выставка живопись
В Третьяковской галерее открылась выставка одного из основателей "сурового стиля" в советской живописи — Павла Никонова. В последние двадцать лет в творческом отношении художник превратился в отшельника, ушедшего в глубину русской деревни. О том, как выглядит сегодняшний мир оттуда,— ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН.
Выставка Павла Никонова занимает тридцать восьмой зал в Третьяковской галерее на Крымском валу и включает в себя около пятидесяти произведений. Официально на ней — живопись с 1980 по 2005 год, но работ последних пяти лет — 90%. В подавляющем большинстве случаев — "собственность автора". Павел Никонов не сотрудничает ни с какой галереей, не продает работ, пишет "в стол". Сюжеты его никогда не выходят за границы деревни Алексино Калязинского района Тверской области. Такую концентрированную форму светского ухода от мира встретить удается нечасто.
Тематически выставка довольно четко распадается на три пласта: вещь — ритуал — Бог. Это не разные сюжеты, сюжет один — сегодняшний мир. Просто каждый пласт оставляет некий вопрос, на который ответ — в следующем. Выставка предваряется довольно странной фразой художника: "В деревне все превращается в натюрморт". Причем это такой специфический натюрморт, когда у вещи, человека, животного есть материя и цвет, есть, пожалуй, даже структура, но нет формы.
Вот есть такая вещь — изба. Она вполне материальна, телесна даже, у нее вот бревна, венцы, но с формой какая-то странность. То ее ведет, то она сгниет, то она где-то сбоку развалится, то к ней с другого боку чего-то пристроят, то на нее дерево упадет, то она сама упадет на дерево. И вот это замедленное броуновское движение бревен и есть ее форма. У Павла Никонова это, по-моему, самая главная вещь. Потому что лошадь, собака, зимний рыбак с саночками, баба с коромыслом, танцующий мужик — все они выглядят у него как эта изба.
Люди изоморфны домам, в которых живут, а дома изоморфны земле, воздуху и небу. Потому что все это тоже живет по законам бесформенной материи. Земля то разлезается, то набухает, воздух и небо сделаны так, будто прозрачность, солнечный свет, туман, облако, синева, снег и дождь — это тоже такие вещи, не вполне смешавшиеся друг с другом, хотя и начавшие перемешиваться.
Это мир какого-то бесконечного распада. Когда первый раз видишь деревенские дома в беспросветный, недели на три, дождь, то думаешь, что они, пожалуй, сейчас утекут, а когда в пятый, то понимаешь: нет, утекут, конечно, но не сейчас, это дело долгое, на твой век хватит. И вот так они и утекают лет триста — скажем, с "Путешествия из Петербурга в Москву" по сей день, и этот вечный распад, видимо, и есть их нормальное состояние. Но все же думаешь: а чем же все это держится?
И тут вступает второй пласт выставки — ритуал. Это большие полотна, где люди, дома и земля занимают самый нижний край, едва что не на раму встают, а все остальное — небо. Ритуалы бывают разные. Например, рыбаки идут зимой на Волгу. Или драка деревенская, или, скажем, танцы. Это, собственно, неважно, какой ритуал, потому что суть его всегда одна и та же. Это когда ты поднимаешь голову вверх, а там — небосвод. Не кусок неба, как у нас, а именно что свод, с замковым камнем солнца. Опять же все это подвижное, лишенное четких границ. Но в этом гигантском масштабе, когда насколько видит глаз, настолько и небо, мир обретает первоначальную форму. Эти люди и дома, эта распадающаяся земля держатся, держатся усилием солнечных лучей, на которых солнце стоит на земле, как круглый красный табурет на ногах, массой серо-белых облаков, укрывающих землю, как пуховый платок, сырой пеленой дождя. И вот эта рыбалка, драка, танцы, даже похороны — они не просто так. Они — вхождение в материальную ткань мироздания.
Вопрос только в том, как вот этот небосклон входит в повседневный распад жизненной материи. Тут появляется третий пласт выставки — Бог. До сего дня Павел Никонов никогда не выставлял работ на религиозные темы, и сначала даже странно их увидеть. Но они появляются очень органично. Начинается, собственно, с эпиграфа, с двух вольных копий Феофана Грека, и тут-то обнаруживается, что вот эта бесформенная материя, этот подвижный цветовой поток, структурированный только внутренним движением, а не внешним контуром,— это давным-давно открытая форма христианского видения, и просто Павел Никонов ее "переоткрыл", и если не знать, как этот художник развивался на самом деле, то покажется, что перед нами простая эволюция от Феофана Грека к современной бытовой живописи.
Увиденные так персонажи священной истории, будь то "человек, несущий крест", или волхвы, пришедшие на Рождество в деревенский сарай, выглядят в никоновском мире естественно, потому что они плоть от плоти этого движущегося мира, посланцы небосвода в бытовом жанре деревенской жизни. Удивительно даже, что можно было как-то и без них.
Странная страна. Вот был основатель "сурового стиля". Картина "Геологи" висит тут же, в экспозиции Третьяковки, в двадцати залах от выставки. "Суровый стиль" — это такой социалистический модернизм и в буквальном историческом смысле (стиль модернизации социализма при Хрущеве), и в смысле истории искусств, параллель послевоенному модернизму в Европе. Художник прославился, заработал имя. А потом взял и ушел в себя, сбежал в деревню. Смотрит только на избы. Что видит? Тотальный распад. Уничтожение любых границ. Стирание различий между человеком, собакой, домом. Ставит под вопрос землю, небо и воздух. Этим больно все современное искусство или, скажем, миропонимание. Я поэтому и говорю, что он видит сегодняшний день.
Как видит? Видит как излечивает. Потому что в этой демонстрации отсутствия всех и всяческих контуров обнаруживается вовсе не бездна, а грандиозная картина мироздания, которое никуда не делось. И эта картина радостна. Можно деконструировать прекрасное, определенное, законченное, можно уничтожить иерархию и обнаружить, что человек — не более чем распадающийся остаток материи на песке. Павел Никонов, однако, идет дальше — он обнаруживает небосвод. Попробуйте деконструировать Космос — не получается.
Современное искусство способно привести здравомыслящего человека в отчаяние, и в этом по большому счету и состоит его цель. Закрытие мира и человека как рыночный продукт — это банально безнадежно. Существует, однако же, специфически русский путь борьбы с такими явлениями. Можно уйти в скит, в монастырь и там быть в одиночестве. Как выясняется, это иногда очень помогает.