«Возможность самостоятельного существования в России есть»

В апреле правительство должно определиться с объемом финансирования и параметрами госзаказа на беспилотники до 2030 года. Сейчас заканчивается оценка спроса на дроны в строительстве, сельском хозяйстве, транспорте, ТЭКе. По предварительным данным, речь идет в целом более чем о 100 тыс. машин. Когда господдержка может повредить конкуренции, как повлияли на рынок ограничения использования дронов, об уровне информированности заказчиков и выходе в космос “Ъ” рассказал основатель и глава группы компаний «Геоскан» Алексей Семенов.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

— Какую долю рынка занимают производимые «Геосканом» беспилотники?

— Это сложный вопрос, потому что рынок неоднороден. Если брать георазведку, мы поставляем до 100%; если говорить об аэросъемке, то с учетом работ, выполняемых на наших бортах другими компаниями, охват превышает 50%. В количественном выражении, если оценивать с учетом маленьких беспилотников до 250 г, мы занимаем 90%, потому что их больше почти никто не делает. В беспилотниках от 250 г, наверное, треть.

— Каковы финансовые результаты за 2022 год?

— Мы получили около 2 млрд руб. по группе, из которых примерно поровну, по 40%, приходится на беспилотники и услуги. Для нас 2022 год был хорошим, как и несколько предыдущих, потому что рынок быстро растет. Мы наняли 120 человек, выпустили 3,5 тыс. бортов, из которых 300 — крупных, в 2021 году было 200. Финансово по группе выросли на 60%.

— По предварительным данным профильной ассоциации «Аэронекст», общая выручка всех производителей дронов превышает 14 млрд руб., то есть ваша доля около 20%. Вы согласны с этой оценкой?

— Если бы их оценки вызывали у нас несогласие — мы бы им об этом сообщили (смеется). То есть да, мы занимаем 15% рынка. Но в этот рынок входит несколько миллиардов рублей услуг, которые предоставляют сотни покупателей нашей техники. Также входит не менее 2 млрд руб. поставок китайских дронов потребительского класса. Входят и компании, которые поставляют китайскую технику, замаскированную под российский продукт, мы их своими не считаем. То есть рынок техники и услуг чисто российского происхождения, вероятно, сжимается до 10 млрд руб., и мы на нем лидируем.

— Судя по «СПАРК-Интерфакс», год на год в «Геоскане» не приходится и через раз вы демонстрируете убытки, с чем это связано?

— Вы, вероятно, оцениваете продуктовую компанию нашей группы. В целом группа постоянно прибыльна. А продуктовое направление — самое сложное, так как требует больших вложений в ремонт помещений, в расширение производства, в разработку. На это ежегодно уходит не менее 40% доходов. Например, мы сейчас находимся в помещениях, где раньше были заброшенные склады,— смогли расшириться и обустроить их так, чтобы людям было комфортно работать.

— Насколько вы импортозависимы?

— Мы не заимствуем ничего, что связано непосредственно с беспилотниками. У нас была дискуссия с Минпромторгом по этому поводу. Мы сказали, что у нас степень импортозамещения почти 100%. Они резонно возразили, что микросхемы мы сами не делаем. Да, это так. Но степень импортозамещения зависит от глубины просмотра. Если всматриваться, добываем ли мы руду — то есть производим ли микросхемы,— нет, не добываем: микросхемы производят другие организации. Но это не наша область ответственности.

Мы довели все разработки, всю конструкторскую документацию до микросхем и комплектующих общего применения: все платы — нашей разработки, производятся в России, весь софт нашей разработки, весь конструктив тоже, как и, само собой, конечная сборка.

Если представить, что весь мир захочет прекратить производство беспилотников в России и откажет в поставках всего, что связанно именно с ними,— мы все равно их сделаем. Таким образом, в нашей области ответственности мы довели импортозамещение до 100%. Более того, мы выполняем более сложную работу: не импортозамещение, а импортонедопущение. В области аэрофотосъемки, геологоразведки, шоу дронов мы построили в России такие крепости, в которые иностранные производители вообще не заходили.

— Но если не будет микросхем?

— Если прекратятся поставки микросхем, мы не сможем сделать ничего.

— И все же насколько локализованы ваши беспилотники? И как вы оцениваете планы нарастить локализацию до 80–90%?

— В стоимостном выражении в составе беспилотника иностранные компоненты составляют около 15%, в основном это полезная нагрузка и двигатели. Но мы продолжаем импортозамещение: сами сделали оптический квантовый магнитометр для геологоразведки, мультиспектральную камеру, гиростабилизированную платформу и видеокамеры для нового коптера. Сами делаем каналы связи. Дальше нам двигаться уже сложно, а в микроэлектронику — невозможно. Все, что мы здесь можем,— создать внутренний спрос.

— Что разработал и привнес на рынок именно «Геоскан»?

— В первую очередь софт для обработки данных. Второе — софт автопилота и инерциально-навигационной системы, это мозг беспилотника и его глаза и уши, они обеспечивают автономный полет и работу. Мы сделали его с нуля, и таких проектов очень мало в мире.

— Разве в России такой автопилот есть только у вас?

— Нет, не только, но наш — самый продвинутый, потому что работает и с самолетом, и с коптером, что гораздо сложнее.

— Что у вас продается лучше всего?

— Одно время это были самолеты, пока китайский производитель DJI не перевернул рынок. Самолетные модели ушли в нишевый продукт. Сейчас в мире самый продаваемый продукт — коптеры для видеосъемки. Мы работаем над созданием таких коптеров, они будут первыми в РФ, сконструированными для крупносерийного производства. Такого продукта, который можно было делать десятками тысяч в год, в стране пока нет. Рассчитываем, что изделие позволит нивелировать разрыв между зарубежным беспилотникостроением и отечественным.

— Как вы относитесь к планам сформировать госзаказ на беспилотники? Какой прогнозируемый спрос ожидаете, какой кажется наиболее реалистичным и в каком объеме рассчитываете на госзаказ и господдержку?

— Мы не ожидаем спрос, мы точно знаем, что он есть. Мы разрабатываем технологии и «железо», которые точно: а) нужны стране и б) будут востребованы на рынке. Независимо от того, будет ли господдержка, или нет. Может быть, ее не будет, а может, с ней будет даже хуже: потому что чем больше денег — тем больше желающих. Обостряется, скажем так, «плохая» конкуренция.

Есть здоровая конкуренция с технологическими фирмами, которые работают в рынке в соперничестве,— это хорошо. А есть плохая, когда в некую кормушку для птиц наваливают всякого корма, нужного и ненужного. И чем лучше кормят, тем больше начинают не птицы слетаться, а собираться волки и медведи — уже не технологические компании, а системные интеграторы, которые выметают все дочиста. И воробьям, технологическим компаниям, не остается ничего. Да еще и поляна будет выжжена на несколько лет.

— Тем не менее «Геоскан» получает госпомощь. Какой объем от оборота составила господдержка в 2022 году?

— Мы начинали с Фонда Бортника, потом получили грант НТИ, а сейчас — субсидию Минпромторга, за что всем очень благодарны, это очень помогло в развитии. И надеемся, что поддержка продолжится. Мы могли бы работать и без господдержки, но тогда пришлось бы жертвовать темпом. В процентах от оборота за последние пять лет по всем видам помощи получается около 6%.

— То есть в госзаказе вы участвовать не намерены?

— Почему же. Наша миссия — разрабатывать такие беспилотники, чтобы спрос на них исчислялся десятками тысяч. Например, мы предложили раскручивать маховик спроса на образовательном рынке. Потому что его государство может контролировать и защищать от зарубежной продукции, в отличие, скажем, от потребительского — типа свадебных съемок, на котором доминирует китайская техника.

Мы рассматриваем эту сферу как разгонную полосу, чтобы выехать на шоссе и начать делать серийную продукцию для потребительского рынка. Потому что есть проблема: она должна быть дешевой, а для этого нужно или продавать много, или вложить много денег с огромным риском. Замкнутый круг надо разорвать. На образовательном рынке есть шанс получить госзаказ на десятки тысяч небольших дронов, научиться делать много и дешево, и выйти на потребительский рынок.

И образование — это не только про бизнес, это вложения в человеческий капитал. Дети будут учиться управлять коптерами, программировать, осваивать азы компьютерного зрения, искусственного интеллекта.

— Вы сами кадровый голод ощущаете?

— Да, нам тяжело в квадрате. Потому что, с одной стороны, растем все быстрее количественно, с другой — качественно, и повышаются требования к квалификации. Петербургских кадров уже не хватает, планируем создавать филиалы, смотрим на Томск и Москву. Например, космическую технику в Санкт-Петербурге исторически делали гораздо меньше. Серьезно развивать космическое направление без Москвы не получится.

— Сколько сотрудников планируете набрать в этом году?

— 150–200.

— Помимо видеосъемки, что сейчас разрабатываете?

— Нам интересно дистанционное зондирование земли в целом, интересно объединить беспилотные технологии ДЗЗ с космическими, потому что есть шанс на мировое лидерство и есть профессиональные партнеры.

— «Роскосмос»?

— Нет, частные фирмы по космической технике. «Роскосмос» — организация государственная. И то, как она будет общаться с небольшими частными компаниями, пока непонятно. Раньше он этого не делал, поскольку им не с кем было разговаривать. Сейчас в России появились довольно сильные частные хайтек-компании в области «железа», раньше были только отдельные выдающиеся игроки вроде «Яндекса» или «Касперского». Сейчас, например, есть «Бюро 1440» — они делают очень интересный проект. Дело Илона Маска живет.

— России нужен собственный Илон Маск?

— Мы за него (смеется). Если серьезно — пока в России это невозможно. Маск — это не только большие идеи, но и большие вложения. У него был большой собственный капитал, поэтому ему поручили большую задачу, он в нее погрузился на все 100% и решил. И не одну. У нас есть люди с большим капиталом, но они лично на все 100% в высокие технологии не пойдут. А те, кто может пойти, большого капитала не имеют.

В России нужно или создавать десятки «прото-Масков», из которых потом может вылупиться настоящий, или создавать партнерства частных технологических компаний и хороших госкомпаний, которые сами занимаются технологиями.

Но именно партнерства, а не поглощения.

— Тогда почему вы не идете в космос, какие препоны?

— Мы уже там. Наш первый спутник, кубсат «Геоскан-Эдельвейс», сейчас самый популярный любительский спутник в мире. Но мы делаем только первые шаги. Формально кубсат даже не считается изделием космической техники. Его сделали шесть наших сотрудников за полтора года от момента постановки задачи, когда мы просто решили, что это классная тема.

Мы оторвали у беспилотника крылья и запустили в космос (смеется). И он работает, все системы. Можно заказать фотографию Земли или космоса — он ее пришлет. И Маск демонстрирует с пролетарской прямотой, что небольшие команды могут делать грандиозные проекты, которые раньше были доступны только крупным предприятиям.

— Нет ли подозрения, что небольшие команды с грандиозными проектами в России быстро поглощает государство?

— Не государство, а государственные компании со своими частными интересами. Да, такая опасность есть, но надо держать ухо востро и не щелкать клювом. Бизнес — это лес, населенный самой разной живностью, и кто-то кого-то ест, это неизбежно. Но мы не хотим, чтобы нас съели, и до сих пор нам это удавалось.

Мы как колобок, который только начал брать разгон. Про будущее — на знаю. Колобок — это, наверное, первая в мире история про «черного лебедя». Но в этой сказке не приводится данных о том, сколько времени колобок катился и какой путь ему удалось пройти. Если первая лиса появится на нашем пути через несколько десятков лет, мы многое успеем сделать. Да и чем дальше катимся, тем меньше становится таких лис.

В целом мы считаем, что возможность самостоятельного существования в России есть.

— Потенциальный спрос и планы по сборке на год?

— План — суммарно на 5 тыс. машин, из них 500 — крупная техника. Почти удвоение год к году. Мы перешли на принципиально новый подход к разработке и производству БПЛА: используем только литье и стандартизованные комплектующие, которые изготавливаются в промышленных масштабах. Этот подход позволяет тиражировать продукцию в любых количествах.

— В какие новые для беспилотников отрасли вы могли бы прийти?

— Во многие. Беспилотники нужны и для кадастра, и для точного земледелия, и даже для развития туризма через создание и популяризацию цифровых моделей достопримечательностей. Это геологоразведка, мониторинг инфраструктурных объектов, промышленных объектов. Например, можно построить трехмерную модель плотины и определить ее деформации, или модель дымовой трубы в ИК-спектре и найти дефекты теплоизоляции. Экономический эффект для государства может составлять сотни миллиардов рублей в год.

— Спрос сдерживается незнанием услуги или регулированием?

— Двумя моментами. Во-первых, это естественное недоверие ко всему новому. Десять лет назад продать беспилотник для аэрофотосъемки было почти невозможно, нам приходилось доказывать, что это работает, даже пришлось самим оказывать услуги, чем мы не собирались заниматься. Сейчас все специалисты знают, что это работает, знают, какие точности можно получать. Второе — это «нормативка», например, барьер с сертификацией.

— Пример сертификации БАС-200 «Вертолетов России» не вдохновляет?

— На рынке считают, что процесс сертификации стоит несколько сотен миллионов рублей. Видимо, потому, что беспилотники весом более 30 кг приравниваются сертифицирующими организациями (Росавиацией.— “Ъ”) к большим летательным аппаратам типа пассажирских самолетов. Такую сертификацию могут себе позволить единицы российских компаний. А для быстрого развития рынок должен обязательно кишеть. Чтобы вырос один гигант, в начале у него должна быть сотня конкурентов, иначе этот «один» будет кривой, вырастет в нездоровых условиях. Чтобы была конкуренция, нужно устранять барьеры. С сертификацией за сотни миллионов конкуренции не будет никогда.

— Если сертификация в этом виде убивает рынок, то какие варианты вы предлагаете?

— Надо садиться и думать. Понятно, что беспилотники — это продукция двойного назначения и есть противоречие между экономической эффективностью и обеспечением безопасности. Нужно искать компромисс. Сейчас беспилотники квалифицируют как обычный самолет или вертолет, а операторов — как авиационный персонал. Но если дрон летает только над полем, где никого нет, или дрон весит 1 кг, то и требования безопасности не должны быть сопоставимы с требованиями к МС-21.

Давайте ограничим полеты в людных местах, давайте это обсуждать. Если бы нигде в мире это не решалось — можно было бы понять, почему у нас не получается. Но если в других странах, где серьезно занимаются безопасностью, компромисс сложился, давайте и у нас его найдем.

— Это единственное, что не устраивает производителей в регулировании?

— Для нашей технологии важно упрощение или снятие, где это возможно, режима контрольного просмотра. Сейчас все материалы съемки, прежде чем отдать заказчику, надо направить на контрольный просмотр (в правоохранительные органы.— “Ъ”). Эта процедура длительная, занимает несколько недель. А для многих потребителей результат нужно получить быстро, за сутки — это мониторинг строительства, анализ хода роста растений перед внесением удобрений или пестицидов в сельском хозяйстве, фиксация ДТП для быстрого освобождения трассы.

Действующая «нормативка» блокирует развитие этих самых массовых рынков БАС. Наверняка есть подходы, которые помогут найти компромисс. Например, можно позволить владельцам и арендаторам земельных участков снимать собственные площадки.

— Запрет использования БПЛА в регионах на вас отразился?

— Да, отразился, было даже несколько отказов от покупок, потому что покупатели — маленькие организации — были из регионов, попавших под запрет. Но это не беда. Беда в том, что эти ограничения малополезны. Если кто-то задумал нанести ущерб — запрет на полеты не изменит его планы. Да, беспилотник-нарушитель станет более видимым, противоправное применение будет легче выявить. Но все же не стоит забывать об экономике, не стоит выплескивать с водой младенца. Запреты не должны быть тотальными. Можно разрешать работу тем, кто согласовал полет, используемую технику, частоты канала управления.

— Что сейчас сдерживает госзаказ в беспилотных услугах?

— Отсутствует понимание новых возможностей, которые дают беспилотники, их экономического эффекта. Самый очевидный пример — кадастровый учет и контроль. Наши технологии позволяют создать 3D-модель местности такой точности, что непосредственно в ней можно выполнять кадастровые работы. Технология признана, приняты разработанные с нашим участием ГОСТы. Выполнять кадастровые работы в цифровой модели, а не в поле — гораздо быстрее и дешевле, выгода и для государства, и для предприятий, и для жителей — огромна. По факту: технологии есть, они полностью отечественные, но на практике не применяются.

Не узаконены даже сами понятия — такие, как 3D-модель территории, или поля, или карьера. Хотя это странно: цифровая экономика, создание цифровых двойников активно поддерживаются государством во многих отраслях, а в картографии — нет. Не обсуждается понятие 3D-модели или хотя бы ортофотоплана, необходимого для кадастрового учета разрешения, как основы инфраструктуры пространственных данных или Единой электронной картографической основы страны.

3D-модели полезны и в других отраслях. В сельском хозяйстве они позволяют оптимизировать движение сельхозтехники, внесение удобрений с учетом смыва при дождях и таянии снега, выявлять причины вымочек, планировать ирригационные работы. Постоянно актуализируемая 3D-модель карьеров позволяет подсчитывать объемы выполненных работ, следить за соблюдением требований гостехнадзора. 3D-модели необходимы для проектирования инфраструктурных объектов и т. д.

Пока не сформулированы понятия, пока не осознан экономический эффект, закупок будет мало.

— Распорядителям городских бюджетов это нужно, вы считаете?

— Как минимум это в разы ускорит принятие градостроительных решений и улучшит их качество. Например, в Томске, где мы впервые сделали такую 3D-карту, сразу прекратились споры на публичных слушаниях, потому что архитекторы и городские активисты стали понимать друг друга: они смотрели уже не на чертежи, а на проектную 3D-модель благоустройства или нового здания, встроенную в реалистичную 3D-модель города. В 3D видно все — нарушает ли новое здание небесную линию, гармонирует ли оно с существующими строениями, удобно ли будет выгуливать в новом парке собачку.

3D-модель города позволяет решать и множество других задач — оптимизировать размещение вышек сотовой сети для обеспечения полного покрытия, дорожную разметку, велодорожку, рассчитывать платежи за водоотведение, планировать ремонт крыш, рассчитывать напор в водопроводных сетях.

— Частным заказчикам такое может быть интересно?

— Конечно. Например, девелоперам это поможет заранее проработать проблему инсоляции: на «трехмерке» еще на этапе проектирования нового района сразу будет видно, что в районе с «человейниками» будет невозможно жить. У нас в пресловутом Кудрово есть район с детской площадкой, на которой даже в июле солнце заглядывает только на полтора часа. Эту ошибку можно было бы не допустить, если бы проект строительства согласовывали по нормативам инсоляции. «Трехмерка» моментально показывает, что и почему нельзя строить.

— Есть ощущение, что этот инструмент условных «кудровских застройщиков» не привлечет…

— Привлечет тех, кто сможет остановить таких застройщиков. Это смогут и сами потребители. Представьте себе, что при выборе чайника в магазине вам предлагают не сам чайник, а его чертежи. В картографии мы сейчас находимся примерно на том же уровне. Парадигму в своем время изменил Google. Сейчас мы тоже доказываем, что Земля — круглая, а мир трехмерен, и беспилотники могут показать трехмерную картину целиком.

Интервью взяла Айгуль Абдуллина