«Нет у нас домов, спалены»

В России нет системной помощи бездомным, хотя все больше людей теряют работу, жилье, становятся беженцами и попадают на улицу. Летом спецкор «Ъ» Ольга Алленова помогла двум молодым людям, оказавшимся на улице, устроиться в приют. Что из этого вышло и почему вместо системной помощи в стране развивается теневой бизнес на бездомных — в репортаже «Ъ».

«Последние три дня мы спали в электричках»

Август, я сижу в московской «Ночлежке» в кабинете соцработника Дениса Прокуронова, который ведет прием бездомных. Кому-то нужна одежда, кому-то — помыться, кто-то просит помощи с работой. Молодому человеку «Ночлежка» выдает транспортную карту — он беженец и активно ищет работу. Вечер, до окончания приема остается минут 20. Входят двое — парень и девушка. Оба в панамах, футболках и джинсах. Он высокий, она ему по плечо. У нее длинные темные волосы убраны в хвост, у него на руке татуировка в виде креста. Он снимает панаму.

— Здравствуйте,— говорит.— Нам бы помыться. И если можно — телефон зарядить.

Она ставит на пол рюкзак, черные глаза смотрят настороженно.

— И покушать,— добавляет она.— Если можно.

— Мы три дня не мылись,— добавляет он.

— А ели вчера,— говорит она.— Последние три дня мы спали в электричках.

Соцработник объясняет, что душевая уже закрывается и что надо прийти с утра занять очередь — тогда удастся принять душ и постирать одежду. Рассказывает, когда и в какое время можно прийти за нижним бельем, верхней одеждой, гигиеническими средствами («Ночлежка» все это выдает бездомным), как работает соцработник и в какое время можно поесть горячей еды на площади трех вокзалов (ночной автобус приезжает туда по вечерам в 19 часов).

— Значит, успеем,— уточняет парень.

У них еще два часа.

Соцработник задает вопросы и заполняет анкеты — теперь в базе данных «Ночлежки» есть контакты и история этих ребят и они могут обращаться в любой проект организации за помощью.

Из их коротко рассказанной истории узнаю, что Ксения — москвичка, ей 19 и она уже полгода не живет дома. Айдару 27, он сирота, вырос в детском доме. В 2021-м приехал в Москву из другого региона. Познакомились на улице, Айдар подрабатывал на складе, Ксению тоже туда устроил. Сняли комнату в Подмосковье. Потеряли паспорта, работу, жилье. Попали в «работный дом» — так называются приюты, где люди работают за крышу над головой, койко-место и еду. «Я горничной работала. С утра до вечера мыла комнаты, столовую». «А я ездил в Москву на стройки. Два раза за месяц дали по 2 тысячи, а Ксюше вообще не платили».

Там узнали о «Ночлежке»: «Я встретил знакомого в рабочем доме на "кормушке", он и рассказал». Сбежали, три дня жили в электричках, добираясь до Москвы.

— Вы не знаете, где можно переночевать? — спрашивает Айдар.

Денис рассказывает, что в Москве есть только одно место, где можно сразу, без предварительной договоренности устроиться на ночлег,— это городской приют для бездомных в Марьино на 400 мест. Там надо пройти дезинфекцию, после чего разрешат переночевать, а утром придется уйти. На вторую ночевку тоже можно прийти, но опять нужно выстоять очередь на дезинфекцию и оформление. Еще в Химках есть частный приют «Теплый прием» — у них могут быть места.

Айдар и Ксения уходят.

— Видно, что на улице они недавно,— говорит Денис.— К нам такие ребята часто приходят. Обычно после детского дома, социальных связей нет, многие попадают в работные дома, у них забирают документы, им не платят, работают за еду и кровать.

Соцработник говорит, что у Айдара и Ксении есть перспективы: если они захотят социализироваться, то «Ночлежка» поможет им восстановить документы и найти работу. После этого они смогут снять жилье и работать с психологом, чтобы восстановить отношения с близкими. «Но у ребят должно быть желание выкарабкаться,— объясняет Денис.— Если они придут сюда еще раз, мы составим с ними маршрут помощи и будем вместе работать. Первым делом надо восстановить паспорта. Госпошлина — 1500 руб., мы ее оплачиваем, но не всем, а только тем, кто действительно хочет уйти с улицы».

Я еду на площадь трех вокзалов.

«Женщины у нас живут в одном доме, мужчины — в другом»

За Ярославским вокзалом на небольшом пятачке люди стоят группами или сидят прямо на земле.

Сюда приезжают волонтерские группы разных благотворительных проектов — здесь всегда много людей, потому что это самое известное место среди бездомных. Ксения и Айдар стоят, прислонившись к бетонной стене, рядом с ними — один бездомный с множеством чем-то набитых пакетов и двое — плотный, лысый мужчина и миниатюрная блондинка в белой футболке и синих бриджах.

— Еда — три раза в день, и первое, и второе, и сладкое,— перечисляет блондинка,— два выходных.

— А нельзя нам жить вместе? — спрашивает Айдар.

— Нет, это же грех,— отвечает лысый мужчина.— Вы же не в браке.

— У нас гражданский брак,— говорит Ксения.

— Это не брак,— резко отвечает ей собеседник.— Женщины у нас живут в одном доме, мужчины — в другом.

Ксения испуганно смотрит на него из-под длинных ресниц.

— Я так не смогу,— она смотрит на Айдара.

Бездомный, который стоит рядом, окруженный пакетами, вдруг машет рукой и говорит: «Не, я в работные дома больше не поеду. Лучше на улице».

— Чем же вам на улице лучше? — спрашивает блондинка.

— Ну тут я сам по себе,— отвечает бездомный.— А там в рабстве.

Лысый мужчина еще несколько минут уговаривает Айдара и Ксению, но вскоре уходит. Блондинка оставляет ребятам визитку, на которой написано: «Дадим жилье и работу».

К 19 часам приезжает ночной автобус. Айдар и Ксения встают в очередь за горячей едой. Но спустя 15 минут Ксения подходит ко мне: «Я не могу там стоять, толкаются».

Айдар берет порцию супа и приносит Ксении.

— Я не хочу, ешь сам,— говорит она.

— Нет, ты ешь, а я себе возьму.

Он снова встает в конец очереди.

Закончив есть, он говорит, что поспать можно в метро — до часу ночи, а потом в парке на скамейке. Меня удивляет, что он не пытается позвонить в те приюты, о которых ему рассказали в «Ночлежке».

Летом в столице действительно не пропадешь — благотворительные организации раздают еду и одежду, а выстояв очередь, можно принять душ и постирать вещи; если человек чист, трезв и не пахнет, то его не прогонят с вокзала, из электрички или вагона метро, а значит, он сможет там поспать. Но впереди зима, и для таких новичков, как Ксения и Айдар, первая зима на улице может стать последней в жизни.

В Москве бездомных много, а мест для ночлега мало. Это самая острая проблема столицы.

Я звоню в «Теплый прием». Нам повезло: в приюте есть два места, а руководитель благотворительных программ некоммерческой организации «Теплый прием» Татьяна Соколова еще не ушла с работы и обещает нас дождаться. Мы едем в Химки.

«Я сейчас не употребляю»

После детского дома Айдар отучился в колледже, работал барменом, женился, а вскоре попал на три года в колонию за драку. Жена с ним развелась, с детьми видеться не разрешает.

— Я ее понимаю,— рассказывает он, пока мы едем в приют.— Я плохо себя вел. Выпивал. Мог домой совсем не прийти. Зачем детям такой отец?

— Мне тоже не разрешают видеться с дочерью,— подает голос с заднего сиденья Ксения.— Я ее родила в 16 лет. Теперь ее мои родители воспитывают. А меня выгнали и комнату мою сдали. Ну, может, и не сдали, а мне говорят, чтобы я не приходила.

— За что же они вас выгнали? — уточняю я.

— Я наркотиками баловалась. Но я сейчас не употребляю. А они мне даже дочку видеть не дают. Вот у меня есть в телефоне ее фотография, ей тут годик. А сейчас ей уже три.

Приют «Теплый прием» находится в промзоне Химок в здании бывшего института. Владелец отдал его под благотворительный проект Илье Кускову — директору приюта. В начале 2000-х Кусков создал в Москве «Автобус милосердия», который ездил по ночной Москве и собирал бездомных, в салоне автобуса они могли отогреться и выспаться.

Сторож поднимает шлагбаум, мы едем мимо темных бетонных зданий, только в одном из них видны огни. Ксения испуганно смотрит в оба окна машины.

— А вы потом уедете? — спрашивает она.

— Вы сможете мне позвонить утром? — просит Айдар.— У меня нет денег на телефоне.

Я понимаю, что им страшно, и успокаиваю как могу.

На ночь Айдара и Ксению устраивают в приемном блоке — Татьяна Соколова и дежурный приносят матрасы, пледы, подушки, постельное белье, новые резиновые тапочки. Объясняет, что в карантинное отделение ребят разместят утром, когда их осмотрит врач. В карантине они сдадут анализы на разные инфекции и будут ждать результатов одну неделю — только после этого их переведут в общий блок.

Татьяна показывает душевую, где ребята могут помыться, и приносит им из столовой еду, оставшуюся от ужина,— горячий суп, плов, компот. Ксения просит оставить до утра хлеб — «на всякий случай».

Утром я звоню Айдару — он рассказывает, что у них взяли анализы и переводят в карантинное отделение.

Татьяна сообщает, что с молодыми людьми встретились директор и психолог. «Настроение у них хорошее,— пишет она,— улыбаются и смеются».

«Прогноз — вернутся на улицу»

Октябрь. Прошло два месяца с тех пор, как Айдар и Ксения заселились в «Теплый прием». За это время они успели со всеми познакомиться и нашли друзей. Переболели ковидом, две недели жили в изоляторе. С помощью соцработника восстановили паспорта.

Мы сидим с Айдаром и Ксенией во дворе приюта в одной из трех беседок, в которых обычно собираются, чтобы покурить и пообщаться. На постоянную работу они пока не устроились, но начали зарабатывать. Айдар в начале сентября ремонтировал у частника резиновые лодки, через две недели познакомился с прорабом, который искал рабочих на строительство частного дома.

— Им надо было срочно заливать фундамент, а я все это умею,— рассказывает он.— Мне предложили нормальную оплату, 4 тыс. руб. в день, я сказал — да. Уже три недели там работаю. У нас бригада из двух человек и прораб.

— А я в магазинчике подрабатываю,— говорит Ксения.— Это тут недалеко. Там стоянка для таксистов, автомойка, магазинчик, прачечная, все в одном флаконе. Тут живет мужчина, у него две работы, я попросила его устроить меня, он помог.

Ксения работает посменно, у нее два рабочих дня в неделю, свободного времени много.

— Чем вы занимаетесь в остальное время? — спрашиваю я.

— Помогает мне, подбадривает меня,— улыбается Айдар.— Это тоже работа.

— С девочками общаюсь,— отвечает Ксения.— На уборке территории тут помогаю, еду разносим вниз для инвалидов и в карантин. Уборка в комнате и все такое.

— Не скучно?

— Нет! Нормально.

В приюте с ними первый месяц работали психолог и соцработник — по словам Айдара, психолог помогала понять, какая работа им нравится, а соцработник находила в интернете вакансии.

— Мне говорят, что нужно официальную работу искать, чтобы в будущем я мог планировать нашу жизнь,— говорит Айдар.— А для Ксении можно что-то попроще, так как она еще нигде не работала постоянно, не привыкла к этому. Вот Ксюша ездила в город, в «Шоколадницу», там хорошее место, перспективы есть, но пока ей не зашло. Ищем что-то попроще.

— Во «Вкусно — и точка» я тоже хотела устроиться, они сказали, что надо ехать куда-то в город, сдавать анализы, трудовую книжку, медицинскую книжку делать,— продолжает Ксения.

— Ей трудно одной все это делать,— добавляет Айдар.

— Я очень плохо разбираюсь в Москве, хоть я и москвичка,— говорит Ксения.— Боюсь заблудиться.

Я спрашиваю их, хочется ли им уйти отсюда «на свободу», они отвечают: «Даже не думали об этом».

Айдар намерен накопить денег и снять квартиру. В будущем он не хочет работать на стройке.

— Мне больше нравится такая работа, где нужно общаться с людьми, у меня это хорошо получается. На стройке я больше не хочу — может, администратором или барменом пойду. У меня есть опыт. Но пока мы поживем тут. Здесь нас никто не держит,— рассуждает он.— Можно выйти погулять, пропуска выписывают. Мы уже были в парке на Речном вокзале.

— На водный пруд ездили,— говорит Ксения.

— На «Водный стадион»,— поправляет ее Айдар.

Они смеются.

— Там красивые места,— говорит девушка.— Деревья…

— А родные не искали вас?

— Нет,— отвечает Ксения.— Я сама позвонила, сказала, что жива-здорова, и все.

— Они не спрашивали, где ты?

— Нет. Я и сама не хочу говорить им ничего. Что жива-здорова — им достаточно знать.

— Я написал СМС жене, бывшей, она просто спросила: «Что тебе нужно?» Я сказал, что хотел фотографии детей посмотреть, но мне больше не ответили.

— Мне мама тоже не отправляет фотографии моей дочери,— говорит Ксения.

— Как вы думаете, почему у них такое отношение к вам? — спрашиваю я.

— Ну я сам был виноват,— отвечает Айдар.— Во многом мы сами виноваты, мы сами строим свою судьбу.

— То же самое,— говорит Ксения.

Директор приюта Илья Кусков считает, что реабилитационный потенциал у Ксении и Айдара высокий: «Она москвичка, ее родители живут рядом, есть с чем работать. Он, в отличие от Ксении, самостоятельный, взрослый, умеет сам находить работу».

Однако психологические проблемы молодых людей могут быть более серьезными, чем это кажется.

— Есть такая проблема у наших бездомных — для них работа по трудовому контракту считается каким-то моветоном, они все идут на подработки,— рассуждает Илья Кусков.— Я думаю, что это такой психоэмоциональный опыт после улицы, когда человек не может ждать 15 дней. Это приводит к тому, что они получают эти деньги и сразу их тратят. Они не умеют откладывать. И в таком режиме собрать деньги на аренду квартиры невозможно в принципе. Мы пытаемся с этим бороться. Я постоянно разговариваю с ними: какой план? Он говорит: «У меня деньги есть, я устроился на подработки разные, разгружаю, подаю, комплектую, но не по трудовому договору». Я спрашиваю: «Почему?» Он говорит: «Мне деньги сейчас нужны, курить надо». Я говорю: «Отлично, а дальше-то что?» Вот у наших Айдара и Ксении та же проблема — они идут на какие-то подработки, но ничего серьезного.

По словам директора, Ксении предложили постоянную работу на звероферме за 38 тыс. руб. в месяц с проживанием. Она отказалась.

— Может быть, у нее есть какие-то психологические проблемы, которых мы пока не поняли,— рассуждает Кусков.— Айдар — отличный парень, но тоже не вырос. Возможно, его проблема связана с детским домом. Мы часто встречаем на улице ребят после детдома.

Я говорю, что многие бездомные боятся обмана со стороны работодателей. Ксения и Айдар сталкивались с этим неоднократно.

— Мы с ними это тоже обсуждаем,— продолжает Илья.— Есть признаки, по которым можно отличить работодателей-обманщиков. Первое: они обещают слишком хорошие условия. Вот я ехал в электричке, вижу объявление: работа в агрокомплексе в Тверской области разносчиком кормов за 70 тыс. руб. в месяц. Ну это явно обман. Если бы там были такие зарплаты, то вся Тверь бы там работала. Второе: они расклеивают свои объявления в электричках, а не на официальных рекрутинговых сайтах. Третье: при устройстве сразу требуйте трудовой договор, а если отказывают — значит, обман. Но эти ребята знают, что мы тут страхуем их трудоустройство, бояться нечего, но все равно ничего не выходит. Мы с ними беседовали и вместе, и по отдельности, строили разные планы, психолог хотел написать за них резюме на HeadHunter. Но увы. Прогноз — вернутся на улицу.

«В Мариуполь я не вернусь»

В приюте начинается обед. Татьяна Соколова ведет меня в столовую — мы проходим через первый этаж, где живут маломобильные люди: у них нет конечностей. В одной из небольших комнат работает телевизор. Две кровати, на одной сидит мужчина в протезах вместо ног, возле другой, в инвалидной коляске,— человек с ампутированной по бедро ногой.

Александр — из Луганской области, Игорь — из Мариуполя. Александр приехал в Россию в 2017 году на заработки, устроился на стройку, упал с высотного дома, повредил ноги.

— Началась гангрена, отрезали ноги. В больнице коронавирус подхватил, долго лежал, потом меня выписали, идти некуда. Знакомый со стройки приютил у себя. А потом сюда меня пристроил.

Приют провел фандрайзинговую кампанию, собрав 770 тыс. руб. на протезы для Александра.

— Он получил травму на работе, но поскольку не гражданин РФ, протезы ему не полагаются,— объясняет Татьяна.— Мы купили ему протезы, он теперь может понемногу ходить.

Игорь до марта 2022 года жил в Мариуполе.

— Моего дома нету,— говорит он.— Меня вытащили, дом горел, я спал, меня товарищи, соседи вытащили. А так угорел бы.

Три недели он провел в подвале, в темноте наступил на гвоздь, началось воспаление.

— В больнице в Мариуполе мне отрезали ногу,— вспоминает он.— Там ни света не было, ничего в больнице, одна больница на весь город. Ну дизель как-то заводили, и в операционной свет был. Я уже очнулся, когда меня в палату занесли, ноги нет. Конечно, обалдел. Думал, может, только ступню отрежут. Нет, много отрезали. А нога все равно гнить начала. У меня сын за границей учится, он связался с кем-то, попросил помочь, за мной приехала скорая, отвезли меня в Москву в больницу святителя Алексия. Там меня выхаживали. Оттуда отправили в богадельню в Жуковское, а потом — сюда.

Игорь надеется, что ему помогут с протезом. Что будет дальше, не знает:

— Какие планы, нет никаких планов. Жены у меня нет, у сына своя жизнь, ему там и без меня несладко. В Мариуполь я не вернусь. Меня больше с этим городом ничего не связывает.

— Нет у нас домов, спалены,— говорит Александр.— Доживать где-то тут придется.

Ему — 53, Игорю — 56.

Рядом с комнатой Игоря и Александра пункт охраны. На этом же этаже — карантинное отделение и изолятор, но их отделяет тяжелая металлическая дверь.

У лестницы на второй этаж — почтовый ящик, предназначенный для сбора писем, жалоб и пожеланий от постояльцев директору.

На втором этаже жилые комнаты — мужские и женские. В компьютерном классе, открытом с утра до вечера, человек в свитере изучает сайт вакансий. На стене в коридоре висит телефон, с которого бесплатно можно позвонить по любому номеру в России.

В столовую, мимо душевых, прачечной, библиотеки и компьютерного класса, идут мужчины и женщины. Здесь шестиразовое питание — завтрак, обед, полдник, ужин и перекусы. Татьяна говорит, что люди, которые попадают в приют с улицы, ослаблены и нуждаются в хорошем уходе. «Для человека, который прожил девять месяцев на улице, наш приют — это что-то вроде санатория,— поясняет она.— Им необходимо восстановиться, поэтому первые две недели мы даже проездные карты им не выдаем — им нужно просто есть вкусную калорийную еду и спать. Только через две недели можно заняться восстановлением документов, поиском работы».

Средняя длительность пребывания здесь — три месяца. За это время бездомный человек отогревается, укрепляет физическое и психическое здоровье, находит работу.

Этот план срабатывает не всегда — кто-то уходит отсюда и снова попадает на улицу, но ему хотя бы дали шанс изменить жизнь. «Один наш подопечный попал сюда в плохом состоянии,— вспоминает Татьяна.— Пока он находился в карантине, выяснилось, что у него сифилис, мы его перевели в изолятор, полностью вылечили. Он через три месяца ушел, вернулся к той же женщине, у который жил раньше, снова заразился».

В приюте 70 мест, но в столовой едят не все. Маломобильным с первого этажа приносят еду на подносах, как и в карантинное отделение. Тем не менее в просторной столовой свободных мест нет. Заходит Ксения с двумя девушками. Одна из них из Подмосковья, другая — из Ярославской области. Обе приехали в Москву и оказались на улице. У одной из девушек тяжелое хроническое заболевание, на улице она бы не выжила.

У Ксении густо накрашены глаза, ее подруги тоже подкрашены и причесаны. Похоже, что для них поход в столовую — как выход в свет.

Женщины занимают отдельную часть стола. Айдар протискивается к Ксении и кладет ей на стол апельсин.

После обеда часть постояльцев выходит во двор, освещенный редким осенним солнцем.

«Рабочий день бездомного стоит 2,5–3,5 тыс. рублей, а платят ему в два-три раза меньше»

В конце октября Татьяна Соколова звонит мне и сообщает, что Айдар и Ксения уехали из приюта. Сказали друзьям, что будут жить самостоятельно. Выехали вечером, не попрощавшись с сотрудниками.

— Я не понимаю, что стало причиной,— говорит она.— Все было нормально. На последней встрече с соцработником и директором перед Ксюшей поставили задачу найти постоянную работу. Это часть реабилитации — мы перед каждым ставим новые задачи, например составить план на месяц, восстановить документы, пойти к врачу, обзвонить за месяц десять работодателей. Иначе нет никакого движения вперед, нет развития.

Связаться с молодыми людьми я не смогла ни в октябре, ни в ноябре, ни в декабре. Возможно, они сменили номера телефонов. В приюте не теряют надежды, что они выйдут на связь.

Даже если они окажутся на улице или попадут в работный дом — теперь им хотя бы известно место, куда можно прийти за помощью.

Илья Кусков оказался прав, говоря о психологических проблемах Айдара и Ксении. Для их реабилитации было недостаточно трех месяцев жизни в приюте. Для таких людей в западных странах работают программы длительного сопровождаемого проживания, во время которых люди учатся коммуницировать с внешним миром, ориентироваться в помогающих службах, посещать психотерапию. В краткосрочных проектах помощи такая реабилитация невозможна. Но в России системы длительного сопровождения людей в трудной жизненной ситуации вообще нет. Ежегодно на улицу попадает огромное количество выпускников детских домов, безработных, людей с ментальной инвалидностью или психическими проблемами.

Реабилитационных приютов для бездомных должно быть больше — в одной Москве, по официальным данным, 15 тыс. бездомных, а приютов — от силы на 700 мест.

У некоммерческих организаций, которые занимаются такой работой, небольшие бюджеты, и они зависят от пожертвований. Поэтому развивать системную помощь со стороны НКО без помощи государства невозможно.

С другой стороны, бездомные — это огромный теневой рынок рабочей силы, и его бенефициарам совсем не нужно развитие системной помощи в этой сфере в России.

Я спрашиваю Илью Кускова про работные дома — действительно ли это прибыльный бизнес?

— Работные дома — это отклик страны на то, что не хватает приютов для бездомных людей,— рассуждает Илья.— Организации, размещающие у себя людей, как бы в обмен на их работу предоставляют им услуги. Сам принцип, может, и неплох. Люди все-таки не на улице, живут в тепле и не голодают. Но в этой модели часто используется финансовое посредничество. Вот вы работаете, зарплату за вас я получу, а потом, чтобы вы не пили, дам вам столько, сколько считаю нужным. Рабочий день бездомного стоит 2,5–3,5 тыс. руб., а платят ему в два-три раза меньше, и этих средств не хватает, чтобы накопить деньги, снять жилье и найти надежную работу. Бывает, что вообще не платят. Просто человек работает за жилье и еду. Это выгодный бизнес на трудной ситуации, в которой оказываются люди. И конкуренция среди таких учреждений все время растет. Просто так бездомные уже не идут в работные дома, за них надо бороться. Появились рекрутеры, которые ходят по вокзалам и электричкам и обещают хорошую жизнь.

Илья Кусков считает, что при такой форме устройства человек лишен свободы выбора. Да, он может уйти, но часто только на улицу. По мнению директора «Теплого приема», жители таких домов должны получать зарплату без финансового посредника и из этих денег оплачивать ночлег и питание, и тогда, если их что-то не устраивает в одном учреждении, они могут уйти в другое.

— Люди имеют право сами распоряжаться своими заработанными деньгами,— рассуждает директор «Теплого приема».— В современном учреждении человек получает зарплату и оплачивает социальные услуги. Это нормально — в рамках федерального закона №442 (о социальном обслуживании.— «Ъ») заключается договор на предоставление социальных услуг, человек вносит в кассу деньги, получает чек, владелец дома сдает деньги в банк, платит налоги, от этого все выигрывают.

Содержание одного человека в приюте «Теплый прием» обходится в 40 тыс. руб. В любом московском интернате эта сумма в три раза выше.

Другими словами, развивать систему частных приютов, которые могли бы предоставлять социальные услуги по закону №442, региональным властям выгодно. Но вместо этого в стране работают сотни работных домов с непрозрачными доходами и нарушениями трудового законодательства.

— Как отличить работный дом от нормального приюта? — резюмирует Кусков.— Работный дом — это сразу 15, 20, 30 приютов. Чем больше количество приютов, тем больше обороты и доход, тем меньше издержки, тем выгоднее эта система работает. А когда ты работаешь, чтобы у человека в приюте было нормальное физическое и психическое состояние, чтобы он получал все услуги бесплатно, чтобы социализировался, реабилитировался и вышел в обычную жизнь,— это дорого. В долгосрочной перспективе системная работа с бездомными приносит большие социальные и финансовые выгоды. Нам всем предстоит еще много работы, чтобы выстроить в России успешную систему социальной реабилитации бездомных людей.

«Спрашивал, точно ли мы примем его обратно»

Декабрь. За мариупольцем Игорем в приют приехала скорая — его забрали в больницу святителя Алексия на протезирование.

— Он очень переживал,— рассказывает Татьяна Соколова.— Боялся, что мы его отправляем туда, потому что не хотим больше его тут содержать. Даже хотел отказаться от протезирования. Спрашивал, точно ли мы примем его обратно.

Его вывезли в инвалидном кресле, а через неделю он прислал фотографию: на ней он стоит уже в протезе в тренажерном зале больницы.

— В больнице своя очередь на протезирование, но Игоря приняли вне очереди как беженца, все процедуры для него бесплатные,— говорит Татьяна Соколова.— Если бы ему пришлось ждать, то реабилитация была бы более долгой, так как культя стала деформироваться и к ней было бы сложнее прикреплять протез.

Александр из Луганской области научился самостоятельно подниматься в столовую на второй этаж и выходить на улицу.

Теперь у Игоря и Александра впереди несколько месяцев реабилитации. Они останутся в приюте и будут учиться свободно передвигаться на протезах. Татьяна считает, что впоследствии они смогут жить самостоятельно, потому что очень этого хотят: «Оформят гражданство, поможем им найти работу. У нас был один подопечный с диабетической стопой, ему отрезали ногу, он жил у нас в приюте год, ждал протезирования, реабилитировался. А потом нашел работу в частном охранном предприятии. Очень важно, чтобы у человека была мотивация нормально жить, ни от кого не зависеть. И у Игоря, и у Александра она есть».