реакция
Вчера в Ташкенте прошел митинг памяти погибших в минувшие выходные в Андижане. Массовых протестов не было. На митинг пришли несколько узбекских правозащитников с гвоздиками и около тридцати российских журналистов с вопросом: почему никто в столице не реагирует на события в Андижане? Свой ответ на этот вопрос получил корреспондент Ъ МИХАИЛ Ъ-ЗЫГАРЬ.
Как это ни странно, жители Ташкента знают о том, что случилось в Андижане. Вернее, догадываются. Местные СМИ сообщили о случившемся только то, что сказал в своем выступлении президент Ислам Каримов. Но для многих и этой информации было достаточно.
— Представляешь, прихожу домой, кидаюсь к телевизору, пытаюсь узнать, что там и как в Андижане. А там ничего — черный экран,— жалуется мне местный предприниматель Шукрат,— и радио тоже молчит. Ну просто смех. Когда ничего не происходит, все у нас работает, все нормально. Но чуть что случись — хоп, и они выключили рубильник. Никакого телевидения. Так что мы уже по этому научились определять: если телевидение не показывает, значит, опять происходит что-то страшное. А еще одно правило: на самом деле все наоборот, чем говорят власти. Если правительство говорит, что жертв мало, значит, их — горы. Если утверждает, что террористы напали, значит, силовики кого-то покрошили и теперь отмазываются. Так все было в Андижане, да? Расскажи!
Шукрат, конечно, лукавит. Информации в Ташкенте намного больше: ее черпают из интернета, из новостей спутниковых каналов "Би-Би-Си" и Euronews. Да и российские каналы местные власти не всегда вырубают вовремя.
— Я тут как-то прихожу домой, включаю телевизор, а там говорят: "Каримов — самый жестокий правитель в СНГ". Я аж вздрогнул, зову жену. И сразу же — хлоп. Выключили нам телевидение. Снова отдыхаем.
Еще один надежный источник информации — звонки родственников. Городские телефоны во многих городах Ферганской долины не работают, но мобильная связь, хоть и нестабильная, есть. "Силовики же тоже пользуются 'соткой', поэтому и не могут ее выключить",— объясняли мне в Андижане.
Сейчас основное внимание Узбекистана приковано уже не к Андижану, а к маленькому городку Карасу, находящемуся на границе с Киргизией. По нескольку раз в день рассказывают, что Андижан уже подавили, а Карасу пока не трогают, хотя власть там уже несколько дней принадлежит народу. Жители городка захватили хокима (мэра), сожгли городской "хокимият" (администрацию) — и вот уже несколько дней в Карасу нет милиции, СНБ и прочих силовых структур. Жители Карасу достроили недостающую секцию моста через реку, разделяющую территории Узбекистана и Киргизии, и тысячи людей со всей Андижанской области бросились в Киргизию, в Ош. О послереволюционной Киргизии в Ферганской долине вообще часто говорят почти как о земле обетованной.
Точно так же, как и новости — по телефону и через интернет, передают информацию о намеченном на три часа дня возложении цветов к Мемориалу мужества — памятнику жертвам ташкентского землетрясения 1966 года. Так местные правозащитники решили почтить память погибших в Андижане.
На площади возле памятника немноголюдно. Митингующих — пять-десять человек. Журналистов — человек тридцать, если не больше.
— Нас, когда мы только начали здесь собираться, попытались прогнать. Но, увидев журналистов, они испугались,— рассказывает Эльмира Хасанова из комитета свободы слова и выражения. Она рассказывает, что правозащитники пришли сюда, чтобы выразить скорбь по погибшим в Андижане, что они не делают ничего противозаконного, не призывают к свержению строя, поэтому не понимают, почему они могут кому-то помешать.
К памятнику подбегает местный корреспондент "Би-Би-Си" Алишер и кричит, что только что около площади арестовали сотрудницу ОБСЕ и переводчика "Би-Би-Си".
— Пойдемте все вместе, они там, в автобусе! Если мы пойдем все вместе, их освободят. Они там, в автобусе.
Журналисты начинают медленно двигаться к дороге. Правозащитники обиженно смотрят вслед, но не идут. Автобус с задержанными трогается.
— Мы возмущены тем, что в стране не объявлен траур! — продолжает Эльмира Хасанова и вместе с тремя другими женщинами кладет красные гвоздики к памятнику.
Фотокорреспонденты и телеоператоры снимают. Съемочная группа одного российского телеканала не успевает снять эту сцену, корреспондент мнется, извиняется и просит женщин взять цветы и возложить их еще раз. Они покорно следуют его указаниям.
— А нас сейчас снимаете не только вы,— говорит журналистам руководитель комитета свободы слова и выражения Инера Сапаргалиева,— видите того человека в клетчатой рубашке, с маленькой видеокамерой? Мы уже так привыкли к его лицу, что даже почти перестали его замечать. Он из службы национальной безопасности, ходит на все наши мероприятия. Все записывает.
Один из вопросов, который волнует большинство журналистов: почему к Мемориалу мужества пришло так мало людей?
Правозащитники разводят руками и говорят, что им просто не удалось никого предупредить.
— А главное, потому что люди боятся! — берет слово Агзам Тургунов, руководитель ташкентского отделения партии "Эрк",— сейчас люди в таком состоянии, что, если к ним придут домой и их детей начнут стрелять, они и то ничего не скажут. Парализованы страхом!
— А еще политическая активность низкая, потому что узбекский народ еще не сложился как государствообразующая нация. Люди не чувствуют ответственности за собственную страну,— добавляет Ахтам Шаймарданов из Партии свободных земледельцев,— вот, например, вся Ферганская долина сейчас в шоке, а людям в Ташкенте вроде как все равно. Хотя ситуация, конечно, улучшается. Еще три года назад я и подумать не мог о том, чтобы выйти на площадь, пикетировать. А сейчас нормально, привык, втянулся. И политизация потихоньку идет. Народ будет подниматься.
— Но, наверное, события, подобные андижанским, еще сильнее запугают людей. После этого уже никто не решится выходить на митинги,— предполагаю я.
— Да сильнее уже некуда. У нас и так запугивание на запредельном уровне. Следующий этап — это если люди в отчаянии и истерике начнут самосожжения.
— Но что же вы, как оппозиционеры, предполагаете делать? — спрашиваю я.— Главное, чего мы хотим,— это чтобы наши партии были зарегистрированы, чтобы мы могли вести открытую политическую деятельность. Потому что если нам этого не позволят, то потом появится какой-нибудь случайный человек, может быть, какой-нибудь экстремист или фундаменталист, и он поведет за собой народ.
Журналисты устают от разговоров, правозащитники начинают расходиться. Через несколько минут к памятнику подходят трое молодых парней с красными гвоздиками, спешно кладут их на постамент и быстрыми шагами уходят прочь.
Площадь перед памятником пустеет, и место митинговавших тут же занимают подростки-скейтбордисты.
После митинга я решаю спросить у представителей властей, будет ли объявлен траур. Звоню в государственное информагентство "Жахон", входящее в структуру МИДа.
Поднявший трубку чиновник разговаривает подчеркнуто грубо:— Кто такой? Что надо?
Когда я представляюсь и задаю свой вопрос, он делает паузу. А потом продолжает быстро, тихо и совсем другим тоном.
— Знаете, давайте мы сделаем вид, что вы нам не звонили? Думаете, нам приятно? Пишите правду, и все.— Он снова резко меняет тон.— Аккредитация есть у вас? Никаких комментариев не будет! Речь президента надо было слушать!
Снова пауза. И снова тихо:— До свидания. Пишите правду.