Финская национальная опера показала в Санкт-Петербурге оперу "Распутин". Ее автор — композитор и либреттист Эйноюхани Раутаваара — четыре часа пугал публику фактами и мифами российской истории. Но, как показалось ВЛАДИМИРУ РАННЕВУ, сокрушить хладнокровное равнодушие зала ему не удалось.
Современная опера в Финляндии — важнейшее из искусств. Каждый год пишется по десятку, ставится не менее пяти. Композиторы счастливы, публика довольна. Словом, есть условия для выращивания национальных шедевров. Но дело пока не спорится: музыки много, а количество пока не перешло в качество.
Корифеем оперного производства в Финляндии как раз и числится Эйноюхани Раутаваара, которому Валерий Гергиев и предложил отчитаться в стенах Мариинки за положение дел в финской опере. Композитор давно интересуется личностью Распутина, поэтому либретто написал сам. Из комментария композитора выясняется, что своими представлениями о роли Распутина в русской истории он обязан перу Эдварда Радзинского, вскормившего самый попсово-демонический образ злокозненного придворного мистика. Пьянство, разврат, мздоимство — вся мерзость нашего отечества промаршировала в этот вечер по сцене Мариинского театра, ведомая святейшим греховодником всея Руси. В "Распутине" композитор замахнулся на эпическое полотно в духе Мусоргского: народ с калеками-праведниками, распутные придворные щеголи, зловредные иностранцы, тираны-психопаты. Святость, грех, страдание, искупление — вся эта квасная демагогия плотно пропитала все арии, монологи и хоры.
Но самым заметным качеством музыки Раутаваары оказалась ее невыносимая скука. Композитор, возможно, полагает, что в России все должно быть текуче-эпическим и звучать с преобладанием низких регистров. Чуть какая тревога — аккорды тромбонов. А лирику автор сопровождает неизменным визгом скрипок. Оркестровка крайне однообразна и предсказуема, а общая музыкальная стилистика в очередной раз переиздает симфонические эпосы Сибелиуса — иконы финской музыки.
Сценография крепкая и качественная. Воспроизводит уже обкатанные доброй сотней постановок "среднеевропейские" модели. Основной конструктивный элемент — четыре свисающих до пола полотнища, на которые проецируется видеоизображение. Все остальное — два-три предмета мебели. Костюмы — как в подробном историческом кино, с точностью до последней запонки. Без пышных форм, без бижутерной роскоши. В целом достаточно красиво, но холодновато. А музыка на этом фоне все пугала и пугала зловещими вздохами тромбонов: вот, мол, таинственная пропасть пресловутой русской души, которую так недолюбливают финны, наученные историей. Но страшно не становилось. Получилось как в голливудском блокбастере: огромный симфонический оркестр, пиршество децибелов, но что он, собственно, играет? Ни единой интонации поймать и зафиксировать в памяти не удается. Все происходящее на сцене, при всем обилии невкусной эротики и фальшивой водки, производило на свет тягостную скуку. Словом, идея большой эпической оперы сдулась уже к финалу первого акта.
Одно лишь стоило того, чтобы провести эти четыре часа в стенах Мариинки, — фантастический бас Матти Салминена, сильный и подвижный. Но и ему не удалось создать убедительный образ главного персонажа. Его Распутин вполне мог бы быть Пугачевым, Разиным, Сусаниным и еще много кем. Такой черноземный пугало-мужик, "русский сувенир". Нехорошее чувство, зависть, вызвал финский "Распутин" у российских коллег. "Нам бы таких денег, уж мы бы написали 'Калевалу'",— задирались молодые композиторы.