«Я никогда не хотел делать кино про загадочную русскую душу»
Борис Хлебников о своем фильме «Снегирь»
На открытии Московского международного кинофестиваля покажут фильм Бориса Хлебникова «Снегирь», снятый по мотивам романа Георгия Владимова «Три минуты молчания» (1969). Хлебников и его соавтор сценария Наталия Мещанинова перенесли действие романа в современность и довольно сильно изменили его сюжет. На рыболовецкий траулер «Снегирь» по распределению из мореходки попадают Никита (Макар Хлебников) и Максим (Олег Савостюк). Они оказываются в замкнутом мужском коллективе, и если Максим сразу вливается в него, то Никита резко выделяется из команды, за что подвергается травле. За время действия фильма на корабле происходит десятибалльный шторм, чудесное спасение и бесславное возвращение на берег.
В команду «Снегиря» Хлебников собрал блестящий актерский ансамбль — Александра Робака, Тимофея Трибунцева, Евгения Сытого, Сергея Наседкина и других, и все вместе они играют коллективное тело безгеройного времени, которое способно либо поглотить, либо отторгнуть приблизившегося к нему одиночку. О том, как смотреть «Снегиря» и не увидеть в нем фильм о загадочной русской душе, Константину Шавловскому рассказал Борис Хлебников.
Борис Хлебников
Фото: Кинокомпания CTB
Борис Хлебников
Фото: Кинокомпания CTB
Хочу начать с абсолютно запрещенного вопроса. Про что ты снимал фильм «Снегирь»?
Тут все очень просто. В книге Владимова меня по большому счету заинтересовала одна мысль. Сразу скажу, что я никогда не хотел делать кино про загадочную русскую душу, потому что считаю, что это вредоносная дискуссия, идиотская совершенно, которая еще и приводит к очень плохим последствиям. Потому что все самое мерзкое объясняется загадочностью: и лень, и грязь, и взятки, и все остальное. А у Владимова была мысль, которая мне страшно понравилась,— про способность русского человека на подвиг и неспособность к обычной жизни. И подвиг тут поэтому не как собственно подвиг расценивается, а как бегство от бессмысленности жизни. То есть это такая подмена: я спас кота или бабушку и оправдался за то, что как-то бессмысленно живу. Вот об этом и фильм.
Почему ты выбрал прозу Георгия Владимова для своей первой экранизации, хотя раньше неоднократно говорил, что литературу вообще не нужно ставить в кино?
Да все это какая-то случайность. Мне продюсер фильма Наташа Дрозд дала прочесть эту книгу, меня там зацепила эта мысль, и потом мы начали с Наташей Мещаниновой писать сценарий. И написали честную экранизацию, которая у нас честно не получилась. И тогда я вспомнил интервью Германа, где он рассказывал, как экранизировал Симонова и прозу своего отца. Если прочесть первоисточники и посмотреть потом фильмы — то они же вообще не похожи. И я никак не мог понять, как это получается. А вот тут на своем опыте понял, что впрямую литература вообще не переводится на экран. Она сложнее, богаче по средствам выражения, и самое глупое, что можно сделать,— взять сюжет книжки и пересказать его в кино. Так «Войну и мир» обычно ставят, и получается какой-то салонный роман. А если ты берешь из книги какую-то мысль, то волен пересказать ее, как угодно меняя сюжет, и это все равно будет больше похоже на книжку. Поэтому, когда мы поняли, что книга в фильм не переводится, то в результате поменяли практически все, оставив только шторм и спасение норвегов.
Лев Аннинский говорил о романе Владимова, что его главное достоинство в том, что он показывает трагическую разобщенность людей даже перед лицом смерти, и никакие трудности их не сплачивают. Насколько этот мотив разобщенности коллективного тела был важен для тебя?
Мне был важен не мотив разобщения, а скорее сюжет бессмысленности их жизни. У этих героев нет осмысленности в том, что они делают. Они зарабатывают деньги вот этим трудом тяжелым, и когда в команде появляются молодые люди, то ничего, кроме того, чтобы их как-то очень тупо поучать, они не могут и не умеют. Они могут только превратить их в себе подобных. И это очень важно, что, по сути, вся эта команда — по-своему несостоявшиеся люди, но они почему-то пытаются этот опыт своей несостоявшейся жизни преподнести как мудрость, которой они учат этих молодых ребят. И один играет в эту игру, а второй отказывается. И, в общем, это все — про то, как они на самом деле ******** (Потеряли.— Weekend) этих двух молодых людей. И еще там важно, что они ведь этот шторм, когда они оказываются буквально на грани жизни и смерти, воспринимают как счастье. Потому что после того, как на корабле случилась трагедия, в которой все они виноваты, им надо перед самими собой оправдаться. И, совершив подвиг, рискуя жизнью, они опять себя чувствуют хорошими людьми.
А чем отличаются рыбаки Владимова от современных?
Думаю, ничем особенно не отличаются. Это точно такой же труд, точно такие же команды. Те, что мы видели и наблюдали, во всяком случае. Люди там, конечно, очень разные, с очень разной судьбой. Но все они сбиваются в такие искусственные коллективы. Кстати, у Владимова в романе есть такой персонаж Дед. Он старше всех, и он у него носитель добра, мудрости и человечности. А я как-то давно уже не верю в то, что надо уважать стариков за их возраст. Я считаю, что надо уважать за поступки, и не всегда пожилой человек — хороший человек. И мы просто зеркально поменяли этого Деда, сделав его носителем такой вот дряни и равнодушия.
Это ты про героя Евгения Сытого?
Да.
Я знаю, что сбором материала занималась документалистка Зака Абдрахманова, которая прожила две недели с рыбаками на реальном траулере, а вы с Наташей смотрели снятый ею материал и писали сценарий.
Да, мы тоже пытались попасть на корабль, но у нас не получилось, потому что не было места. Нам отказали прямо накануне. Так что мы смотрели снятый Закой материал и сами очень много общались с матросами и капитанами.
Фото: Кинокомпания CTB
Фото: Кинокомпания CTB
Фото: Кинокомпания CTB
Фото: Кинокомпания CTB
Фото: Кинокомпания CTB
Фото: Кинокомпания CTB
Фото: Кинокомпания CTB
Фото: Кинокомпания CTB
Фото: Кинокомпания CTB
Фото: Кинокомпания CTB
Владимов год работал на траулере, чтобы написать «Три минуты молчания». Как ты считаешь, если бы ты провел год на корабле — мог бы этот опыт что-то изменить в фильме?
Думаю, нет. У нас же это вообще все декорации. Из живого корабля только задняя палуба и траление рыбы. А каюты, мостик капитана, кают-компания — все построено. И когда их строили, я сказал, что не нужно принципиально точно изучать быт именно матросов. Каюты должны быть похожи на вагончик гастарбайтера на большой стройке. Это действительно похоже на быт в этих маленьких домиках, где люди живут друг над другом, где все свалено в кучи, где грязно и неуютно. В этом смысле мне не очень был важен морской быт. Мне был важен замкнутый и случайный мужской коллектив. Где всегда случаются травля и дедовщина.
Сколько в «Снегире» от твоей мечты снять «Остров сокровищ»?
Ну мы говорили, что эта команда — они такие пираты должны быть все. Но Джона Сильвера там нет. Поэтому, конечно, это не «Остров сокровищ».
Но герой Макара Хлебникова вполне мог бы быть Джимом.
Да, мог бы. Он постарше, правда.
Осталась ли у тебя эта мечта сейчас?
Она у меня всегда была, но я себя по рукам бил, чтобы этого не делать. Вообще, Джон Сильвер для меня — один из самых интересных героев. Вот эта детская влюбленность в разбойника — очень интересная вещь. К этому подходил еще только Пушкин в «Капитанской дочке», когда описывал странные отношения Гринева с Пугачевым. Но у Стивенсона это еще ярче сделано — дружба абсолютно светлого мальчика с абсолютно коварным злодеем, при этом невероятно притягательным. Ты же знаешь, что Стивенсон писал Джона Сильвера со своего лучшего друга? И тот дико обиделся, и они после этого не разговаривали, кажется, лет восемь друг с другом. В этом есть какая-то очень крутая штука, что он такого негодяя писал с лучшего друга. Это и вызывает наши противоречивые чувства к Сильверу — ты им и восхищаешься, и ужасаешься тому, что он делает.
Представляю, что бы ты сделал со Стивенсоном, если ты так радикально поступил с Владимовым.
Да. Это все точно надо было бы переделывать.
Почему, кстати, ты поменял название корабля?
А он в книжке разве не «Снегирь» называется? Честно, не помню. Наверное, мы с Наташей решили как-то назвать этот корабль, а потом Дуня Смирнова придумала, что это может быть названием фильма, потому что у нас не осталось объяснения того, что такое три минуты молчания. И название Владимова стало для фильма бессмысленным (В романе объясняется, что это обязательное ежечасное радиомолчание для прослушивания сигналов бедствия.— Weekend).
Для нашего разговора я пересматривал «Свободное плавание» и обнаружил, что баржа, на которую попадает герой Александра Яценко в финале, называется «Ворона».
«Ворона»?
Да, там есть и кадр с названием, почти такими же буквами написанным, как в начале «Снегиря», и даже диалог: «Почему "Ворона"?» — «По фамилии капитана».
Слушай, это вот очень смешно. Я совсем забыл про это.
И в романе, и в первой версии сценария есть главный герой, от лица которого ведется повествование, и, насколько я помню, его должен был играть Александр Яценко. Как и почему вы решили от этого героя отказаться?
Он был полезен очень в книжке и оказался совершенно не нужен фильму. В книге он там думает все время, мы читаем его мысли, он является рассказчиком своих переживаний. А больше он и не делает там ничего. Рефлексирует, ходит и рефлексирует. Мы очень долго жили с этим героем, а потом в какой-то момент взяли его и выкинули, распределив по другим героям. И решили, что главным героем фильма будет эта команда.
Мог ли герой «Свободного плавания», который в 2005 году уезжал на барже в свою долгую счастливую жизнь, оказаться в команде «Снегиря»? И если да, то кем бы он там был?
Да кем угодно он мог там быть. Потому что мне кажется, с ним тоже могло случиться это выгорание. Если в «Свободном плавании» он искал себя — и активно искал, то, вполне возможно, через десять лет он стал бы человеком с абсолютно равнодушными глазами.
То есть даже на месте героя Тимофея Трибунцева ты можешь его представить?
Нет, Юриком, конечно, вряд ли. Скорее кем-то таким, не самым выразительным из команды. Юрик все-таки очень выразительный, это отдельный тип такого взрослого шута. Другой совсем характер, который с юности проявляется.
Видео с Трибунцевым, которое ты поставил на финал, изначально было в сценарии?
Оно всегда было, но не сразу стало финалом. Я просто нашел видео на ютьюбе, которое называется «Китаец пьет червей». И там китаец с наглой рожей буквально это все проделывает. И видно, что он тоже такой же ******* (Дятел.— Weekend), как и Юрик. И для нас с Наташей это видео стало референсом и к этому герою, и вообще ко всему, что на этом корабле происходит. Поэтому в результате оно логичным образом оказалось, как мне кажется, в финале.
Только черви превратились в маленьких рыбок?
На самом деле этот китаец, как мы поняли, выпивает не червей, а мальков угря. И Трибунцев, кстати, это все сделал вживую. По-настоящему.
В своих интервью после «Аритмии» ты говорил, что Саша Яценко для тебя не просто выдающийся актер, а транслирует что-то очень личное. Почему ты его перестал снимать? Можно ли сказать, что из твоего кино исчез протагонист?
Ну подожди, я его не снял всего-то в одном фильме. Он сюда пробовался — и очень хорошо пробовался на капитана. Но я его не смог встроить в команду по одной простой причине. Саша всегда играет рефлексию. Всегда. А мне нужен был капитан, который вообще не испытывает никакой рефлексии. Он просто азартный аферист. И он совершенно не чувствует вины за то, что благодаря его авантюрам может произойти трагедия. Он просто верит в удачу, и все.
Если посмотреть снятые тобой между «Аритмией» и «Снегирем» сериалы «Обычная женщина» и «Шторм», то в них нет положительных героев, но чувствуется, что ты все же их любишь в их несовершенстве. В «Снегире» ты их тоже любишь?
Слушай, ну я их очень люблю всех, даже этого Юрика. Это все страшные люди, конечно, но мне они очень понятные, это все типы национального характера. Понимаешь, все равно я вырос в России и не могу разлюбить своих соотечественников, что бы ни произошло.
А ты не думал, что соотечественники посмотрят «Снегиря» и выйдут из зала с чувством облегчения, что вот, мол, какие люди — может, они и совершают ошибки, но за других свою жизнь положить всегда готовы?
Я очень надеюсь, что так не произойдет. Хотя и понимаю, что такая опасность есть. Поэтому на сцене спасения норвегов кино не заканчивается. Для нас очень важными были сцены, когда они все врут про то, что случилось с Никитой. И этот отец Геннадий, герой Саши Робака, тоже врет вместе со всей командой. И сам финал, в котором капитан курит и смотрит, как этот второй мальчик, Максим, уходит с корабля, и нам понятно, что он никогда не забудет этот случай, а капитан докуривает, бросает окурок в море и уходит. И, в общем, это полное равнодушие к тому, что они одного парня потеряли, а второго переломали. И если зрители будут как-то идентифицировать себя с этими героями и испытают чувство облегчения — ну я тогда не знаю.
За время работы над «Снегирем» страна и мир кардинально поменялись. Изменил бы ты что-то в этом фильме, если бы снимал его сейчас?
Нет, я ничего не поменял бы вообще. Я бы его, может быть, сейчас не стал снимать. Потому что сейчас у меня просто не хватило бы сил описывать этих героев. А делать из них карикатуры злые я бы никогда не стал. Но мне кажется, что в фильме со временем проявились какие-то смыслы, которые раньше были, как мне кажется, не на первом плане. Как, например, мысль о том, что взрослые предают своих детей и учат их говну. Которая сегодня звучит, по-моему, максимально актуально.
Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram