«Золотая маска» представила на сцене московского Центра драматургии спектакль-дуэт «Адам и Ева» петербургского проекта «Vasilevadanceco» на музыку Генри Пёрселла и Эдисона Денисова. Спектакль, выдвинутый в конкурсном разделе «Современный танец», получил, кроме главной, еще четыре номинации. Цветущие прародительские чувства не убедили Татьяну Кузнецову.
Адам (Максим Клочнев) и Ева (Юлиана Анфимова) запутались в сплетениях эдемских лиан и своих взаимоотношений
Фото: Александр Казаков, Коммерсантъ
Адам (Максим Клочнев) и Ева (Юлиана Анфимова) запутались в сплетениях эдемских лиан и своих взаимоотношений
Фото: Александр Казаков, Коммерсантъ
Эксперты «Маски» проявили не просто неслыханную щедрость, но и, скажем деликатно, своеобразный вкус, одарив пятью номинациями такое жеманное дамское рукоделие, как «Адам и Ева». Ну хорошо: две «Маски» обеспечены любой номинированной новинке, сколь ни ничтожна ее хореография,— почему-то считается, что если спектакль претендует на звание «лучший», то и автор/авторка, сочинившие в нем телодвижение, тоже потенциальные «лучшие хореографы». Однако в «Адаме и Еве» отмечены еще и исполнители, чьи профессиональные и актерские возможности не выходят за рамки домашнего танцевания (пусть этим «домом» и является танцгруппа ансамбля MusicAeterna Теодора Курентзиса). Сам факт соседства в одном списке недавних выпускников пединститута имени Герцена Юлианы Анфимовой и Максима Клочнева с профессионалами высокого класса (будь то академические танцовщики или современные артисты) дискредитирует как саму номинацию, так и отборщиков. Впрочем, специалисты по балету/танцу из числа экспертов в пользу «Адама и Евы» публично не высказывались. Даже анонс на сайте «Золотой маски» («Язык тел в ее спектакле "выращен" по ахматовской рецептуре: из сора обыденной жестикуляции и крупиц невыразимо прекрасных пластических "случайностей", сквозь которые видно мерцание вечности») принадлежит перу музыкального критика.
Красиво сказано — в духе самого спектакля. Но «обыденной жестикуляции», равно как и «случайностей», на сцене нет — хореографиня Ольга Васильева ни жеста, ни шага не ставит в простоте. В «Адаме и Еве» все взывает к высокой культуре: руки тянутся друг к другу, как на потолке Сикстинской капеллы, тела изломанно позируют, как на полотнах эпохи маньеризма.
А уж оформление ни одному живописцу не приснится: художник-номинант Павел Брат насадил на сцене рукотворные райские кущи, нанизав на 900 метров проволоки десятки тысяч искусственных цветов.
Цветочные гирлянды опутывают колосники, свисая с них тропическими лианами и образуя настоящие заросли. Планшет сцены покрыт толстым многоцветным ковром из цветов — на зависть Питеру Пабсту с его гвоздиками из одноименного спектакля Пины Бауш.
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков / купить фото
Прекрасный Адам — огромные детские глаза, чувственные, как с автопортрета Боттичелли, губы, длинные ноги в черных брюках, длинные руки, открытые майкой-«алкоголичкой»,— покувыркавшись в цветах и покачав лианы под божественные звуки Генри Пёрселла, ложится отдохнуть у бугорка. Из-за его спины выпрастывается женская рука, следом сама Ева. В черном долгополом (но прозрачном) платье она укладывается на юношу, наглядно демонстрируя свое происхождение из его ребра. Немного побарахтавшись и разделившись на две особи, Адам и Ева вступают в высокие отношения: долгие взгляды, трепетные сплетения кистей рук, осторожные скрещения голеней, поглаживание воздуха возле лиц.
Никаких яблок и змеев-соблазнителей. Грехопадение, вероятно, происходит в момент срывания одежд: оставшись «нагими» (в трусах и лифчике телесного цвета), прародители сливаются в лежачем поцелуе.
Весьма целомудренном: головы соприкасаются, тела максимально разведены. Активность Евы шокирует Адама; праведник умудряется избежать близости несмотря на то, что женщина то и дело взбирается на его чресла, намертво обхватывая торс руками и ногами. В конце концов деликатный юноша предлагает ей вместо себя цветы — вешает гирлянду на шею и отходит в тень. Потрясенная Ева выходит на авансцену и простирает к зрителям руки, держа цветы, как спеленутого младенца.
В финале прародители, так и не вкусившие греха, берутся за руки и, опираясь друг на друга, как старые супруги, на полусогнутых ногах устало бредут из райского сада во тьму закулисья, оставив открытым вопрос о происхождении человечества. Но дело, конечно, не в том, что в спектакле не хватает подробностей соития. Просто любовь Адама и Евы, сочиненная Ольгой Васильевой, фальшива от первого до последнего шевеления необработанных актерских тел, являя собой ту «ложную, поддельную значительность, поддельную красоту, поддельный ум, поддельную привлекательность», которую Набоков назвал одним словом — пошлость.