мне говорят: они не хотят, то, знаете, я считаю это лукавством. Когда с этими людьми беседуешь с глазу на глаз, то они очень этого хотят. Я могу вам даже документы представить, когда к нам обращаются граждане ингушской национальности и пишут: мы хотим нормально жить, строиться, но нам не дают представители власти, вот такие-то фамилии, они нас заставляют возвращаться только туда, где мы жили. А у нас есть желание обустроиться на выделенных земельных участках, помогите нам.
— Для чего представителям власти это нужно?
— Легко догадаться. Это нужно по двум причинам. Вокруг этого сегодня можно шум поднимать. И еще эти люди прекрасно знают о том, что в будущем здесь могут быть проблемы, это потенциальная точка напряженности. Это делается как раз теми людьми, которые хотят, чтобы спокойствия не было. Вот они говорят об исторической памяти, что они не могут забыть, где они жили и их предки. А у меня всегда возникает такой вопрос: а у других исторической памяти нет? Ведь прошло 13 лет с 1992 года, и это не так много для того, чтобы человек, который потерял брата, мать, сына, отца, забыл это. А у нас в Пригородном районе сколько таких осталось!
— Как вы думаете, в конце концов будет подписано это соглашение или нет?
— Вы знаете, неправильно, когда все сводится к каким-то формальным моментам. Ведь процесс идет, он не останавливался. И не в соглашении дело. Мы сами заинтересованы в том, чтобы проблему скорее решить, мы этого хотим, мы приложили огромные усилия. Нам не очень легко было убедить общественность республики, что надо переворачивать эту страницу. Мы это сделали. Но когда нам дают какие-то цифры и говорят, что это все на основании анкетирования, я не понимаю. Я задавал этот вопрос в Ростове — вы мне скажите, анкета это что такое? С каких пор анкета стала юридическим документом, на основании которого можно решать такие вопросы? Вы что, отменяете нормативные документы, в том числе миграционной службы, о том, как положено решать вопрос? И ведь в этих анкетах они пишут в основном о тех, кто жили на частных квартирах и в общежитиях. Я могу вам завтра двадцать таких бумажек принести, что я жил на частной квартире!
— Говорят, что беженцы из Южной Осетии заняли брошенные ингушами дома.
— Есть и такие.
— Они незаконно их занимали?
— И то и другое. Кто-то самовольно захватывает дома, кто-то въезжает в дом по договоренности с хозяином. У нас было много случаев, когда хозяев привозили, а они говорят: "Пусть живут, мы пока сюда не хотим, а эти люди хоть дом сохранят". Проблему этих мигрантов мы тоже не можем не учитывать. Ведь с начала 90-х годов, еще до начала осетино-ингушского конфликта, у нас уже появились беженцы из внутренних районов Грузии, из Южной Осетии, Таджикистана, Армении, Азербайджана. У нас откуда только нет беженцев. И десятки тысяч сегодня пока еще не обустроены. Естественно, когда мы говорим о том, что вы пока успокойтесь и не мешайте решать проблему, они нам задают вопрос: "А мы не люди?" Почему наши проблемы никто не решает? У них есть статус беженцев, но они не устроены. Что с ними-то делать? Мы же понимаем, что они никуда не уедут.
— Мы были в Майском. Там беженцы мне говорили, что им отказывают в прописке, что в паспорта, которые им выдают осетинские органы правопорядка, не ставят прописку.
— Осетинских органов правопорядка нет. Это система МВД. И они действуют в полном соответствии с законами и инструкциями, которые в этом ведомстве существуют. Где эти люди должны получить этот штамп? Там, где их постоянное местоположение сегодня.
— Но у этого городка нет статуса.
— Да, я знаю, что у него нет статуса. Знаете, как был образован этот городок и почему у него нет статуса? На территории Северной Осетии, безо всякого согласования, по указанию руководства Ингушетии были свезены эти вынужденные переселенцы и выброшены там. Может быть, это сделали потому, что этот городок был очень выгоден определенному кругу людей. Потому что всегда можно сказать — вот как живут беженцы и какая плохая Северная Осетия. Это хороший рычаг давления. И теперь, когда мы ищем конструктивные пути, нам говорят о менталитете и показывают на этот городок.
— Там проблемы со светом. Люди замерзают зимой.
— Я еще раз говорю, что этот городок образован правительством Ингушетии. И когда его образовывали и завозили туда людей, они молчали. А так как он на балансе не стоит как городок, то никто не желает платить. Естественно, когда накапливаются долги, электросети отключают свет, бывало такое. Мы их просим включить, не всегда получается. Люди-то сами платить не хотят.
— Но как-то надо решать проблему этих людей.
— Надо. Так, как я уже сказал. Те, кто не может вернуться в свои населенные пункты, могут брать участки и строиться. Поверьте, мы сами заинтересованы, чтобы в скорейшем времени решить эту проблему. Потому что это бомба у нас под боком.
— А может быть принято такое решение, что часть Пригородного района отдадут Ингушетии?
— Я вообще считаю, что говорить сегодня о территориальных переделах — опаснейшая вещь. Кроме как к новым конфликтам, это ни к чему не приведет. Это не в интересах России, это противогосударственные требования. Сколько уже таких притязаний на территории? Один раз дайте поблажку и что начнется? Нельзя создавать прецеденты. Да и в чем люди виноваты? Осетия разве захватывала эту территорию? Это было государственное решение. Точно так же, как отсюда выселили ингушей, осетин насильственно заселили сюда. Они в чем виноваты? Там выросли поколения. Мы их что, опять должны переселять? Нельзя строить политику, говоря об исконных территориях. Вы посмотрите на карту "Великое переселение народов". Найдите этнос, который как зародился в одном месте, так там и проживает. Не найдете. Были огромные перемещения. Мои предки, аланы, занимали территорию от Крыма до Дона, и что, я должен сегодня говорить, что Ростовская область моя?