В Российском этнографическом музее в рамках музыкального фестиваля "Дворцы Санкт-Петербурга" и Дней армянской культуры открылась выставка объектов, созданных кинорежиссером Сергеем Параджановым (1924-1990), "Моя ворожба не напрасна".
Побочное творчество гениев, например рисунки писателей или режиссеров, — тема скользкая. Хотелось бы, конечно, чтобы человек был равновелик во всех своих проявлениях, но синтетические таланты типа Жана Кокто — исключение из правил. Лидия Гинзбург с неожиданным сочувствием цитировала партийного функционера, который погасил восторги филологов перед почеркушками Пушкина словами: "Ну и что, я тоже, когда по телефону говорю, что-то подобное малюю".
Кинорежиссеры рисуют много и часто. У кого-то, как у Эйзенштейна, получается самоценная, болезненная графика, у кого-то, как у Феллини, — так, смутные наброски образов будущих фильмов, сублимация комплексов. Для Сергея Параджанова рисунки и коллажи — не только разминка перед редкими съемками или выражение неуемной натуры, но, прежде всего, компенсация официальной непризнанности. Не дают снимать, закрывают фильмы, сажают в тюрьму, так я, назло вам, буду рисовать, клеить, шить. Даже из лагеря он слал друзьям свои "марки", крохотные графические миниатюры.
Именно этот трагический контекст творчества — основное препятствие к трезвому взгляду на Параджанова-художника. К тому же, критиковать такого хлебосольного, эксцентричного, инфантильного, обаятельного, капризного, неунывающего, изобретательного человека просто рука не поднимается. Может быть, стоит делать скидку еще и на южный темперамент, ведь не случайно у многих грузинских художников и режиссеров органично смотрится то, что в творчестве художника сдержанного северного типа было бы заклеймено, как китч, излишняя сентиментальность, чрезмерная красивость, наигранная искренность.
Из всех техник Параджанов предпочитал коллаж, позволяющий, используя уже существующие объекты, творить новые фактуры или новые смыслы. Параджанов же относился к коллажу, как ребенок, восхищенный тем, что можно самому ничего как бы и не делать, а просто азартно клеить и клеить. Как ребенок, он брался "улучшать" классические произведения искусства, казавшиеся ему, судя по всему, недостаточно красивыми. Щедро одаривал Джоконду, персонажей Пинтуриккио и Рафаэля всевозможными цацками, бусами, павлиньими перьями, ракушками, оклеивал Богоматерь осколками фаянса. Оживлял "Тайную вечерю" Леонардо, доклеивая к идеальной классической композиции фигуры трубящих ангелов, вязаную салфеточку и, зачем-то, фотографии Сталина и Хрущева. Словно пририсовывал свою подпись к шедеврам, считая себя отныне их соавтором.
Гораздо больше вопросов вызывает способность Параджанова продуцировать новые смыслы, сталкивая уже существующие. Хоть убейте, не понимаю и не пойму смысла, очевидно, жутко диссидентского коллажа "Тройка" (1970): фотография Сталина, Ленина и Троцкого совмещена с рублевской "Троицей", место одного из ангелов на которой занял мальчик на красном коне Кузьмы Петрова-Водкина, и хлебной тбилисской карточкой 1942 года. Так же не понять, почему приклеенные к карте Европы натюрморт с пивом и сосисками, Богоматерь и ню на фоне собора Василия Блаженного символизируют "Пакт Молотова--Риббентропа". Если же смысл коллажа прозрачен, об этом остается только пожалеть. Например, "На смерть Высоцкого": фотография покойного барда вклеена в силуэт Пушкина, отягощенного к тому же гитарным грифом.
Беда в том, что поклонники Параджанова проделывают с ним ту же самую ненужную операцию, которую он проделал с Высоцким, приравняв его к Пушкину. Не имея возможности реализовать и сотой доли своих замыслов, Параджанов сумел стать признанным классиком кино. А все прочее его творчество лучше рассматривать просто как материал к биографии.
МИХАИЛ ТРОФИМЕНКОВ