Вилла — любопытный тест, как для архитектора, так и для заказчика. Проще всего пойти традиционным путем, когда главное — удобство и максимальный комфорт. То есть можно построить просто загородный дом — крепкий, надежный, закрытый, теплый, "без вывертов". Но все же заказать настоящую архитектуру значительно интереснее. Большинство классиков архитектуры XX века реализовали себя наиболее полно именно в сфере строительства вилл. Все они мечтали строить города, рисовали мегапроекты, но именно при строительстве маленьких домиков довелось им осуществить свои мечты. С подробностями — обозреватель "Ъ-Дома" АЛЕКСЕЙ ЛЕПОРК.
Все беды массового домостроения в какой-то мере можно списать на исполнителей: не учли всех тонкостей, слепо следовали указаниям великих. Великие же тем временем кропотливо и заботливо создавали свой маленький рай. Вот только советским архитекторам не повезло. Подобно западным коллегам, они и грезили, и рисовали утопии, и возводили общественные сооружения, но в сфере частного домостроения их таланту не было применения. Исключения крайне немногочисленны и оттого особенно заметны.
Частный дом Константина Мельникова в Москве (1927-1929 годы), например, оттого так и знаменит, что ничего подобного другим советским мастерам возвести не довелось. Им оставалось строить партийные дачи, в отношении которых вкус заказчиков был крайне строгим и, по сути, унаследованным от XVIII века. Палладианская вилла как стала образцом загородного домостроения в Англии 1720-1730-х, так и осталась им по обе стороны океана. Петербург в этом смысле не исключение. По большому счету, разница между усадьбой Е. Дашковой "Кирьяново" (1780-е годы, архитектор Джакомо Кваренги) на проспекте Стачек, дачей А. Половцова на Каменном острове (1912-1916 годы, архитектор И. Фомин) и какой-нибудь сталинской ампирной резиденцией практически незаметна. Во всех случаях наличествует строгий, симметричный план, спокойная ордерная система декорации.
Модерн вроде бы сдвинул ситуацию в загородной архитектуре с мертвой точки. Свободный план, перетекание пространств, шик, который постоянно играет в простоту, — именно эти отличия дач модерна от палладианских образцов сделали их желанными. У вилл модерна множество привлекательных особенностей — деревянные панели и полы, изразцовые печи, плитки с гномиками, укромные уголки, где можно прилечь, задуматься, помечтать. А еще балконы, эркеры, террасы. В начале XX века еще можно было строить целые районы таких вилл прямо в городе. Сегодня только петербургские острова дают такой шанс, впрочем, уже очевидно, что пространство этих оазисов будет радикально ужато жилыми комплексами. А вот за городом места еще много. Взять, к примеру, Карельский перешеек — вот где раздолье архитектору. Дело встало за заказчиками.
Отцам современной архитектуры повезло — их клиенты мечтали о создании принципиально новой жилой среды (городской дворец, в конце концов, страшно утомляет). Архитекторы начала XX века этот шанс использовали по полной. Так, Адольф Лоос в Вене построил только одно большое здание — офис на Михаэлерплатц, а в придачу — с десяток замечательных вилл. Именно при строительстве загородных домов он осуществил свою идею пространственного плана, когда все помещения взаимосвязаны, вы буквально не замечаете границ, свободно переходите с этажа на этаж, не ощущаете пределов здания. Снаружи его виллы просты, но и в их внешнем виде есть замечательная новация — их фасады не симметричны (например, окна могут быть расположены на разном уровне).
В начале 1920-х годов Корбюзье мечтал о городах будущего, миллионных мегаполисах, фантазировал о грандиозных сооружениях, автобанах, виадуках, а строил виллы для ценителей. Именно они и стали его главными шедеврами. Например, вилла Стайн (1926-1928 годы) и вилла Савой (1929-1930 годы) — обе под Парижем. Именно в них Корбюзье воплотил свои знаменитые пять принципов. Главный из которых: открытое основание здания, для чего второй этаж поднят на пилонах. Так появилось удобное пространство, куда можно заехать, допустим, на лимузине, не рискуя при выходе из автомобиля попасть под дождь. Железобетонный каркас дал шанс для свободного решения фасада и планировки здания; плоская крыша дала возможность загорать, не выходя из дома. Еще одна особенность — ленточные окна. Господство плана и внутренней организации породили такие парадоксальные решения, как, например, пронизывающая все сооружение рампа.
При этом Корбюзье, наверное, самый тонкий архитектор столетия, понимал, что не всем по вкусу элегантные белые скелеты. Нельзя забывать, что, как истинный швейцарец, Ле Корбюзье начинал с шале. Для любителей "увесистости" в дело шли камни, литой бетон, тяжелые своды.
Вальтер Гропиус был значительно строже. Догматизм и социальный пафос его архитектурной философии привели к тому, что типовое строительство стало главным содержанием творчества архитектора на раннем этапе. Однако именно в ходе размышлений над массовым жильем родилась его идея спаренных вилл для профессуры Баухауза в Дессау (1926-1928 годы). Это такие строгие и ясные коробки, аскетичные и даже суровые. Чистые глади стен, жесткие "вырезы" террас и "врезы" мастерских — во всем сухость и дисциплина. В этих пространствах творили Пауль Клее и Василий Кандинский, но теоретически такая обстановка могла понравиться и другим суровым умам. Что и произошло — из этой типологии родились минималистические виллы тех, кто подчинил все дисциплине духа. А за окнами — сосны, четкие вертикали. Аскеза и скромность.
Мис ван дер Роэ все 1920-е мечтал о небоскребах. А знаменит стал благодаря двум небольшим зданиям. Одно из них — немецкий павильон на всемирной выставке в Барселоне (1929 год): одноэтажное плоское строение с цельным пространством, прорезанным секущими плоскостями стен. Роскошные материалы — травертин, зеленый мрамор, оникс, к павильону примыкает гладь бассейна. Там же, в этих холодноватых сияющих стенах, была выставлена ставшая впоследствии знаменитой кожано-стальная мебель Миса. Сиятельно элегантный офис и загородный павильон слились в одно целое. Это высокая мода среди вилл. В самом начале тридцатых тот же Мис построил для богатого предпринимателя Тугендхата дом в Брно, где снова восторжествовал принцип цельного, словно бы ширмами прорезанного пустого пространства, опоясанного зеркальной лентой окон. Этот же принцип уже после Второй мировой войны был манифестационно воплощен в доме Фарнсворт под Чикаго (1950 год). Приподнятый над землей железобетонный каркас, сплошное остекление, абсолютная чистота внутреннего пространства. Плита основания поставлена на невысокие опоры, чтобы уберечь дом от весенних паводков. Ученик Миса Филип Джонсон построил для себя вариант этого здания — Glass House в собственном поместье Нью-Канаан, но не стал ставить его на опоры, опустив на землю. Это сделало здание и примером для подражания, и объектом ожесточенной критики (все открыто, голый каркас "за стеклом"). Впрочем, если поместье достаточно велико, обладателя виллы мало кто увидит.
Фрэнк Ллойд Райт в отличие от Корбюзье, Гропиуса и Миса был коренным американцем. И если европейские классики были поклонниками "чистого искусства" в архитектуре, то Райт никогда не забывал о том, что дом прежде всего должен быть крепостью. А еще лучше — крепостью, попирающей природную среду. Оттого образ виллы Э. Кауфмана "У водопада" (1936--1937 годы) в Пенсильвании и не отпускает воображение многих современных заказчиков: ее каркас врезается в окружающую среду, вода бьет словно бы сквозь него. Жесткая мужская игра объемов и дерзкие фактурные сопоставления — камень, стекло, бетон — этакое покорение природы. Весьма похоже на то, что Райта вдохновляли финские виллы модерна, но он смысл жизни в единстве с природой понял совершенно по-своему. Если знаменитый "Хвитреск" под Хельсинки — образец растворения в ней, то вилла "У водопада" — настоящее овладение средой.
В общем, заказчикам с великими приходилось нелегко. Строить они поначалу не очень умели. От избытка идей часто у них случались промахи, но, решая эти проблемы, они изобрели множество остроумных решений. Виллы в результате стоили значительно дороже, чем ожидалось, но зато вызывали всеобщий восторг. И строили их не быстро — Луис Бараган, к примеру, один из домов делал лет десять, но зато так рассчитал все расстояния и цвета, что в результате возник настоящий эдем. Впрочем, каждый из заказчиков понимал: они получили в итоге настоящее произведение искусства, к тому же, что очень важно, созданное именно для них. А это — шанс войти в историю.