 |
ФОТО: ВАЛЕРИЙ МЕЛЬНИКОВ  |
"Может, они испугались, что людей убили, не знаю"
Лагерь узбекских беженцев у Черной реки — это несколько больших палаток, стоящих вплотную друг к другу. Боковые полотнища откинуты вверх, так что видно все содержимое палаток — здесь, на одеялах, вповалку, человек по сорок в палатке, лежат молодые мужчины: кто-то спит, кто-то смотрит в потолок, кто-то рассматривает нас. Я знакомлюсь с андижанцем Уктамом Турановым. Он говорит быстро, гладко и как будто заученно. Его, как мне кажется, все время выводят к журналистам. Впрочем, может быть, это потому что беженцы плохо говорят по-русски и делегируют от себя к представителям СМИ только тех, кто может с нами общаться. Уктам долго и подробно рассказывает о расстреле андижанского митинга.
— Уктам, что плохого сделал Каримов вам лично? — перебиваю его я.— Зачем вы пошли на митинг?
Парень сбивается, думает и отвечает уже по-другому. И он теперь не похож на школьника, заучившего урок. В общем, теперь я ему верю.
— После школы я хотел поступить в институт, там были бюджетные места, но и за них надо было платить,— рассказывает он.— Я не смог устроиться на работу и стал подрабатывать сваркой. Есть было нечего часто. И я видел, что у нас равенства нет, что у богатых есть все, а бедные не могут даже в суд обратиться, если их кто обидел. Обратился в суд — значит, сам же и сядешь. Выскажешь недовольство — угодишь за решетку. Люди вышли на площадь, а их расстреляли.
 |
ФОТО: ВАЛЕРИЙ МЕЛЬНИКОВ Киргизские пограничники должны проследить за тем, чтобы беженцы из страны проигравшей революции не распространились по стране победившей революции |
"Сюда дошли только 540 человек"
Ко мне подбегает мальчишка лет семи и зовет меня в глубь лагеря. Иду вдоль арыка с мутной водой по пропыленной дороге и попадаю на женскую половину лагеря. В двух палатках, забитых женщинами так, что даже сесть негде, душно и пахнет какой-то травой. По-русски здесь говорят немногие, Салома Усманова — одна из них.
— Мы там были все,— рассказывает Салома.— Хотели сказать против Каримова. А в пять вечера в нас стали стрелять пулями. Сверху дождь, внизу кровь, страшно было, мертвых было много, мы побежали. У нас президент нехороший, мы плохо живем. Дома мы мясо не ели, масло не ели, чая не было — плохо живем. Мужики без работы — с ума сходят, а мы боимся, что они натворят что-то, потому что детей кормить надо.
 |
ФОТО: ВАЛЕРИЙ МЕЛЬНИКОВ В лагере беженцев, где на одну палатку приходится сорок человек из удобств имеется только арык |
— А ваххабиты среди вас есть?
— Я лично их не видела и не знаю. Я слышала, что о них все время говорят. Посадили знакомого в тюрьму — говорят, что он ваххабит. Спрашиваем: "Почему?" Говорят: "Потому что он молитву читал". Обвиняют людей в фундаментализме, исламизме — это у нас уже десять лет так. "Акромией" назвали это теперь.
Пока Муххабат говорила, остальные женщины молчали, сосредоточенно вывязывая петли. Потом заговорила совсем молоденькая, Ноиля Джумбаева. Эта бойкая девушка, как рассказывали мне коллеги, неплохо говорит по-английски и недавно общалась с иностранным репортером на этом языке. Ноиля рассказывает о событиях 13 мая с таким выражением, как будто говорит о ежедневной прогулке в город.
— На площади Бобура мертвых было много. Солдаты стали стрелять, а мы не поняли. Мы сначала думали, что они пугают нас. Но потом стали падать люди, мы увидели убитых и побежали. Мальчиков много было раненых. Убитые лежали на земле, мы им не могли помочь. Мы бросили их и побежали. Потом их закопали в ямы, так люди говорили. Когда мы шли в самом начале, конца не было видно — столько людей. А сюда дошли только 540 человек.
— Зачем вы пошли на этот митинг? — задаю последний вопрос.— Разве в вашей стране не мужчины решают такие вопросы? Кто позвал вас на этот митинг?
— Пошли, потому что все пошли,— коротко отвечает Муххабат.
 |
ФОТО: ВАЛЕРИЙ МЕЛЬНИКОВ |
После возвращения из Джалал-Абада, в 30 километрах от которого и разместили лагерь беженцев из узбекского Андижана, я наведываюсь к руководителю департамента миграционной службы по Южному округу Киргизии Сулейме Исмаиловой — только она может сказать, сколько все-таки беженцев из Узбекистана находится сейчас в Киргизии. Сулейма тоже недавно вернулась из Джалал-Абада и выглядит уставшей.
— У нас в свое время уже были беженцы из Таджикистана, Афганистана, так что нам не привыкать,— рассказывает она.— В первые дни трудно было, когда у нас на границе оказалось столько людей, и никто не знал, что с ними делать. Но решили все быстро. Наши власти распорядились пустить этих людей, мы отвели им место для лагеря, и в первый же день МЧС выдало им несколько палаток, питание. На второй день ооновцы привезли одеяла, мыло, канистры для воды, 25 тюков с одеждой.
Лагерь с узбекскими беженцами в Киргизии один, в нем зарегистрировано 526 человек. Из них 22 ребенка и 96 женщин. Остальные — мужчины. Что это за люди, Сулейма не знает. Но когда я спрашиваю, слышала ли она заявление президента Узбекистана Ислама Каримова о том, что киргизы приютили не беженцев, а террористов и ваххабитов, Сулейма смеется:
— Каримов вообще говорит, что у нас здесь власти нет, что мы голодранцы. Но вы же видите, что мы живем гораздо лучше, чем узбеки. Да, у нас государство бедное. Но у нас частная собственность, и люди могут хоть как-то заработать. А в Узбекистане все богатства сосредоточены в руках власти, и там страшная нищета. Целый год люди возделывают хлопковые поля, а в конце года получают по 10 литров масла да стебли хлопковые на топливо. В Узбекистане сейчас, как у нас было при Акаеве. Но Акаев все-таки давал свободу слова и никогда не позволял стрелять в женщин и детей. А узбеки этого при Каримове не имеют. Они его очень боятся. И беженцы боятся.
— Боятся, что Каримов введет войска и насильно вернет их в Узбекистан?
— Да, этого сильно боятся. Но мы объясняем им, что этого не будет, потому что нарушать госграницу никто не станет. Хотя в первые дни над лагерем все время кружились узбекские вертолеты. Только когда наши снайперы — они лагерь охраняют — взяли их на прицел, они улетели.
— Вы уверены, что киргизские власти не вернут беженцев назад? — уточняю я.
Сулейма отвечает, что абсолютно уверена.
— Думаю, правительства будут договариваться. Но если люди сами не захотят, насильно их выдворять никто не будет,— обещает она.
Она еще не знала, что на следующий день после нашего разговора власти Киргизии заявят, что узбекские беженцы будут депортированы на родину (см. интервью с Феликсом Куловым).
— Все-таки откуда взялись обвинения в ваххабизме? — спрашиваю я Сулейму.— Вы ведь видели этих людей, они похожи на ваххабитов?
— Знаете, узбеки вообще сильно отличаются от киргизов в этом плане,— объясняет Сулейма.— Киргизы светские, а узбеки очень религиозны. Мы тоже мусульмане, но Коран не читаем и не молимся. У нас женщины сидят за столом с мужчинами, ходят в кафе, а у них женщина только в доме на своей половине может находиться. Поэтому мне трудно понять, есть среди них ваххабиты или нет. Говорят, что у них акромистов много — это чем-то похоже на ваххабизм. В бедных регионах ведь всегда много религиозных радикалов. Вот в лагере нам надо было всех сфотографировать. Подходят мужчины ко мне и говорят: "Что, и женщин тоже будете фотографировать?" Я говорю: "Конечно, мне же зарегистрировать всех надо". Потом снова подходят: "А что, вы женщин без платков будете фотографировать?" Я отвечаю: "У нас светское государство, и закон для всех один". Для них это был шок. Фотографировать разрешили, но потребовали, чтобы мы место съемки оградили ширмой. Но я не знаю — может, в традиционном исламе тоже не разрешают фотографироваться? Или вот еще пример — сидим в палатке, женщин много, жара за тридцать, а они все в теплых платьях и платках, закрывающих пол-лица. Я говорю им: "Снимите платки, мы же в палатке, никто вас не увидит". А они головами качают, и весь ответ.
Назад дороги нет
Еще несколько дней после посещения лагеря беженцев у Черной реки меня одолевали противоречивые чувства. Я видела, что многие из этих людей не говорят правды. Я видела людей, похожих на тех, которые были захвачены в Чечне и Дагестане за терроризм и ваххабизм. Я видела мужчин, которых пограничники называли уголовниками. Например, в лагере человек по имени Хабибулла Раимбердиев сказал мне, что он торгует обувью и 13 мая шел на работу, а пограничники сообщили, что этот мужчина сбежал из СИЗО, в чем сам им и признался. Беженцы говорили мне, что среди них нет уголовников, а пограничники установили, что таких в лагере 12 человек.
Но я видела и тех, кто говорил честно и от всего сердца. Я думаю, что в этом лагере были и люди, бежавшие от заслуженного наказания, и те, кто ничего противозаконного не совершал, а просто попал в толпу и уже не смог из нее вырваться.
Я не знаю, как решить проблему андижанских беженцев, чтобы не пострадали ни беженцы, ни те, кто их приютил. Но я уверена в одном — после всего, что наговорили эти люди в телекамеры всему миру, не скрывая своих имен и фамилий, отправить их назад невозможно. Потому что никто в мире не знает, что происходит сейчас в Узбекистане, куда до сих пор закрыт полноценный доступ иностранным журналистам, и никто в мире не может гарантировать этим людям, что, вернувшись домой, они не окажутся за решеткой.
Первый вице-премьер Киргизии Феликс Кулов объяснил корреспонденту "Власти" Ольге Алленовой, почему узбекские беженцы должны отправиться на родину. — Киргизия приютила беженцев из узбекского Андижана, но, судя по высказываниям официальных лиц, ненадолго. Как будет решаться судьба этих людей? — Знаете, они пока еще не беженцы. Их статус не определен. Да, правозащитники говорят, что они должны тут остаться. Но надо определиться и с их статусом, и с санитарно-эпидемиологической обстановкой, и с питанием, а также с идентификацией личности и так далее. Надо также понять, по каким причинам они сюда пришли, надо разобраться, не замешаны ли они в преступлениях. Поэтому будет проведена большая работа, и по мере проверки эти люди будут возвращаться на родину. А для того чтобы нас не упрекали в бесчеловечности, мы будем просить узбекское руководство потом сообщить нам о судьбе людей, которые возвращаются, и международные правозащитные организации тоже будут наблюдать за их судьбой. — Не связано ли решение вернуть беженцев в Узбекистан с жесткой позицией Ислама Каримова, а также с его заявлениями, что на территории Киргизии находятся лагеря террористов и что из Киргизии андижанцы получили оружие? — Я бы не стал полностью опровергать слова Каримова. Надо быть самокритичными. После 24 марта определенное безвластие у нас в стране было. Это было и в эпоху Акаева, надо прямо сказать, когда десятки людей приходили сюда по поддельным паспортам, и это были граждане арабских государств. Они находили здесь какую-то поддержку. Не в том плане, что у нас лагеря создавались, а в том, что была ситуация бесконтрольности. После 24-го эта ситуация усложнилась. И поэтому основания для такого упрека у Каримова были. Но уже сегодня мы начинаем принимать меры для того, чтобы закрыть границы и разобраться внутри страны с людьми, которые живут на полулегальном положении. Лагерей у нас нет, это точно, а то, что отдельные люди, пользуясь бесконтрольностью власти, здесь находятся, это правда. — Вы считаете, что среди беженцев могут быть террористы? — Я не могу исключать такую возможность. — Может быть, вы просто не хотите ссориться с Каримовым? — Есть международные обязательства, и мы должны их выполнять. Потому что мы не можем всех граждан Узбекистана у себя принимать. Поймите, там населения больше в четыре-пять раз, чем у нас. И если мы хотя бы полмиллиона примем, у нас будет просто катастрофа. Мы должны ограничить приток беженцев. Раненым и всем, кто нуждается, мы оказали помощь, но после оказания помощи мы должны решать их судьбу. — Эти люди уже на весь мир обвинили Каримова в диктатуре, назвали свои имена. Против них на родине могут начаться репрессии. — Я не считаю, что много людей об этом заявило, и, как я понимаю, они будут искать политическое убежище в других странах. Перед нами вопрос о политическом убежище они не ставили. Пока же правовая ситуация такая, что людей после оказания им помощи надо возвращать. — А как вы вообще оцениваете события в Андижане? — Я не могу назвать всех причин происшедшего, но одна из них прослеживается более чем очевидно — это исламский фактор. Давайте исходить из следующего. Первыми начали применять оружие не правительственные войска. Вначале было нападение на тюрьму. Убили охрану, освободили преступников или, так скажем, людей, которые подозревались в совершении преступлений. Сам этот факт выходит за рамки здравого смысла. Такая ситуация нигде не может считаться нормальной. Когда выходит четыре тысячи человек, которые в большинстве своем считаются преступниками, и среди них бандиты, которые убивали,— вы можете представить положение узбекского населения? Поэтому однозначно сказать, что правительственные войска пошли против какой-то группы населения и сознательно мирных демонстрантов расстреляли, было бы неправильно. Это главный посыл, вокруг которого надо плясать, чтобы дать и правовую, и политическую оценку происшедшему. — Вам не кажется, что события в Андижане, когда люди пошли освобождать тюрьму, начинались по киргизскому сценарию и что там тоже могла произойти революция? — Здесь не освобождали тюрьму, здесь начинали с освобождения административных зданий, борьба была с властью. Там шли боевики с оружием, которые знали, что они идут на то, чтобы убить людей. Это не могло быть революцией. Второй момент. Если вы говорите о революции, тогда там должна быть политическая оппозиция. Сегодня никто официально не заявляет, что он выходит в оппозицию Каримову. Это подпольно кто-то кого-то толкает, а сам остается в тени. В этой ситуации о чем можно говорить? Значит, эти люди не хотят появляться. Если бы они вышли и заявили о своих требованиях или хотя бы создали зарубежный центр, мы могли бы говорить о каких-то объективных политических предпосылках. Но факт нападения на тюрьму показывает, что людей кто-то вперед выставляет, а сам не появляется. И еще одно: быть недовольным властью Каримова — это еще не значит идти и освобождать тюрьму. |
