«Вводит новые порядки, не нравящиеся народу»
Как Россию отворачивали от Европы
225 лет назад, весной 1798 года, император Павел I начал кампанию, призванную пресечь тлетворное влияние Запада на умы подданных, включая ужесточение цензуры, новые правила въезда и выезда из России и особое требование к обучающимся за границей; и хотя некоторые из опробованных тогда мер применялись и много позднее, об итогах этого эксперимента предпочитали не вспоминать.
«Противиться всевозможными мерами неистовой французской республике, угрожающей всю Европу совершенным истреблением закона, прав и благонравия» (на рисунке — французы бомбардируют европейские троны. Французская карикатура 1792 года)
Фото: Library of Congress
«Противиться всевозможными мерами неистовой французской республике, угрожающей всю Европу совершенным истреблением закона, прав и благонравия» (на рисунке — французы бомбардируют европейские троны. Французская карикатура 1792 года)
Фото: Library of Congress
«Ищет развращать спокойных обитателей»
«Тридцать пять лет приучали нас почитать себя в Европе; вдруг мы переброшены в самую глубину Азии»,— вспоминал о виденном в детстве, во время правления воцарившегося в 1796 году императора Павла I действительный статский советник Ф. Ф. Вигель.
И дело было не только в том, что новый самодержец, по словам того же мемуариста, считал свою власть ничем не ограниченной:
«Всю строгость военной дисциплины и феодальное самоуправие умел он соединить в себе с необузданною властью ханскою и прихотливым деспотизмом французского дореволюционного правительства».
Со времени французской революции 1789 года Павел Петрович испытывал к новым идейным веяниям настолько острую ненависть, что собирался «противиться всевозможными мерами неистовой французской республике, угрожающей всю Европу совершенным истреблением закона, прав и благонравия».
Масла в огонь подливало еще и то, что любимое владение родителей супруги российского самодержца Марии Федоровны — княжество Монбельяр — было захвачено и аннексировано революционной Францией.
Считалось, что отец императрицы — герцог Фридрих Евгений Вюртембергский тяжело переживал эту потерю, и именно это стало причиной его смерти в декабре 1797 года. Вскоре, 9 марта 1798 года, скончалась и мать императрицы, и неподдельное горе супруги оказалось спусковым механизмом, вызвавшим взрывную реакцию и без того славившегося своей импульсивностью Павла Петровича.
Вот только гнев императора принял довольно своеобразную форму. Он, по существу, принялся отгораживать Россию не только от Франции, но и от всей Европы. И не только от вредных для русского самодержавия идей, но и от любых неугодных самодержцу новостей. В именном указе Павла I Сенату от 17 мая 1798 года говорилось:
«Правительство, ныне во Франции существующее, желая распространить безбожные свои правила во все устроенные Государства, ищет развращать спокойных обитателей оных сочинениями, наполненными зловредными умствованиями, стараясь те сочинения разными образами рассеивать в общества, наполняя оными и газеты свои».
Подрывная информация, как сообщалось в указе, содержалась и в прессе других стран «под обладанием Французским состоящих»:
«Многие газетчики отступают от прямой цели должности своей и ищут по подущению ли Французов или же по собственным дурным расположениям подражать им».
Ну а поскольку российские чиновники на местах не слишком активно боролись с противной императору идеологией, самодержец решил резко усилить цензурные правила и приказал:
«Устроить во всех портах Цензуру, составленную из одного или двух Членов, которые бы имели наблюдение, чтоб на кораблях привозимые сочинения, как газеты, так и другие, не были пропускаемы без прочтения теми Цензорами и согласия оных».
Блюсти порядок и объявлять о необходимости сдачи цензуре всей печатной продукции император повелел таможенникам. Обязательную проверку газет, журналов и книг ввели и на почтах. Тем же указом, казалось бы, перекрыли и возможность получить запретную информацию помимо официальных каналов:
«Сенат Наш имеет обнародовать во всей Империи, что если кто получит газету, какую бы то ни было, или иное периодическое сочинение посредством вояжиров (путешественников.— "История"), курьеров или же почты, и оное передаст из рук своих в другие, не представя предварительно оные Цензорам: то подвергнет себя неминуемо суду, яко ослушник законов».
Суровому наказанию подвергались и «начальствующие в Почтамтах и Цензоры» за пропуск в Россию вредоносных изданий.
Однако император недооценил изобретательность своих подданных.
«Развратные правила и буйственное воспаление рассудка, поправшие закон Божий и повиновение установленным властям, рассеянные в некоторой части Европы, обратили внимание Наше» (на рисунке — русский солдат готовится съесть Наполеона. Английская карикатура)
Фото: Library of Congress
«Развратные правила и буйственное воспаление рассудка, поправшие закон Божий и повиновение установленным властям, рассеянные в некоторой части Европы, обратили внимание Наше» (на рисунке — русский солдат готовится съесть Наполеона. Английская карикатура)
Фото: Library of Congress
«Которые Цензуре предъявить нельзя»
Указ от 17 мая 1798 года запрещал доставку в Россию недозволительной информации в печатном виде, но ничего не говорил о рукописной. Так что россияне, живущие за границей, прежде всего студенты зарубежных университетов, продолжили в письмах сообщать родным обо всем, что происходило в Европе.
Сведения о прорехе в железном информационном занавесе очень скоро достигли императора и вызвали очередную вспышку его гнева, и в этот раз принявшую законодательную форму. В именном указе Павла Петровича генерал-прокурору действительному тайному советнику князю А. Б. Куракину от 17 июня 1798 года говорилось:
«Дошло до сведения Нашего, что подданные Наши, в чужих краях учащиеся, под предлогом учебных счетов и их трудов школьных и выписок в образе писем, доставляют к родственникам и знакомым своим сочинения такого рода, которые не только из числа и потому невпускаемых, но из тех, которые Цензуре предъявить нельзя».
Но проверять содержание всех писем было крайне затруднительно и затратно. А потому император нашел весьма оригинальный способ пресечения подобных отправлений и приказал генерал-прокурору:
«Повелеваем вам объявить и кому следует дать знать, чтоб все, в чужих краях учащиеся, сроком в два месяца от сего числа в отечество свое возвратились».
Добраться до ослушников не представлялось возможным, а потому им грозила убийственная кара экономического характера — изъятие всей собственности:
«С имением их поступлено будет подобно с отбывшими тайно, то есть навсегда взято в казну».
Однако оставались еще и те представители имущих слоев, которые, побывав в Европе, устно делились подрывающими основы государственного строя наблюдениями. И чем более удушливой становилась атмосфера в империи, тем больше появлялось желающих отдохнуть от нее за границей. Так что император, лично разрешавший отъезд подданных из страны, решил положить конец этой опасной для власти круговерти. 22 июня 1798 года он повелел губернаторам:
«Всем, из вверенной вам Губернии выезжать желающим, Повелеваю давать паспорты не иначе, как объявляя им, что уже они обратно впущены не будут».
Это приказание, в общем-то, противоречило подписанному всего пятью днями ранее указу о возвращении студентов. Но объяснялось ли это желанием избавиться от неблагонадежных элементов или обычной непоследовательностью императора, выяснять, зная его вспыльчивость и непредсказуемость, никто не стал.
Позднее Павел Петрович, вопреки существовавшему прежде порядку запретил пускать в Россию взятых в плен в ходе прошлых войн в Европе и освобожденных, а также бежавших за границу, но раскаявшихся и решивших вернуться русских солдат.
Оставался лишь один плохо контролируемый канал информации о зарубежных делах — приезжавшие в Россию иностранцы. И император не преминул его перекрыть. Причем в его указе Сенату от 28 июня 1798 года прямо говорилось о том, для чего это делается:
«Развратные правила и буйственное воспаление рассудка, поправшие закон Божий и повиновение установленным властям, рассеянные в некоторой части Европы, обратили внимание Наше, устремленное всегда и во всех случаях на благоденствие верных Наших подданных, которых желая сохранить во всегдашней тишине и спокойствии, приняли Мы все меры к отражению зла от пределов Империи Нашей, предписав пограничным Губернаторам о строгом наблюдении за всеми теми, кои в Империю Нашу приезжать пожелают».
Но самодержец желал видеть в своей стране только полезных для товарооборота иностранцев.
А чтобы добиться этого, ввел особое правило для отделения подлинного торговца от мнимого:
«Таковой должен снабдить себя двумя видами (документами.— "История"), незадержный пропуск его обеспечивающий, и именно: рекомендацию к какому-либо Российскому или Иностранному в России пребывающему торговому дому, или к кому-либо в торговле обращающемуся от одного из торговых домов того города или Государства, в котором он жительствует, и свидетельством от одного из Министров Двора Нашего (послов.— "История"), или которого-либо из Наших Консулов, удостоверяющих, что он точно тот, о ком в рекомендации купеческой пишется и действительно едет в Россию за торговым делом».
Правда, при этом послам и консулам приказали сообщать в Санкт-Петербург о каждом иностранце, получившем документы для поездки в Россию, обязательно «прописав причины, побудившие их» разрешить въезд.
А принимающей стороне — торговым домам или купцам — предписывалось заранее извещать военных губернаторов или комендантов городов о предстоящем прибытии делового партнера.
В указе императора подчеркивалось, что пригласившие иностранца торговцы не несут ответственности за его поведение. Но одновременно в том же документе Павел I требовал, чтобы они действовали осмотрительно:
«Дозволив на сем основании приезд в Империю Нашу иностранцев для пользы и выгоды торговли, надеемся Мы, что как верноподданные Наши, так и иностранцы здесь находящиеся, ощутив Наше о благосостоянии их попечение, не употребят во зло данное Нами на сие позволение».
Учитывая, насколько император был скор на жестокие наказания за малейшие проступки, торговцам стоило много раз подумать, прежде чем решиться пригласить в Россию иностранца.
Тем более что против купцов из недружественных стран император решил применить еще и экономические санкции.
«Государь скончался апоплексическим ударом; у нас теперь новый император»
Фото: Getty Images
«Государь скончался апоплексическим ударом; у нас теперь новый император»
Фото: Getty Images
«Отнимая наглым образом»
Вдобавок к различным торговым ограничениям, введенным Екатериной II против Франции после революции, 17 июня 1798 года Павел I распорядился арестовать французские товары «на чьих бы кораблях ни были и кому бы ни принадлежали, во всех портах Империи Нашей». А 14 октября 1798 года император распорядился «о конфисковании принадлежащих Французам капиталов, хранящихся в Государственном Заемном Банке».
Причем подчеркивалось, что все подобные меры принимаются лишь в качестве ответных:
«Французское на буйстве основанное Правительство чинит препятствия подданным Нашим, отнимая наглым образом их собственность везде, где случай к этому имеет».
А в последующие месяцы санкции распространялись на любые страны, которые, как считал Павел Петрович, занимают антироссийскую позицию. Так, в обнародованном 15 июля 1799 года манифесте императора говорилось:
«Испания обнаружила более прочих страх и преданность ее ко Франции, не содействием с нею, но приуготовлениями к оному.
Употребя тщетно все способы к открытию и показанию сей Державе истинного пути к чести и ко славе совокупно с Нами, но видя ее упорно пребывающею в пагубных для ее самой правилах и заблуждении, изъявили Мы наконец ей негодование Наше, отослав пребывающего при Дворе Нашем Испанского Поверенного в делах Ониса».
В ответ на высылку российского поверенного в делах из Испании, Павел I объявил Испании войну и приказал:
«Повелеваю, во всех Портах Империи Нашей наложить секвестр и конфисковать все купеческие Испанские суда в оных находящиеся и послать всем Начальникам сухопутных и морских сил Наших повеление поступать неприязненно везде и со всеми подданными Короля Испанского».
У современников могло сложиться впечатление, что скоропалительные решения российского монарха выстроились во вполне стройную и логичную систему противодействия неприемлемой для самодержавного правления идеологии. Но с исполнением этих указов, как и множества других, наблюдалось немало проблем, о которых прусский посланник в Санкт-Петербурге генерал-лейтенант граф Карл Адольф фон Брюль писал:
«Император… вводит новые порядки, не нравящиеся народу, слишком мало обдуманные, и осуществление которых столь поспешно, что никто не может хорошенько узнать их, и что нечего думать, чтобы они могли продержаться».
Антифранцузская кампания Павла Петровича полностью соответствовала этому утверждению и завершилась совершенно неожиданно для подданных. Биограф императора член-корреспондент Петербургской академии наук генерал-лейтенант Н. К. Шильдер писал о прямой связи этого события с принятием Павлом Петровичем звания великого магистра Мальтийского ордена:
«Поперек всякой разумной политики стояла Мальта. Этот злополучный остров внезапно приобрел для России такое значение, что всякая держава, которая осмелилась бы присвоить себе орденское достояние, в ущерб правам нового великого магистра, могла рассчитывать на непримиримую вражду со стороны императора Павла».
Так что пока остров оккупировали французы, врагами номер один были они. А как только их сменили англичане, сменился и главный противник:
«После занятия Англиею острова Мальты,— отмечал Н. К. Шильдер,— император Павел повелел наложить во всех портах российских эмбарго на английские суда и товары.
Эта неожиданная для торгового мира мера должна была служить ответом на водружение британского флага во владениях великого магистра.
Об этом распоряжении сообщено было от имени императора, 23-го октября 1800 года, в декларации ко всем дворам».
22 ноября 1800 года российским купцам разрешили не платить долги англичанам, а все британские товары в России было приказано «в продаже запретить и описать». Вслед за чем 8 февраля 1801 года император повелел освободить торговлю с Францией «и прежде положенные на сие запрещения отменить».
У россиян сложилось впечатление, что все антифранцузские и антиевропейские ограничения были ни на чем не основанной блажью самодержца. Так что поддержка заговора против него в привилегированных сословиях стала практически всеобщей. Ведь даже для тех, кого обошли разнообразные и жестокие наказания, с легкостью налагаемые императором, перемена сложившегося за предыдущие десятилетия европейского образа жизни на азиатский оказалась неприемлемой. А потому скоропостижная кончина Павла Петровича «апоплексическим ударом» табакеркой в висок, случившаяся в ночь на 12 марта 1801 года, была воспринята с плохо скрываемой радостью.
Кое-какие меры из арсенала Павла I позднее начали использовать вновь. Время от времени резко ужесточались цензурные правила. А, к примеру, во время европейской революции 1848 года тех, кто задержался за границей дольше, чем было разрешено, лишали российского подданства.
Однако испытывать терпение имущей части населения, пытаясь открыто и грубо повернуть Россию к себе передом, а к Европе задом, российские коронованные особы вполне обоснованно опасались.