Когда германские войска 25 августа 1914 года подожгли бельгийский город Лувен, известный древними соборами, знаменитым университетом, а главное — библиотекой, основанной в 1426 году, глава немецкой пропаганды Маттиас Эрцбергер написал: «Бельгия подняла против Германии почти весь мир!»
Ценность бумажных книг от оцифровки не уменьшается
Фото: Анатолий Жданов, Коммерсантъ
Ценность бумажных книг от оцифровки не уменьшается
Фото: Анатолий Жданов, Коммерсантъ
Это было на излете второго месяца Первой мировой войны. 230 тысяч томов, уникальная коллекция из 750 средневековых манускриптов и больше тысячи инкунабул! И все это сгорело дотла. Сожжение Лувенской библиотеки, писала британская «Дейли кроникл», означает удар не только по сегодняшнему мирному населению, но и по «последующим поколениям».
И в самом деле, не будь библиотек, наши знания о том, «откуда есть пошла» не только русская земля, но и вообще земная цивилизация, были бы скудны и убоги. А ведь до нас дошли лишь жалкие остатки древних библиотек, а от многих и многих (вроде знаменитой Александрийской) вообще остались только легенды. Папирус, пергамент, бумага непрочны и отлично горят. Глиняные таблички бьются. Войны, стихийные бедствия, людское небрежение, пыль веков не способствуют сохранности «источников знания».
Но в ценности библиотек, подобных сгоревшей Лувенской, ныне существующих Библиотеки Конгресса США, Ватиканской апостольской библиотеки или нашей бывшей Ленинки, никто не сомневается. Это было, есть и будет мировое достояние. И от оцифровки, от того, что у них появляется абсолютный виртуальный двойник, ценность печатных или рукописных оригиналов не уменьшается, как не уменьшается от оцифровки ценность полотен Рембрандта или Серова.
Но вот для историков… Нынешним еще повезло, а для будущих историков, тех, кто будет заниматься XXI веком, повсеместный переход с бумажных на цифровые носители может стать непоправимым злом.
«Ты все врешь!»
В книжных фондах Государственного литературного музея хранятся библиотеки, принадлежавшие частным лицам — не только писателям, но и библиофилам, ученым, аристократам, революционерам, коллекционерам… Во многих книгах — пометки на полях, и читать эти пометки порой не менее увлекательно, чем саму книгу. Вот, например, на «Письмах русского офицера» Федора Глинки 1821 года издания изрядно оттоптался некий читатель-очевидец, непосредственный участник войны 1812 года (восклицание «Что ты врешь?» еще одно из самых безобидных). По библиотеке Алексея Николаевича Толстого видно, сколько литературы он перелопатил, прежде чем взяться за своего «Петра Первого» — кажется, почти все документы и мемуары, дошедшие до нас от тех времен, и все современные ему исследования, и во многих книгах — энергичные пометки красно-синим карандашом, замечания на полях.
Или книги из библиотеки Натальи Николаевны Пушкиной: между прочим, эта «пустая светская красавица» читала «Историю французской революции» Франсуа Минье.
А что сможет рассказать будущему историку виртуальная библиотека какого-нибудь будущего Алексея Толстого? Виртуальные закладки — они же не сохраняют эмоции того, что их оставил, это просто закладки. И разгневанный читатель, увы, не сможет написать на полях электронного носителя «Ты все врешь!»
До революции 1917 года частные библиотеки были исключительной принадлежностью состоятельных людей. О, эти легендарные библиотеки в дворянских усадьбах, сожженные восставшими дикарями! Сразу вспоминается сгоревшая библиотека Александра Блока — для него это действительно была трагедия. Но тут хорошо бы заметить, что отнюдь не все помещики были книгочеями. Батюшка Петруши Гринева, по свидетельству Пушкина, читал только «Придворный календарь», «и чтение это производило в нем всегда удивительное волнение желчи». И как-то слабо верится, что чеховская Раневская увлекалась Франсуа Минье. В лучшем случае, бульварные романы почитывала.
Кстати, в имениях провинциальных помещиков библиотеку — обычно весьма небольшую — и составляли романы для дам и журнальные подписки, вроде комплектов «Нивы». Хотя, конечно, встречались и настоящие, хорошо подобранные библиотеки — у помещиков вроде Андрея Штольца (героя романа Гончарова «Обломов»), ну и, конечно, у университетских профессоров или ученых, таких, как Андрей Николаевич Бекетов, дед Александра Блока.
«А языков-то он не знает!»
В первые годы советской власти тем, кто оказался у руля, было не до устройства личных библиотек. Зато потом, от времен нэпа и дальше, некоторые руководящие товарищи, не говоря уже о новой творческой интеллигенции, озаботились созданием собственных книжных коллекций. И тут основным мотивом (отнюдь не у всех, но все-таки у многих) было не повышение образования или жажда знаний, а желание переплюнуть «бывших», доказать себе и другим, что «мы тоже могём». Кстати, возникший интерес к собиранию книг совпадает по времени с массовыми «пережениваниями» руководящих товарищей, когда жену-комсомолку в красном платочке меняли на барышню дворянских кровей.
В погоне за престижем случались и забавные истории. Об одном таком казусе рассказывает в своих воспоминаниях Наталья Северцова, жена интеллектуала Александра Габричевского. Писатель Леонид Леонов вывез библиотеку из Италии и позвал Габричевского оценить приобретение. Вернувшись домой, Габричевский долго не мог успокоиться: «Книги на всех языках, русских почти нет, а языков-то он не знает! Обложки старые, переплеты красивые, а под обложками — то чудовищные романы, то труды по математике. Букинисты продали ему всю эту макулатуру, содрав деньги за переплет!»
Самая читающая фикция
Был ли Советский Союз самой читающей страной в мире? Какое-то время, думаю, да. В конце 1920-х, сообразив, что школьное образование революционными реформами развалили полностью, спешно стали внедрять программу, опирающуюся на проверенные «старорежимные» гимназические наработки, профессия учителя стала престижной и хорошо оплачиваемой, и в результате выросло читающее поколение. Те, чья молодость пришлась на конец 1930-х, на 1950-е и начало1960-х, покупали книги, чтобы их читать. А вот уже в 1970-х «самая читающая страна в мире» — это фикция. «Самая многотиражная» — это да. Книг выходило много, тиражи космические — от 100 тыс. и выше. Но львиная доля изданий — это разнарядка, вроде материалов пленумов и обязательных изданий членов Союза писателей. Их к 1989 году в Союзе насчитывалось около 10 тыс., и каждый имел право на издание собственной книги раз в два, три, четыре года. Книги «литературных генералов» выходили куда чаще, и тиражи были миллионные. Так что полки книжных магазинов ломились от книг, но выбрать-то особенно было нечего. Нет, не то чтобы достойных авторов не издавали — издавали, вот только в Москве, Ленинграде, вообще в больших городах эти книги в магазинах практически не присутствовали. Тиражи распределялись по провинции или в республики, почему-то в основном в среднеазиатские. Помню, в 1988-м в Бухаре в обычном книжном лежали издания почти всех русских писателей XIX века так называемого второго ряда, от В. Ф. Одоевского до Г. И. Успенского.
«Классику» же доставали по подписке, чаще всего это были собрания сочинений серии «Библиотека журнала "Огонек"». Какое-то количество подписок распределялось по предприятиям и разыгрывалось между сотрудниками. Собрания сочинений, однако, котировались не слишком высоко, ведь они были почти в каждом доме. Очень престижным считалось иметь то, что трудно достать, например, отдельные тома синей серии «Большой библиотеки поэта»: Мандельштама (издан в 1973-м), Ахматовой (1976), Пастернака (1965). Но иметь — не значит читать, и попадали эти тома, как правило, не к читателям. Тут опять все дело в престиже: ты можешь достать дефицит, значит, ты человек достойный и уважаемый.
В оправдание Леонова, безусловно значительного и талантливого писателя, следует сказать, что он был сыном «крестьянского поэта» Максима Леонова из «Суриковского поэтического кружка». Эти поэты — выходцы из низов — сделали своим знаменем единственного «пробившегося» и признанного в литературном мире поэта Ивана Сурикова, но почти никому из них повторить его путь не удалось. Обида на «настоящих» писателей, для которых «суриковцы» как бы и не существовали, наверное, передалась от отца к сыну. А у «настоящего» писателя должна быть «настоящая» библиотека, так что роскошные книги в дорогих переплетах для Леонида Леонова — способ самоутверждения.
«Книжки — на место!»
Тут в самый раз вспомнить сцену из телефильма 1982 года «Профессия – следователь». Следователь Борис Иванович Антонов приходит на работу (в офис, как мы бы сейчас сказали) к некому Юрию Николаевичу, «сидящему» на распределении книжных тиражей по торговым точкам. И между Антоновым и секретаршей Юрия Николаевича происходит вот такой диалог.
Секретарша (открывает верхний ящик стола, там лежат книги):
— Сверху ваши. Берите сами.
— О, Цветаева,— уважительно говорит Антонов.— Вот это подарок! Это мне?
— Конечно, вам. Давайте открыточку.
— Какую?
— Как какую? На «Камелию». На мебельный гарнитур.
— Нет у меня открытки,— говорит Антонов.
— Как нет? А вы разве не от Василия Васильевича?
— Увы…
— Тогда книжки на место.
В 1990-е Советский Союз закончился, но книги по инерции какое-то время еще оставались предметом престижа. Помню статью в каком-то гламурном журнале, где автор давал советы по формированию личной библиотеки. Если в 1980-х «ценители» подбирали книги по цвету корешков (чтоб сочетались), то в 1990-е учитывалась редкость, время издания и малотиражность. Словарь Брокгауза и Ефрона — обязательно, но только оригинал, а не современное переиздание. «Огоньковские» собрания классиков — фи, бяка! Вообще не рекомендуется приобретать полные собрания сочинений, лучше покупать отдельные тома в слегка потертых обложках, чтоб сразу было понятно: читанные. Но самое главное — в библиотеке должен быть бар. Потому что зарубежный роман, например, отлично идет под ликер, а детектив — под коньячок.
Но потом и это прошло. На рекламных картинках модных интерьеров первого десятилетия XXI века книжных шкафов и в помине нет. Нет даже книжных полок. В новых реалиях, когда стиль жизни предполагал путешествия по миру и съемное жилье, настоящим, не виртуальным личным библиотекам места не нашлось. Книги стали обузой и пылесборником, дети активно избавлялись от родительских библиотек. На Avito и сейчас легко можно купить книгу, за которую в 1982-м давали мебельный гарнитур. Появились сперва электронные книги, куда можно запихнуть содержание нескольких книжных шкафов, планшеты… А потом айфоны и андроиды.
Как собрать разумную библиотеку
Но все в истории повторяется, и сегодня, как и в позапрошлом веке, очень состоятельные люди часто имеют личную библиотеку. Коллекционировать книги так же модно, как яйца Фаберже, и стоят некоторые издания так же дорого. У состоятельных людей есть консультанты, которые подбирают для хозяев ценные экспонаты, есть специалисты-переплетчики, реставраторы — словом, любой каприз за ваши деньги. Такая библиотека и есть вложение денег.
Но и обычные, свежеизданные книги нынче дороговаты, не то что в Советском Союзе, где средняя государственная цена книги была сравнима со стоимостью пачки сигарет (а детские вообще стоили копейки, как папиросы без фильтра). Тем не менее в книжных магазинах сейчас полно народу, а на книжных ярмарках не протолкнуться. Хотя на современных рекламных картинках книжных шкафов как не было, так и нет. И от бабушкиных-дедушкиных библиотек наследники по-прежнему активно избавляются. И съемное жилье по-прежнему удел многих молодых людей.
Что-то я сомневаюсь, что возродится бум книжного собирательства 1970-х. И это прекрасно: книга — не предмет интерьера. То есть, конечно, книги являются и предметом материальной культуры, но все-таки основное их назначение — помогать познавать мир. Книга может быть временным попутчиком, или другом на всю жизнь, или учителем, или коллегой-собеседником. И личные «бумажные» библиотеки, думаю, будут формироваться именно исходя из той или иной роли книги в жизни того или иного читателя.
Два года назад мне довелось описывать библиотеку академика Виталия Григорьевича Костомарова. По сути, у него было две библиотеки: московская и дачная. В московской квартире — то, что всегда должно быть под рукой: специальная литература, труды по лингвистике, авторефераты, словари. Художественная литература — самое любимое — занимала три-четыре полки, и видно, что книги многократно читанные. Целый стеллаж от пола до потолка — художественные альбомы и книги по искусству. А на дачу отправлялось все «сиюминутное», и это были отнюдь не только детективы, но и книги классиков и современных авторов, прочитанные, но не перечитываемые. Дачная библиотека, конечно, была намного больше московской.
Вот таким, думаю, и будет принцип формирования разумной библиотеки. Дома на полках: профессиональная литература — книги-коллеги, любимая художественная — книги-друзья, какие-то основополагающие научно-популярные и художественные издания — книги-учителя. А остальное — книги-попутчики — пусть сидят в айфоне, или в андроиде, или в планшете. Может быть, со временем и издатели будут «обкатывать» книжную новинку «в цифре», а потом решать, выпускать ее в бумажном виде или нет. Но цифровизация книгоизданию совсем не помеха.