Операция «Гэг»
Как Леонид Гайдай отказался от намеков и показал мир тотальной идиотии
30 января исполняется сто лет со дня рождения Леонида Гайдая — самого популярного советского комедиографа, одного из лидеров кинематографа оттепели, на самом деле не слишком подходившего тому времени, в котором ему выпало работать.
Леонид Гайдай и Юрий Никулин на съемках «Кавказской пленницы», 1966
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк» / Коммерсантъ
Леонид Гайдай и Юрий Никулин на съемках «Кавказской пленницы», 1966
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк» / Коммерсантъ
Почти все тексты о Леониде Гайдае начинаются с оговорок. И действительно, у него слегка парадоксальный статус в русской культуре. Одна из главных фигур советского киноканона, в этом каноне он — почти что антигерой — воплощение ширпотреба, антипод того большого искусства, которым всегда хотел быть советский кинематограф. Недоверие, а иногда откровенную нелюбовь к Гайдаю разделяли фрондерствующие киноинтеллектуалы и представители власти. Дело в том, что и большие художники, и чиновники воспринимали киноискусство как инструмент просвещения — воспитания вкуса, чувства, ума, политической сознательности. Гайдай показательно игнорировал эту установку — не поднимал зрителя на новые высоты, а спускался с ним к покусанным попам.
Эта ставка на низкое явно была сознательным выбором. Гайдай мог бы стать вполне достойным комедиографом-сатириком. На эту неслучившуюся судьбу указывает вышедший в 1958 году «Жених с того света», изрезанный цензурой, но все равно остающийся остроумным, хотя и вполне рядовым шаржем на советскую бюрократию. Помимо того, Гайдай явно обладал тонким вкусом и отличным чувством формы. Это видно прежде всего по «Деловым людям» с их блестящей стилизацией под старое американское кино. Однако и сатиру, и умную эксцентрику он не то чтобы отбросил, но поставил на службу бредовому и грубому бурлеску, что царствует в его фильмах начиная с «Пса Барбоса» и вплоть до предсмертного «На Дерибасовской хорошая погода».
Фото: Киноконцерн «Мосфильм»
Фото: Киноконцерн «Мосфильм»
Фото: Госкино; Мосфильм
Фото: Госкино; Мосфильм
Фото: Госкино; Мосфильм
Фото: Госкино; Мосфильм
Фото: Киноконцерн «Мосфильм»
Фото: Киноконцерн «Мосфильм»
Фото: Киноконцерн «Мосфильм»
Фото: Киноконцерн «Мосфильм»
Фото: Киноконцерн «Мосфильм»
Главным модусом позднесоветского юмора было остроумие. Остроумие, даже самое невинное, предполагает маленький заговор между шутящим и слушающим/смотрящим, намек и скачок осознания. В советском случае оно оказывалось территорией общей игры художников, власти и публики — интеллектуальных кошек-мышек. Культурные зрители жаждали скрытых смыслов, искали намеки там, где их часто вовсе и не было. Цензоры занимались тем же, иногда достигая в ловле аллюзий откровенно параноидальных высот. Гайдай же демонстративно из этой игры выходил. Мыслительному скачку он противопоставлял лихой прыжок и падение — гэг. Лучшие словесные шутки его фильмов, всевозможные «бамбарбия кергуду» и «моментально в море» — те же гэги; они почти не отличаются от обязательных в гайдаевских картинах поджопников.
Выход из неблагонадежного языка намеков к притворно одномерному языку тела давал Гайдаю нечто вроде охранной грамоты. Чиновники и критики терпели его прежде всего из-за неизменного кассового успеха (в 1960-х, когда начался расцвет Гайдая, советское кинопроизводство как раз озаботилось вопросом прибыли, мало волновавшим его организаторов до того). При этом любопытным образом Гайдаю позволяли гораздо больше, чем многим куда более благонадежным режиссерам,— откровенный эротизм, издевательство над властями всех уровней, шутки про дефицит и так далее. Но главное — уникальную картину советского мира. Это мир тотальной идиотии, объединяющей как бы положительных и как бы отрицательных героев, пронизывающей учебу, работу, творчество, семейную жизнь, любовь, смерть и все прочие сферы человеческого существования.
Общее место: Гайдай прививал к советской комедии эстетику и технику американского слэпстика — Чаплина, Китона, Гарольда Ллойда. Он не скрывал этого, рассыпая по фильмам отсылки к немым классикам. Но было и важное различие. У тех всегда присутствовал гуманистический пафос: противостояние смешного маленького человека и большого бездушного мира (во многом поэтому Чаплина так любили в СССР). У Гайдая же это разделение становится чистой условностью. Добро и зло — функции, необходимые, чтобы запустить обмен тумаками — телесными и словесными. Мы сочувствуем резонеру Шурику не больше и не меньше, чем Трусу, Балбесу и Бывалому (то есть, в общем, очень мало сочувствуем), воспринимаем Гешу и Семен Семеныча не как антагонистов, а как партнеров по дурной игре.
В скрытом отрицании морали его фильмы обнаруживали как бы внеидеологическое и внеэтическое пространство — пространство веселого безразличия, открыто манифестированного в знаменитой песне про «А нам все равно!». Проблема была в том, что в этом пространстве было не слишком много возможностей для маневра. Количество трюков было ограниченно, они быстро приедались, и режиссер это отлично ощущал, отказываясь штамповать похождения уже полюбившихся публике персонажей.
Возможно, поэтому Гайдай испытывал своеобразную ревность к тому остроумию, которое он отвергал. Он вновь и вновь проверял, можно ли перевести классику остроумия на язык слэпстика и тем самым восторжествовать над конкурентами. Это действительно отлично получилось у него с О. Генри, неплохо — с Булгаковым, ощутимо хуже — с Гоголем, так себе — с Ильфом и Петровым, совсем уж худо — с Зощенко. Впрочем, одновременно с накоплением неудач менялась эпоха.
1970-е были временем гайдаевского упадка. Дело не в том, что он выжал все из изобретенной в начале 1960-х манеры. Застой был временем стесненных движений и тревожных двусмысленностей. Эту эпоху отлично чувствовали Рязанов, Данелия, Мельников. Гайдай же выскребает последний запас своей эксцентриады в «Иване Васильевиче». Его следующие фильмы производят впечатление шутки, которая мучительно не получается, проваливающегося трюка.
Зато он оказался одним из немногих советских режиссеров, кому пошла на пользу перестройка. Это время перевертышей, мрачноватого карнавала, когда крепкая конструкция общества обернулась хлипкой декорацией, было на редкость органично нигилистическому таланту Гайдая, подходило ему куда больше, чем наивно-утопическая оттепель. Вышедший в 1989 году «Частный детектив, или Операция "Кооперация"» — самый честный его фильм. Никаких назойливых принципов больше нет, ограничения сняты, герои и жулики действительно почти неотличимы друг от друга. Город, страна, а в финале весь земной шар становятся ареной для огромного дурацкого гэга.
Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram