Нижегородский женский кризисный центр, который работает уже 20 лет, в 2022 году зафиксировал рост обращений на 25%. Накануне Международного женского дня «Ъ-Приволжье» спросил у основательницы организации психолога Анастасии Ермолаевой, как попытаться снизить уровень агрессии в обществе.
Основательница Нижегородского женского кризисного центра Анастасия Ермолаева
Фото: Роман Яровицын, Коммерсантъ
Основательница Нижегородского женского кризисного центра Анастасия Ермолаева
Фото: Роман Яровицын, Коммерсантъ
— Сколько обращений поступило в Нижегородский женский кризисный центр в 2022 году?
— За год к нам обратились 780 женщин, на четверть больше, чем в 2021-м. Думаю, это связано с тем, что все больше людей узнают о работе кризисного центра. Но мы ожидаем, что в дальнейшем обращений станет еще больше из-за последствий спецоперации, когда мужчины будут возвращаться из зоны боевых действий.
— К вам обращаются за помощью только женщины, с мужчинами вы не работаете?
— Обращаются в центр именно женщины. В основном они приходят сами, изредка просят помочь их родственники. С женщинами работают юристы и психологи, если нужно, мы можем предоставить место в убежище. Это специальная квартира, рассчитанная на проживание 10 человек. Адрес мы держим в тайне, чтобы там можно было спрятаться от преследователя.
С проживающими в кризисной квартире обязательно работают психологи, иначе человек не изменится, а тогда нет смысла помогать. Наша цель — научить выходить из абьюзивных отношений.
С мужчинами мы работаем, если они обидчики. Сами они к нам не обращаются, работа ведется либо с подачи женщины, либо с подачи правоохранительных органов.
— То есть, вы работаете с участковыми?
— Мы только начали такое взаимодействие. Рассказываем в полиции о нас, чтобы участковые могли рекомендовать семьям обратиться к нам. Но это только рекомендация — нет закона, который обязал бы пару прийти в кризисный центр. Еще мы работаем с условно осужденными за бытовое насилие, но это единичные контакты. Дело в том, что такие люди должны добровольно прийти к нам. Сотрудники ФСИН могут попробовать заманить их на встречу, но это не всегда получается, не всегда приходит целевая аудитория: обидчики, которые готовы общаться с психологом. Системно работу получится выстроить, только если по решению суда осужденный обязан пройти реабилитационные программы. Такой опыт, кстати, уже есть в Екатеринбурге.
— Есть ли связь между домашним насилием и социальным положением членов семьи?
— Домашнее насилие не зависит от финансового положения, статуса, религии, национальности. Никто не застрахован от того, что это может случиться. Можно защититься только психологически, но не с помощью денег.
— А совсем избавиться от домашнего насилия получится?
— Думаю, что нет. Мы можем оказать помощь пострадавшим и снизить количество рецидивов насилия, работая с обидчиками. Совсем искоренить насилие — нет. Потому что люди усваивают модели поведения из своих семей и ищут себе подходящего партнера.
Кроме того, есть очень большая взаимосвязь между ситуацией в стране и внутри семьи. Если есть насилие в обществе, насилие в семье будет обязательно.
Поэтому менять ситуацию надо на макроуровне.
— Как можно поспособствовать этим изменениям? Через программы профилактики?
— В том числе. Мы проводим мероприятия, на которых рассказываем, что насилие недопустимо. Объясняем, как не попасть в абьюзивные отношения. У нас есть программа профилактики насилия на ранних стадиях свиданий, памятка для молодежи. Проводим занятия по осознанному родительству, есть группы для подростков, которые столкнулись с насилием или травлей.
Мы вообще пытаемся выстроить системную работу по профилактике буллинга (травли.— «Ъ») в школах. Многие образовательные учреждения не готовы к этому, потому что тогда им придется действительно в этом участвовать, вскрывать проблемы.
В школах зачастую хотят, чтобы психологи просто пришли и что-то рассказали, а педагоги поставили себе отчетную галочку о проведенной работе.
— Почему важно работать с детьми?
— Работая в школе, мы можем выявить детей из группы риска. После тренингов к нам всегда подходят ученики и говорят о своих проблемах.
Ведь люди могут думать, что они живут нормально. А когда слышат, что привычные для них вещи — это насилие, то сначала даже удивляются. «А что, это не норма — когда кричат, называют дураком, наказывают физически?».
Работать с детьми сложно, их родители могут не хотеть этого. Иногда один родитель может покрывать другого. Например, если было сексуализированное насилие в отношении ребенка, мать может покрывать отчима или своего мужа. Она чувствует себя уязвленной как женщина, это удар для нее, поэтому воспринимает такого человека как партнера и отказывается думать о том, что он насильник. Таким женщинам проще замять дело, чтобы кормилец не ушел, или подспудно возложить вину за случившееся на ребенка — он же более слабый.
— Кажется, что тема домашнего насилия стала менее табуированной. Но все равно есть те, кто обвиняет в случившемся пострадавшего, а не обидчика.
— Так всегда было. Это психологическое смещение, когда хочется найти виноватого. Поэтому после происшествия мы слышим возгласы: «А почему он вообще оказался в этом месте?», «Почему она надела короткую юбку?», «Телефон выставил наружу, поэтому его и украли!».
Люди пытаются найти причину случившегося, и проще искать ее в поведении пострадавшего — он же здесь, мы его знаем.
А обидчика часто нет, он фигурирует абстрактно, и его трудно объективизировать — сделать объектом, на который можно обратить свой гнев. Поэтому получается, что злость обрушивается на жертв. Еще есть такое понятие, как идентификация с агрессором. Когда человеку проще быть с более сильным, чтобы самому выживать, в том числе психологически. Такое поведение возникало в концлагерях — узники, которые долго там находились, вели себя как надзиратели, проявляли насилие к другим заключенным. После начала спецоперации на Украине многие люди тоже стали идентифицировать себя с агрессиями.
— Что-то можно сделать, чтобы снизить уровень агрессии в обществе?
— Мы можем придерживаться системы малых дел. Нам всем нужно быть более внимательными к окружающим, к соседям. У нас есть памятка с информацией, куда обращаться, если вы слышите крики в соседней квартире. Должна быть гражданская позиция — нельзя игнорировать происходящее, закрывать на него глаза.
Второй момент — я считаю, что общество должно быть против государственного насилия, не должно соглашаться с ним.
Пока многие воспринимают агрессию как должное. Люди привыкли и считают, что все уже предопределено, они не могут ни на что повлиять.
Многие с детства живут с этим ощущением. Поэтому нужно делать образование свободным, чтобы ученики могли высказывать свое мнение, не боясь, что учитель посчитает его неправильным. Иначе дети забиваются в систему и думают, что надо либо правильно говорить одобряемые вещи, либо молчать. Они перестают широко думать.
— Вы уже сказали, что школы не готовы с вами сотрудничать системно. А кто поддерживает вашу работу? Может, региональное правительство приглашает в какие-то проекты?
— Такие контакты тоже точечные. Сейчас нам предлагают написать программу помощи для тех, кто вернулся из зоны боевых действий. Пока думаем, как включиться в этот проект. Мы можем выстроить работу с демобилизованными из зоны СВО, потому что предполагаем, что домашнее насилие в таких семьях будет возрастать.
Или, в качестве примера, летом мы делали уличную фотовыставку на Звездинке «Уходи за меня». Это истории женщин, вышедших из абьюзивных отношений. Всем понравилось, и в областном правительстве нам сказали: «Давайте, делайте больше таких проектов». Но мы не можем только выставки организовывать, нам нужно работать. Мы помогаем пострадавшим в судебных делах, а участие адвокатов обходится достаточно дорого. Это и содержание кризисной квартиры — наши основные затраты.
— На что вы живете?
— У нас есть партнеры-спонсоры, мы получаем гранты — не только правительственные, но и от различных фондов. Иногда, кстати, выиграть сторонние конкурсы проще, чем получить поддержку в своем городе. Нет такого, что из бюджета выделяют квоту на гранты для помощи пострадавшим именно от домашнего насилия. Средства делятся на все НКО, и мы должны конкурировать за деньги с организациями помощи инвалидам, поддержки сирот, с проектами по развитию туризма и прочими. Никогда не знаешь, повезет ли тебе получить грант в этот раз. В конце 2020 года стали собирать пожертвования: любые деньги для нас — это классно.
— Какие планы у кризисного центра на этот год?
— Главное — сохранить то, что у нас есть, кризисную квартиру в том числе. Хотим увеличить информационную помощь пострадавшим. Планируем выстроить четкий алгоритм работы с ГУ ФСИН и полицией, активнее заниматься темой сексуализированного насилия в отношении детей. Возможно, напишем и лицензируем методику по профилактике буллинга в школах. Вообще, я горжусь тем, что наша организация — одна из немногих в России, кто работает комплексно. У кого-то из коллег меньше ресурсов, кто-то действует хаотично. Мы стремимся организовать системную работу.