Обозреватель “Ъ FM” Петр Воронков рассказывает о деятельности московского градоначальника, в том числе во время Отечественной войны 1812 года.
На Большую Лубянку отправляемся сегодня — к дому номер 14. Особняк принадлежал многим дворянским фамилиям, но нам интересна пока всего одна личность — человек огня, человек пожара, московский градоначальник граф Федор Ростопчин. До сих пор не утихают споры, он или не он поджег Москву во время захвата ее Наполеоном. «Я люблю все русское, и если бы не был, то желал бы быть русским, ибо ничего лучше и славнее не знаю!»,— говаривал Ростопчин.
Был он не только врагом либералов, но и ненавистником всего французского. При этом в московских салонах отдают должное его уму, остроумию, образованности. Вот послушайте: «Нельзя было не удивляться обширной его памяти, любезности, остроте и особенному дару слова, коим одарен он был от природы».
Используя свой дар, он принимается за изготовление афиш для поднятия духа москвичей. Вот, например, обращение к Наполеону: «Полно тебе фиглярить; вить солдаты-то твои карлики да щегольки: ни тулупа, ни рукавиц, ни малахая, ни онуч не наденут. Ну где им русское житье-бытье вынести? От капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, а которые в зиму-то и останутся, так крещенские морозы поморят».
Удивительно, но так оно и произошло. Хотя на момент выпуска афиш многие считали их неуместными и шапкозакидательскими. Говорят, накануне захвата французами Москвы Ростопчин лично выпускал из столичных застенков людей и брал с них слово, что они непременно будут поджигать дома. На тот момент в городе оставалось более 10 тыс. раненых, которых не успели эвакуировать. В отличие от драгоценностей…
С другой стороны, граф сам поджег свое имение Вороново, которое холил и лелеял, не жалея ни сил, ни денег. А после войны с таким старанием восстанавливал столицу, что за два года было отстроено заново больше половины сгоревших домов — и деревянных, и каменных. Однако москвичи жаждали возмещения убытков. Оставаться в России было опасно, и граф уезжает на восемь лет в ненавистный Париж. Он заплатит 100 тыс. штрафа за проступки сына-мажора, с ужасом узнает о том, что дочь втайне приняла католичество, и в Москву вернется уже неизлечимо больным…