 |
ФОТО: РОСИНФОРМ  "Когда меня (Петр Куранов — крайний слева) звали замом наркома, Михаил Иванович Калинин (в центре) не согласился: 'Знаешь, Куранов, вот если бы тебя выдвигали председателем области, я бы отпустил. Там ты мог бы выйти в люди. А замнаркома ты всегда сможешь быть'" |
"Толпа сбивала замки с дверей"
— Петр Леонтьевич, когда вы начали работать?
— В 1915 году — на шелковоленточной фабрике Петра Зотова в городе Богородске, теперь это Ногинск. Мне тогда было 11 лет. Я окончил церковно-приходскую школу и хотел учиться дальше. Я был старательным учеником, и, когда в 1913 году праздновалось 300-летие дома Романовых, мне в школе за успехи подарили книгу для чтения и Евангелие. Но в 1914 году началась Отечественная война — так ее тогда называли. Отца мобилизовали в армию, и мать осталась одна со мной и двумя моими братьями. А в 1915 году родилась еще сестра. Мы и до этого жили небогато. Отец был портным, работающим на дому для магазина готового платья. Пища была самой простой: щи или суп с мясом, соленые огурцы своего посола, капуста своего квашения, картофель, гречневая каша, черный хлеб. По воскресеньям мать пекла пироги из хорошей пшеничной муки. В семье никогда не покупали сливочное масло, а только растительное — подсолнечное или иногда льняное. Колбасу (и только вареную) покупали понемногу два раза в год, к Рождеству и Пасхе, и то если ожидали приезда братьев отца. Продукты покупали в магазине в кредит по заборной книжке и расплачивались в дни получки отца, раз в месяц. Без его заработков нам стало совсем тяжело, и мать определилась на Богородско-Глуховскую мануфактуру Арсения Морозова, а вслед за ней пошел работать и я.
— Удавалось свести концы с концами?
— Мне платили совсем немного — 11 рублей в месяц. Приходилось искать другие способы заработать. Около реки Клязьмы был навес, под которым в воскресные дни собирались картежники. Игроки своими колодами не пользовались: боялись, что кто-то из них может принести крапленые карты. Поэтому ребятишки приносили им свои карты и давали за условную плату, примерно 10-15 копеек с кона. Вот и я купил колоду карт, пускал их в оборот, пока отец в письме мне это не запретил. За время игры можно набрать рубль или более, если игроков не разгонят казаки. При их появлении игроки разбегались, а у тех, кто не успел убежать, казаки отбирали деньги.
— Нравы стражей порядка не слишком отличались от нынешних?
 |
ФОТО: РОСИНФОРМ Петр Куранов, конец 1920-х годов |
Позднее, летом 1916 года, в Богородске был погром крупных магазинов. Толпа — более тысячи человек — подходила к запертым магазинам, сбивала замки с дверей и выбрасывала на улицу товары: обувь, одежду. Тюки разной мануфактуры выносили, рвали на части и растаскивали. Потом стали выбрасывать полотняные мешки с мукой, разрезали их и рассыпали муку на улице, которая стала похожа на заснеженную дорогу. Конная сотня казаков врезалась в толпу, народ расступался, давал им проехать, и затем погром продолжался дальше. А ночью жандармы ходили по домам и отбирали награбленное.
— А что стало причиной погрома? Владельцы магазинов были немцами?
— По-моему, это происходило из-за роста цен. Позднее начались трудности с хлебом. Но у нас многие рабочие тогда ездили за мукой в южные губернии. Может быть, поэтому до больших голодных бунтов, с которых началась Февральская революция в Петрограде, у нас в Богородске дело не дошло.
— После революции жизнь как-то изменилась?
 |
ФОТО: РОСИНФОРМ "К продразверстке так привыкли, что, к примеру, в одной из деревень нашей волости, когда уполномоченный начал читать об ответственности за непоставки, председатель сельсовета остановил его: 'Ну, дальше можете не читать, известно, что вплоть до расстрела'" |
А на собраниях рабочих нашей фабрики я присутствовал обязательно. Тогда установили, что рабочий день будет восемь часов. А раньше был двенадцать с полуторачасовым перерывом. Ввели минимум зарплаты. Помню, первый минимум был 4 рубля в сутки независимо от фактически заработанного. Я удивлялся: как же может быть — человек минимума не заработал, а деньги получает.
— Все это вело к анархии и остановке производства?
— Фабрики встали из-за того, что в городах нечего было есть. Продукты нельзя было купить ни за какие деньги, и рабочие начали расходиться по деревням. Отец в 1918 году вернулся домой и несколько раз ездил на юг за мукой. А потом договорился переселиться в Орловскую губернию. Там он мог шить крестьянам одежду и получать плату продуктами.
"Сопротивления со стороны труддезертиров не было"
— Гражданская война застала вас там?
— Деревню, где мы жили, недели на три заняли войска Деникина. Проехали офицеры в золотых погонах, за ними обоз. Потом была слышна пулеметная стрельба, и нам сказали, что деникинцы отступили. В ближайшем городке они даже не успели сменить советские вывески на учреждениях.
— А как население отнеслось к возвращению советской власти?
— Тогда трудно было понять, кто за кого. Был вот такой случай. Брат моей супруги Яков Меренков за храбрость на германской войне был награжден Георгиевским крестом. В 1918 году приехал на побывку, а там — собрание. Договариваются разгромить помещичью усадьбу. У Якова с собой была газета с указаниями Ленина о том, что усадьбы надо сохранить как будущие очаги культуры. Страсти накалились, он выстрелил, и сход решил его казнить — как защитника помещичьей собственности. Так он и погиб. А каждому двору от той усадьбы досталось по 50 кирпичей из фундамента.
 |
ФОТО: РОСИНФОРМ |
Недовольных хватало. Особенно продразверсткой. Созывался сельский сход, и на нем выступал уполномоченный продкома. Сначала он произносил речь о внутреннем и международном положении страны, о голоде в городах, продолжающейся гражданской войне, а в конце речи — о строжайшей ответственности за невыполнение продовольственных поставок. К этим угрозам привыкли. В одной из деревень нашей волости, когда уполномоченный начал об ответственности, председатель сельсовета остановил его: "Дальше можете не читать, известно, что вплоть до расстрела".
Но у нас в округе никаких восстаний не было, хотя орудовали банды и случались поджоги. Зимой 1920 года в одном из сохранившихся в нашей волости имений был организован драмкружок. По воскресеньям там шли самодеятельные постановки, которые для нас были настоящими спектаклями. Однажды мы смотрели "Женитьбу Белугина" Островского. Вдруг из-за кулис выбегает женщина и кричит: "Что вы сидите? Весь дом горит!" Люди выбивали рамы и стекла и прыгали со второго этажа в снег. За считаные минуты дом сгорел дотла. Хорошо, что подожгли третий, а не первый этаж, иначе было бы много жертв.
Нововведениям сопротивлялись и по-другому. В 1920 году из уездного города Ливны к нам в волость был командирован инструктор для организации комсомольских ячеек. Зимой в школе было созвано собрание молодежи. Присутствовало человек пятнадцать молодых ребят, и все согласились вступить в РКСМ, а меня избрали секретарем ячейки. Но позднее, когда нужно было заполнять анкеты, под влиянием зажиточных крестьян все ребята, кроме меня, свое членство в комсомоле оформлять отказались. Ячейка распалась, но я познакомился с инструктором волкома комсомола и ребятами, работавшими в волисполкоме. По их рекомендации 27 августа 1921 года я был принят на работу в советский аппарат и поступил делопроизводителем в волостной отдел труда.
— И какие мероприятия советской власти вы проводили в жизнь?
— Я отвечал за выполнение заданий по трудовой и гужевой повинностям. В моем ведении была и борьба с трудовым дезертирством. В начале 1920-х годов была введена принудительная мобилизация рабочих на восстанавливающиеся предприятия. Но жить и работать в голодных городах никто не хотел, и граждане дезертировали с предприятий. Для борьбы с ними были организованы комитеты по борьбе с труддезертирством. Бывало, из Ливенского уездного комитета по борьбе с труддезертирством поступало предписание "немедленно задержать, арестовать и доставить" гражданина такого-то. Приходилось выезжать к ним в деревни, задерживать и доставлять в волисполком, а оттуда направлять в Ливны для сдачи под расписку. Сопротивления со стороны труддезертиров никогда не было. Но через месяц получаешь новое предписание на розыск того же самого лица. И начинай все сначала. Дело в том, что дезертиров направляли работать на предприятия без охраны, а они сбегали обратно.
 |
ФОТО: РОСИНФОРМ Петр Куранов работал на благо советского государства почти все время, пока оно существовало,— 64 года (вверху — с председателем президиума Верховного совета СССР Николаем Шверником, внизу — с председателем Совета министров СССР Алексеем Косыгиным) |
— Как это можно оценить? Возьмем борьбу с неграмотностью. В Орловской губернии было большое число совершенно неграмотных людей, особенно среди женщин. Для обучения грамоте организовали школы ликбеза, взяли на учет всех неграмотных и обязали их посещать эти школы в вечернее время. Учащиеся очень неохотно посещали школы и всячески старались избежать навязанного им образования. Помню такой разговор между ученицей и учителем: "Лучше я вам два холста напряду, только избавьте меня от этой учебы". И все же значительная часть граждан научилась читать печатный текст, а вот писать могли только единицы. Но вскоре школы ликбеза прекратили существование — и было объявлено, что неграмотность в стране ликвидирована полностью.
А вот с дезертирами из Красной армии боролись мы без особых успехов. Я в 1922 году перешел работать в волостной военкомат. В сельсоветах хотя и знали о проживании дезертиров в своих домах, но их не задерживали и на них не доносили, боясь мести или просто за бутылку самогона.
— Но ведь самогон брали не только в сельсоветах. На вашем уровне, в волости, тоже не брезговали подношениями?
— По должности в волисполкоме у всех нас была мизерная зарплата, и она выплачивалась нерегулярно. Да и на полученные деньги ничего нельзя было купить. А недалеко от волисполкома был хороший дом крестьян Кукариных. Один из них занимался торговым делом. Он имел маленькую лавочку по продаже галантерейных и некоторых других товаров, но главным образом занимался скупкой у крестьян излишков. Всем было видно, как он быстро богатеет — в основном потому, что не облагался полностью налогами. У него в доме проживал председатель волисполкома. Располагая средствами, Кукарин "оказывал материальную помощь" малообеспеченным сотрудникам исполкома. Мне однажды секретарь президиума волисполкома предложил получить от Кукарина три пуда пшена, которые доставили ко мне домой на лошади. Не скрою, что в моей постоянно нуждавшейся семье это пшено было принято с большой радостью.
"У бывшего фабриканта изъяли чемодан драгоценностей"
— Вам не хотелось все это бросить? Ведь вы были молодым человеком, могли поехать на учебу.
— А кто бы помогал семье? Учиться очень хотелось, и я сам прошел курс популярного тогда "Рабфака на дому". А в 1923 году меня послали в Москву на сельскохозяйственную выставку, которая проводилась на территории нынешнего Парка культуры и отдыха имени Горького. Я увидел и услышал много интересного. К примеру, на митинге в Нескучном саду выступал с речью о международном положении Троцкий. Мне почему-то запомнилось, что некоторые слова он произносил неправильно. Например, вместо "Франция" он говорил "Франсия". Но, главное, я увидел, что жизнь в городах налаживается, можно возвращаться в Московскую губернию. И три года спустя мы перебрались в подмосковный город Щелково. С работой было трудно. Но после некоторых мытарств я устроился в финчасть волгорсовета. А в 1932 году был назначен заведующим райфинотделом.
— Скучно было на такой работе?
— Так ведь работа была не только бумажная. Через несколько лет после окончания НЭПа по заданию вышестоящих парторганов Щелковский райком пригласил несколько коммунистов из партийного актива. Им дали задание в ночное время обследовать в присутствии представителей местных советов всех бывших владельцев каких-либо предприятий, облагаемых промналогом, изъять у них все драгоценные металлы и изделия из них и доставить ценности в районный штаб. Помню, как у одного бывшего фабриканта в поселке Фряново изъяли целый чемодан драгоценностей: серебряной с позолотой посуды, золотых часов и колец, медалей царских времен и др. На другой день проведенные мероприятия мы стали называть "Варфоломеевской ночью". Такая же операция была повторена на следующую ночь у других граждан, но безрезультатно, поскольку об операции стало известно населению.
Да и текущей работы было так много, что скучать не приходилось, даже пришлось оставить учебу в заочном институте. Но потом мне дали направление в Финансовую академию, которую я окончил с отличием в 1938 году.
— Ее выпускников как-то распределяли?
— Мы все поступили в распоряжение Управления кадров ЦК ВКП(б). На подготовленные кадры тогда был большой спрос. Меня сначала направили в Наркомфин СССР, потом решением Политбюро утвердили в должности секретаря бюджетной комиссии Совета национальностей Верховного совета СССР. Но нарком финансов предлагал назначить меня его замом. По вопросу о переходе со мной говорил сам председатель президиума Верховного совета Михаил Иванович Калинин: "Знаешь, Куранов, вот если бы тебя выдвигали председателем области, я бы отпустил бы тебя. Там ты мог бы выйти в люди, там депутатские места дают, а замнаркома ты всегда можешь быть". Потом председатель правления Госбанка СССР Булганин предлагал стать его замом, но я отказался, зная, что Калинин будет против.
— Вам часто приходилось общаться с Калининым?
— После вступления наших войск в Литву я был командирован туда в качестве уполномоченного по оказанию помощи в организации работы органов советской власти. Там я общался с президентом, а впоследствии председателем президиума Верховного совета Литовской ССР Палецкисом, секретарем ЦК КП Литвы Снечкусом, председателем СНК Гедвиласом и другими руководящими работниками Литвы. И, приезжая в Москву, я докладывал Михаилу Ивановичу о том, как идет работа.
Палецкис советовался со мной по разным вопросам. Проезжаем мы как-то мимо бывшего небогатого помещичьего имения. Остановились, посмотрели, Палецкис рассказывает: "Вот мы этому помещику оставляли 30 гектаров земли из 80 и предлагали продолжать работу, а он убежал за границу". Рассказываю Калинину, а он говорит: "Этот литовец смотрит намного дальше, чем Палецкис".
— Советизация Литвы проходила без особых проблем?
— У меня был только один трудный вопрос, когда я участвовал в качестве представителя президиума Верховного совета СССР в переговорах в городе Гродно по вопросу об установлении границы между Литвой и Белоруссией. На заседании возник спор из-за селения Друскеники (впоследствии именовавшегося Друскининкай). Белоруссия считала эту территорию своей, а литовцы возражали. Палецкис говорил, что даже поляки признавали в свое время Друскеники литовским селением, и показывал это на старой географической карте. Председатель президиума Верховного совета БССР Наталевич предложил решить этот вопрос так, как определит представитель Верховного совета СССР, но Калинин предупредил меня, чтобы я сам не принимал никаких решений. Было решено каждой делегации выяснить точку зрения руководства своей республики. На другой день после совещания с руководством делегации соглашения не достигли и решили внести спорный вопрос на рассмотрение ЦК ВКП(б). А потом, при рассмотрении его в ЦК у Маленкова, каждая из сторон, видимо боясь обвинений в местничестве, отказалась от своих претензий в пользу другой стороны — тогда было решено считать курорт Друскининкай литовским.
 |
ФОТО: РОСИНФОРМ |
— Вы понимали, что война вот-вот начнется?
— Я уехал из Литвы 15 июня 1941 года. Перед этим я был вблизи немецкой границы, и секретарь укома сказал, что соседи очень нервничают, каждую ночь за границей большой шум, лязг металла и идет передвижение или прибытие техники. Среди граждан Литвы в Каунасе и других местах шли разговоры о скором нападении Германии. Обо всем я лично докладывал Калинину, который сказал: "Все это нам известно".
3 июля 1941 года с обращением к народу выступил Сталин. А после него мне, как и. о. председателя месткома аппарата президиума Верховного совета СССР, пришлось проводить митинг сотрудников и призывать их к вступлению в ряды народного ополчения. И, как пример другим, я сам вступил в ополчение. Правда, моему примеру последовало еще только шесть человек.
— То есть вы пошли воевать рядовым?
— Да. Поскольку у меня не было военной специальности, первые дни я состоял в роте связи, которая к октябрю 1941 года стояла в районе города Спас-Деменска Смоленской области. После начала наступления немцев в первой половине октября дивизия была окружена, и потом с боями мы группами выходили из окружения. Пытаясь выйти с группой бойцов, погиб командир дивизии генерал-майор Котельников. А наша группа проскочила без потерь. Кстати, дивизия была очень слабо вооружена, и у значительной части ополченцев в первое время не было даже винтовок.
После выхода из окружения под Спас-Деменским только 23 октября я добрался до штаба своей дивизии, который находился недалеко от Серпухова. Я попросил комиссара дивизии Каторгина принять меня и дать назначение для прохождения службы. Вопреки моим ожиданиям он с удовольствием принял меня вместе с командиром дивизии полковником Калининым. Я предъявил партбилет, удостоверение Верховного совета, удостоверение депутата. Комиссар говорит: "Большой был человек". Я получил направление в штаб дивизии, а там был назначен завделопроизводством интендантской службы с присвоением офицерского звания техника-интенданта второго ранга.
— Получается, вас решили использовать по основной гражданской специальности — как работника аппарата?
— По основной специальности — как специалиста по бюджету — меня решили использовать в Кремле. В марте 1942 года меня отозвали с фронта и назначили на должность референта группы финансов Управления делами Совнаркома СССР. Старшим референтом, а потом заведующим отделом я проработал до конца 1985 года.
— Труднее всего было работать в войну?
— В войну уставали сильно. Работали с девяти утра и до пяти утра. Приедешь домой и от усталости моментально засыпаешь. Даже при налетах вражеской авиации слышишь разрывы бомб — и все равно повернешься на другой бок и продолжаешь спать. При воздушной тревоге в Кремле мы спускались в бомбоубежище. В нем были кабинеты для сотрудников с табличками с нашими фамилиями. Внутри — все, что в кабинете наверху: стол, стулья, "вертушка", городской телефон. Питание сотрудников в Кремле во время войны было организовано отлично. Если, например, в Щелкове моя семья голодала, то в Кремле кроме хороших обедов в буфете были бутерброды с толстым слоем красной, а иногда и черной икры, молочные и другие продукты. Но выносить их из буфета или за стены Кремля запрещалось. А в плане работы гораздо труднее было, когда страну возглавлял Хрущев.
— Почему?
— Он был очень властолюбивым человеком. Решение всех существенных вопросов брал на себя. Когда Хрущев был первым секретарем ЦК, а правительство возглавлял Булганин, то любой более или менее важный вопрос рассматривался только в присутствии Хрущева. И если он запаздывал на заседание, то начинали на ходу менять порядок вопросов, что-то придумывать, лишь бы не перечить Хрущеву.
Когда он сам стал руководить правительством, все протоколы президиума Совмина он подписывал только сам. Но на заседаниях он часто и не присутствовал, так как почти ежедневно ездил на предприятия и объекты, раздавая ценные указания. Поэтому принятые на президиуме Совмина решения сразу не доводились до исполнителей — часто между решением и подписанием протокола проходило от недели и больше. Так что к моменту, когда Хрущев ставил подпись, нередко уже истекали предусмотренные в решении сроки исполнения заданий.
Когда Хрущев уезжал, заседания вел Косыгин. И было видно, как меняется настроение членов президиума правительства. Они становились инертными, не принимали участия в обсуждении вопросов. Всю ответственность за решения они перелагали на Косыгина.
— Вы, как большинство сотрудников правительственного аппарата, считаете Косыгина лучшим из советских премьеров?
— Конечно. Но он был несвободен в принятии решений. Ему приходилось оглядываться на Брежнева и ЦК. Приведу один пример: к заседанию Политбюро по рассмотрению народно-хозяйственного плана мы подготовили Косыгину предложения по вопросу об использовании имеющихся резервов для увеличения производства. Он их полностью одобрил и собирался внести в Политбюро. Я был в числе присутствующих на этом заседании Политбюро. Брежнев выступил первым и предложил для выполнения планов надавить на ЦК нацкомпартий, обкомов, крайкомов и других партийных органов. А Косыгин, имея на руках подготовленные предложения, про них ничего не сказал, а просто согласился с выступлением Брежнева.
— Косыгин переживал?
— Очень. Он, по-моему, от невозможности работать так, как хотелось, стал болеть и постепенно слабеть. Однажды при уплате партвзносов Алексей Николаевич вынул из сейфа пачку денег и вместо десятирублевых банкнот предложил секретарю партбюро сторублевые. А когда тот обратил внимание Косыгина на это недоразумение, он сказал, что все купюры красненькие (хотя сторублевки были желто-коричневыми) и их легко спутать. Потом он во время катания на байдарке перевернулся, чуть не утонул и долго лечился. К работе, по существу, он уже не вернулся. Мы все переживали, когда его не стало.
— А в чем секрет вашего долголетия?
— За все годы работы в Кремле я ни разу не взял путевку на юг, в санаторий. При первой же возможности уезжал на охоту, даже во время войны, когда разрешали чуть-чуть отдохнуть. А в Москве все время ходил в бассейн. Но теперь уже, конечно, все это забросил. Только гуляю. Живу в соответствии с возрастом.
ПРИ СОДЕЙСТВИИ ИЗДАТЕЛЬСТВА ВАГРИУС "ВЛАСТЬ" ПРЕДСТАВЛЯЕТ СЕРИЮ ИСТОРИЧЕСКИХ МАТЕРИАЛОВ