«Изгонялись под угрозою осрамительных наказаний»
Что запрещали носить в России
225 лет назад, в 1798 году, император Павел I под страхом заключения под стражу запретил подданным «без маскерадного платья ездить в маскерад», причем распоряжение было отдано через Военную коллегию, а соответствующий указ «для должного и непременного исполнения» отправили даже туда, где маскарадов отродясь не бывало; этот запрет можно было бы счесть очередной причудой слывшего сумасбродом самодержца, но самые разнообразные ограничения на внешний вид и образ жизни россиян вводили и до, и после него.
«Вместо русского платья предписано было носить венгерское, которое в следующем году заменено было немецким»
«Вместо русского платья предписано было носить венгерское, которое в следующем году заменено было немецким»
«Выставлены были чучелы»
Причины, по которым российские цари и царицы вмешивались в частную жизнь своих подданных, были разнообразными — от забот о государственной казне до уязвленного самолюбия. Во что обуваться и одеваться, на чем ездить, как и из чего строить жилища — регламентировалось все. И с появлением на троне нового правителя на головы россиян сыпались новые запреты, правила и рекомендации.
В октябре 1697 года появился указ Петра I, запрещавший «всяких чинов служилым и посадским людям» носить богатое платье. Царь, находившийся в то время с Великим посольством в Нидерландах, получил от Ф. Р. Качанова, занимавшегося «розыскными делами» в Сибири, донесение:
«В сибирских городах, а больше в Якутском, многие служилые люди делают себе и женам своим и детям портища золотные и серебряные, бархатные и объяринные и байбероковые (виды шелковых тканей.— "История") с широкими золотными и с серебряными кружевы, холодные; а иные на собольих и на лисьих черных дорогих мехах, чего им по чину своему носить не довелось (по законам того времени чернобурые лисицы все, без исключения, принадлежали казне, а частным людям запрещалось их иметь.— "История") и знатно, что те служилые люди, у которых такое излишнее дорогое платье есть, делают не от правого своего нажитку».
Эти богатства, как выяснилось в ходе расследования Ф. Р. Качанова, образовывались в результате обворовывания государевой казны и грабежа иноземцев.
В царской грамоте, посланной 28 октября 1697 года в Енисейск стольнику и воеводе Б. Д. Глебову, приказывалось у «всяких чинов служилых и посадских людей» изъять все роскошные одежды в государеву казну безденежно, а тех, кто продолжит шить и носить такие, наказывать. «Смотря тебе и впредь будущим Воеводам по человеку и вине, по своему усмотрению»,— уточнялось в грамоте.
Там же указывалось, как служилому человеку следует использовать остающийся после необходимых расходов «нажиток», накопившийся от праведных промыслов. Его надлежало тратить на покупку «доброго себе ружья и панцырей и платья нужного».
«Чтоб к Нашей Великого Государя службе,— разъяснял царь,— был всегда готов и к боям с неприятелем потребен, или держал в домовое каменное себе прочное строение, в котором бы пожиток его от случая пожарного был всегда в целости».
Но более серьезные гардеробные потрясения случились в России после возвращения Петра I из Европы. Заменив 1 января 7208 года от сотворения мира на 1 января 1700 года от Рождества Христова, царь преподнес ошеломленным этим нововведением подданным новогодний подарок — 4 января было объявлено, что отныне следует жить не только по европейскому летоисчислению, но и по-европейски одеваясь. Указ «О ношении платья на манер венгерского» гласил:
«Боярам, и окольничим, и думным, и ближним людям, и стольникам, и стряпчим, и дворянам московским, и дьякам, и жильцам, и всех чинов служилым, и приказным, и торговым людям, и людям боярским, на Москве и в городах носить платья, венгерские кафтаны, верхние длиною по подвязку, а исподние короче верхних, тем же подобием».
К концу Сырной недели, то есть к началу грядущего Великого поста, было приказано всем упомянутым в указе лицам переодеться.
Историк Н. П. Ламбин писал об этой реформе:
«Вместо русского платья предписано было носить венгерское, которое в следующем году заменено было немецким, под именем саксонских и французских кафтанов и немецкого камзола, с исподним платьем европейского покроя. У всех городских ворот выставлены были чучелы, или образцы новой одежды. Если кто являлся в город в русском кафтане, тот должен был платить пошлину — конный 2 рубля, пеший 40 копеек; в противном случае, его ставили на колена среди улицы и, в таком положении, обрезывали лежащие на земле полы кафтана. В то же время портным и купцам, под опасением строгого наказания, запрещено было шить и продавать русское платье».
В указе от 30 декабря 1701 года список лиц, обязанных одеваться по-европейски, расширился. Длиннополыми разрешили остаться лишь духовным лицам и пашенным крестьянам. В немецкое платье было приказано облачиться и женщинам. Кроме того, всем следовало носить немецкие шапки, башмаки и сапоги и пользоваться немецкими седлами.
Одеваться «как кто похочет» разрешили только сибирским жителям.
О причинах нелюбви Петра I к русской обуви писатель О. П. Беляев, служивший в Кунсткамере и в Библиотеке Императорской академии наук в конце XVIII века, писал:
«В России в древние времена, да и в царствование Государя Петра Великого, было в обыкновении не только у простого народа, но и у среднего состояния людей, подбивать обувь скобами и гвоздями; однако ж Государь сего не любил, а впоследствии и указом то запрещено было, как явствует из следующего предания.
Его Величество, будучи некогда у одного из своих чиновников в гостях, и увидя в покоях пол, избитый пятнами, спросил: отчего пол так испорчен? И услышав, что причиною тому гвозди и скобы сапожные, сказал предстоящим: запрещаю отселе всем подбивать сапоги и башмаки, и чтоб купцы таковыми скобами и гвоздями под страхом ссылки не торговали».
И действительно, в 1714 году несколько петербургских торговцев за ослушание были биты кнутом и отправлены на каторгу. А вскоре решили наказывать и потребителей. Согласно указу от 1 сентября 1715 года, купцам, торговавшим скобами и гвоздями, полагались конфискация всего имущества и каторга, а мужчинам и женщинам за ношение русской обуви грозил штраф.
«Ежели кто будет такие юфты для делания обувей продавать или из оных обуви делать, такой будет в жестоком наказании и сослан будет на каторгу и лишен всего имения»
«Ежели кто будет такие юфты для делания обувей продавать или из оных обуви делать, такой будет в жестоком наказании и сослан будет на каторгу и лишен всего имения»
«Под угрозою каторжных работ»
Не менее ошеломляющим, после запрета одеваться по-русски, оказался для россиян запрет иметь бороды, вступивший в силу в январе 1705 года. Носить бороду разрешили духовенству, пашенным крестьянам и тем, кто мог ежегодно платить огромную пошлину — от 30 до 100 руб. (см. «Ужас объял православных»).
В апреле 1722 года Петр I обязал всех упорствующих в ношении бороды одеваться в старое русское платье: сермяжный зипун со стоячим воротником, груботканую крашенинную ферязь и долгополую однорядку с лежачим ожерельем (отложной украшенный воротник). Но среди бородачей были как раскольники, так и приверженцы новой веры, и, чтобы их отличать, первым приказали иметь воротники только из красного сукна, а одежду красного цвета носить запретили.
Опять городские ворота обеих столиц украсились чучелами в «указных платьях». Один комплект одежды для бородачей был отправлен в Правительствующий синод, откуда его отослали в Приказ церковных дел, «где таковым раскольникам всегдашнее бывает обходительство», и повелели «предложить там всем на взирание нескрытно, и беречь, чтоб было в целости». Если одежда бородача отличалась от установленного образца, мужчина подвергался штрафу в 50 руб.; половина этой суммы и неправильное платье отдавались бдительному «приводчику».
«Как самые обыкновенные и безобидные народные привычки, обычаи, не нравившиеся Петру Великому почему-либо, изгонялись под угрозою каторжных работ, осрамительных наказаний,— писал юрист, магистр государственного права А. Н. Филиппов в конце XIX века,— так самые обыкновенные полицейские проступки и нарушения влекли за собою галеры, конфискации и даже смертную казнь. Трудно даже поверить, чтоб все эти устрашающие человека наказания могли применяться в полном объеме на деле; скорее надо признать, что нередко это были лишь простые угрозы…
Но во всяком случае, в своих законах реформатор рассыпал их в изумительном изобилии, без соразмерения с виною, с трудностью выполнения предписанного».
В январе 1705 года царь запретил делать гробы из дуба, так как это крепкое дерево в огромных количествах требовалось для флота и строительства заводов. Было приказано изъять у купцов все имевшиеся в государстве дубовые гробы и свезти их в монастыри, «а где монастырей нет, старостам поповским, и покласть в пристойные места». С купцов следовало взять расписки, по какой цене они обычно эти гробы продавали. Если купцы цену завышали или утаивали гробы, им грозил штраф в десятикратном размере от реальной цены. После продажи гробов из новых мест, по цене в четыре раза выше прежней, часть денег следовало возвращать купцам, а остальные присылать в Москву. При покупке дубового гроба человек получал ярлык. Если у принесших покойника в церковь такового не было, гроб считался контрабандным — со всеми вытекающими из этого последствиями.
В искренних заботах о подданных, Петр I запретил с 1 февраля 1718 года делать обувь из юфти с дегтем, так как она «весьма негодна есть к ношению», потому что «когда мокроты хватит, расползывается и вода проходит». Обувь следовало шить из юфти с ворванным салом — жиром, добываемый из сала морских млекопитающих. В 1715 году из Ревеля (Таллина) в Москву были отправлены мастера по выделке такой кожи, и русским кожевенникам было указано:
«Дабы от каждого города по нескольку человек ехали к Москве и обучались, которому обучению дается срок на 2 года, то есть по 1718 год; по изшествии же вышеписанных лет ежели кто будет такие юфты для делания обувей продавать или из оных обуви делать, такой будет в жестоком наказании и сослан будет на каторгу и лишен всего имения».
Новая технология распространялась гораздо медленнее, чем хотелось царю.
И в указе 1718-го был дан еще год на распродажу старой юфти, а с 1719-го преступным мастерам, продавцам и некрепко смотревшим за ними фискалам-контролерам грозили лишение имущества и отправка на вечную работу на галеры.
Запрещалось быть не только неправильно обутым, но быть босым и одетым в лохмотья, то есть нищим. Чтобы очистить в конце 1710-х годов Санкт-Петербург от наводнивших новую столицу нищих, среди которых было много молодых лентяев, склонных к воровству, царь запретил горожанам поощрять их. С подававших милостыню взыскивался штраф в 5 руб. Желавшие помогать бедным, указывал император, могли делать пожертвования на богоугодные заведения.
«Которые никаких рангов не имеют… не по достоинству своему, носят пребогатые с позументом и из серебряных и золотых материй платье, и делают зело же богатые на людей ливреи и экипажи»
«Которые никаких рангов не имеют… не по достоинству своему, носят пребогатые с позументом и из серебряных и золотых материй платье, и делают зело же богатые на людей ливреи и экипажи»
«И женам их отнюдь не носить»
После смерти Петра I россиянам несколько раз напомнили, что обязательное ношение немецкого платья и бритье бород никто не отменял. А с 1740 года начинается эпоха указов, целью которых была борьба с разорительной роскошью одежд и экипажей.
17 декабря 1740 года правительница Анна Леопольдовна — регент Российской империи при своем сыне, малолетнем императоре Иване VI, запретила пошив новых богатых платьев с золотом и серебром и из других «шелковых парчей» и штофов.
«Чрез то,— гласил указ,— немалое число денег из Нашего Государства выходит, что иным способом, кроме генерального запрещения, прекращено быть не может».
Отныне всем лицам, по «Табели о рангах» ниже трех первых классов находящимся, запрещалось шить платья из тканей дороже 4 руб. за аршин, но донашивать уже имеющиеся разрешалось. Купцам же, на руках у которых были дорогие материи, приказывалось вывезти их из России.
При воцарившейся менее чем через год, после дворцового переворота, императрице Елизавете Петровне было обнаружено, что эти повеления совершенно игнорируются.
Роскошные ткани так и не покинули русские прилавки. Реакция дщери Петровой была неожиданной.
В марте 1742 года царица повелела всем купцам, торговавшим парчой и прочими золотыми и серебряными материями и позументами, в первую очередь предлагать их ей, а «не объявя Ее Императорскому Величеству, отнюдь никому не продавать».
Но окружение царицы было так роскошно одето, что женское самолюбие Елизаветы Петровны постоянно оказывалось уязвлено. В ее очередном «гардеробном» указе от 11 декабря 1742 года констатировалось:
«Не токмо знатного достоинства и обретающиеся в знатных же рангах люди, но и те, которые никаких рангов не имеют, не рассуждая о крайнем своем разорении, но только б нарядными себя показать, как сами, так и жены их и дети, не по достоинству своему, носят пребогатые с позументом и из серебряных и золотых материй платье, и делают зело же богатые на людей ливреи и экипажи, и от того во истощение своего имения так приходят, что и деревень, закладывая и продавая, лишаются, и оттого в крайнее убожество впадают».
Всем, кроме военнослужащих и приезжающих (не находящихся на русской службе) иностранцев, этим указом запрещалось шить богатые одежды. Уже сшитые или купленные вещи приказывалось принести в губернские и воеводские канцелярии, а в столицах — в генерал-полицеймейстерскую канцелярию для клеймения: поставить на изнанке сургучную печать.
С нарушителя повелено брать годовое жалованье, положенное тому рангу, который имел ослушник.
В указе подробно расписывалось, по какой цене какие ткани (только китайского, персидского и российского производства) имели право покупать россияне разных классов и чинов. Одежду из шелковой парчи по 4 руб. за аршин разрешалось иметь только лицам первых пяти классов, лицам VI, VII и VIII классов полагалась парча по 3 руб. за аршин; всем нижестоящим — по 2 руб.
«Не имеющим же рангов,— говорилось в документе,— подбоев шелковых под платье не класть, и бархату, как им, так и женам их отнюдь не носить».
Ограничивалось и потребление таких украшений, как кружева. Только особам первых пяти классов разрешалось обзаводиться новыми «заморскими нитяными кружевами». Уже имеющиеся кружева тоже следовало заклеймить. Но поскольку, разъяснялось в указе, на кружева сургучных печатей класть нельзя, то на них нужно ставить черные несмывающиеся чернильные печати.
Запрещалось употреблять золото и серебро для украшения карет, колясок, саней и всяких конских уборов.
Указ не исполнялся. И в сентябре 1743 года Сенат должен был напомнить иностранным и русским купцам, продолжавшим торговать роскошными тканями (по 7 руб. и более за аршин), что они нарушают закон и им грозит конфискация товара, а изобличенным покупателям — жестокий штраф.
Видимо, петербуржцы оригинальным образом выразили свое недовольство ущемлением права тратить деньги по своему усмотрению. 2 декабря того же года гофмаршал Д. А. Шепелев объявил генерал-полицеймейстеру Ф. В. Наумову о том, что ее императорское величество соизволила изустно указать, чтобы впредь желающие бывать на маскарадах приезжали бы «в хорошем и не гнусном платье», а в телогреях, полушубках и кокошниках не приезжали.
Текстильно-галантерейное воздержание продолжалось недолго.
18 января 1745 года Елизавета Петровна разрешила купцам выписывать из-за границы позументы, бахрому, золотую и серебряную парчу, но опять с условием:
«Кто из вышеписанных вещей что выпишет, то б те вещи, по привозе оных в Петербург, каждый объявлял при Нашем Дворе, Нашему Метер де Гардеробу Василью Чулкову».
«В 1761 году,— напишет больше века спустя Н. И. Костомаров,— опять последовало запрещение ввоза некоторых предметов роскоши, как, например, блонд (разновидность шелковых кружев.— "История") и галантерейных товаров. Но как мало достигали своей цели такие распоряжения против роскоши, показывает то, что когда потребовались для армии железные вещи, то их недоставало, а между тем, предметов роскоши изготовлялось немало».
«Благое вспомоществование сие обратила большая часть дворян в сущую себе погибель»
«Благое вспомоществование сие обратила большая часть дворян в сущую себе погибель»
«Предпочтительно всякому излишнему наряду»
Столь же малоэффективными оказались благие намерения Екатерины II укрепить семейные бюджеты своих подданных путем введения в 1784 году мундирных платьев для жен чиновников и дворян. Сначала в апреле вышел указ, предписывавший дворянам и губернским чиновникам обязательное ношение мундиров определенных цветов: в северной части России — светло-синего, в средней полосе — красного, а в южной, или, как тогда писалось, полуденной полосе,— темно-вишневого.
В следующих указах императрица призывала всех «начальствующих и у дел находящихся» подданных шить одежду себе и своим «домовым служителям» из отечественных тканей. Это приведет, разъясняла императрица, «к отвращению многих частных людей от излишних издержек, и к доставлению им способов обращать избытки их на иное что-либо прочнейшее самим им, потомкам их и государству полезнейшее».
6 мая 1784 года генерал-губернаторам было указано стараться вводить мундирные платья в «употребление для обоего пола, жительствующих в губернии…предпочтительно всякому излишнему наряду и украшению». Вскоре губернаторы получили листы бумаги с прикрепленными к ним лоскутками шелковых тканей, из которых следовало шить дамские мундирные платья. К этому был приложен и рисунок с фасоном.
Законопослушные дамы бросились покупать рекомендованный шелк, запасы которого на местах оказались скудными.
Спрос подстегнул цены. Качество отечественных тканей было гораздо ниже иностранных, и мундирные платья изнашивались за пару сезонов, приходилось шить новые. Так что «отвращения от излишних издержек» добиться не получилось.
При Екатерине II строго регламентировалось и то, кому каким количеством лошадей пользоваться. Шестерней можно было ездить по городам только особам первых пяти классов. Лицам, принадлежавшим к следующим трем классам, дозволялось запрягать четырех лошадей. Обер-офицерам — лишь пару. Дворянам, не имевшим обер-офицерского чина, и пары лошадей не полагалось, летом они обязаны были передвигаться верхом или в одноколке с одной лошадью, зимой — в санях с одной лошадью.
Купцам и мещанам запрещалось иметь вызолоченные и высеребренные кареты, сани, одноколки, роспуски или дрожки. Их можно было лишь покрывать лаком и красить. Нарушителю этих правил грозил денежный штраф — «того класса вышний оклад, которого преимущество он неправильно себе присвоил».
Все это предпринималось, оттого что многие дворянские дома были «отягчены неоплатными почти долгами» из-за пристрастия к роскоши и карточной игре.
Но в 1786 году императрице пришлось выручать благородных должников более серьезным способом.
Был учрежден Государственный заемный банк, который дал в долг дворянам 22 млн руб. на 20 лет под 5% годовых.
«Но что ж последовало? — возмущался писатель, коллежский советник П. С. Колотов.— Благое вспомоществование сие обратила большая часть дворян в сущую себе погибель, и всем соотечественникам в тяжкий вред: ибо многие заняли знатные суммы на оплату долгов, не столько единоземцам, сколько иностранным промышленникам, толико расплодившимся в обеих столицах; многие, заплатив малые долги, остатки проиграли; другие, взяв на поправление домостроительства, употребили на роскошь и мотовство; некоторые построили или в ином вкусе избрали дома; невеликое число благомысленных купили деревни, дабы умножить доходы свои».
«Уничтожена в гвардии излишняя, вредная роскошь и нега, доведшая многих гвардейских офицеров до неоплатных долгов»
«Уничтожена в гвардии излишняя, вредная роскошь и нега, доведшая многих гвардейских офицеров до неоплатных долгов»
«Граничила с безумством»
Но, в отличие от Петра Великого, на которого любили ссылаться и Елизавета Петровна, и Екатерина II, в своих заботах о неразумных подданных запрещая то одно, то другое, сами императрицы личным примером «роскоши не убегали».
В депеше от 5 января 1778 года британский посол в России лорд Джеймс Мальмсбюри сообщал в Лондон:
«Я был приготовлен к торжественности и великолепию здешнего двора, но действительность превзошла все мои ожидания».
А историк, профессор кафедры истории Дерптского (Тартуского) университета А. Г. Брикнер писал, что роскошь, с которой в 1787 году было совершено Екатериной Великой знаменитое путешествие в Крым, граничила с безумством — десяти миллионов, назначенных на этот вояж, оказалось недостаточным.
Но меры против роскошеств подданных принимались Екатериной II неустанно до конца царствования. Так, указом от 13 июля 1790 года приказано было приводить в полицейские управы кучеров и форейторов, чья одежда украшена «золотыми и серебряными убранствами» — галунами, кистями и т. д. Украшения следовало спарывать в пользу Приказа общественного призрения.
Лишних лошадей, впряженных не по чину, принадлежавших частным владельцам, приказывалось отпрягать и, продав, деньги отсылать в тот же приказ.
А следующий правитель, как это уже стало традицией, с жаром принимался искоренять роскошь, умножившуюся, несмотря на все вводимые меры, в предыдущее правление, и начиналась череда новых запретов.
«Император Павел I обратил должное внимание и на роскошь и негу, вкоренившиеся в гвардейских войсках,— писал во второй половине XIX века журнал "Мирской вестник".— С этою целью прежде всего прежние дорогие мундиры, стоимость которых доходила иногда до 120 рублей и даже более, были заменены мундирами простыми и дешевыми, но зато во всех отношениях более удобными. Запрещено было гвардейским офицерам: носить шубы и муфты, ездить в каретах, иметь за собою слуг, одетых в гусарское, егерское и казачье платье — одним словом, мудрыми распоряжениями императора уничтожена в гвардии излишняя, вредная роскошь и нега, доведшая многих гвардейских офицеров до неоплатных долгов».
Заканчивался XVIII век так же, как и начинался: за ношение неугодной царю одежды можно было сильно пострадать. Так, в 1798 году брестский городничий был изгнан со службы, как говорилось в указе Павла I, за то, что «забыв все обязанности служения, противу узакониев Наших публично ходил в круглой шляпе, во фраке, и сею неблагопристойной одеждой ясно изображал развратное свое поведение».
Но в этом случае, как считали историки, российское правительство вступило в борьбу уже не с роскошью, а с идеями французской революции.
Однако подданные, на протяжении десятилетий сталкивавшиеся с подобными ограничениями, уже ничему не удивлялись. Вряд ли особенно изумил их и строгий запрет «без маскерадного платья ездить в маскерад».
В XIX веке нравы российских правителей несколько смягчились. Но, к примеру, при Николае I, почему-то не терпевшем людей в очках, можно было пострадать за их ношение. Этот император-солдат следил и за тем, чтобы представители знати не носили бород и экстравагантных причесок. Разнообразные запреты сохранялись и в XX веке. Так, в 1913 году офицерам предписали заниматься спортом в свободное от службы время только в военной форме. Неписаные законы, определявшие, что могут и что не могут носить руководящие товарищи, существовали и в советское время (см. «Фотофакт»). А отношение к нарушителям правил всегда определялось тем, усматривались ли в одежде какие-либо явные — или неявные — признаки демонстрации несогласия с проводимым властями курсом.