Глава Московской делегации Международного комитета Красного Креста (МККК) Ихтияр Асланов завершает свою деятельность в России, где провел четыре года. В интервью корреспонденту «Ъ» Марианне Беленькой господин Асланов рассказал о вызовах, с которыми за это время пришлось столкнуться ему и его коллегам. А также о том, как повлиял украинский конфликт на работу делегации.
Ихтияр Асланов
Фото: Эмин Джафаров, Коммерсантъ
Ихтияр Асланов
Фото: Эмин Джафаров, Коммерсантъ
— Вы приехали в Россию еще до того, как COVID-19 поразил планету, до того, как началась острая фаза украинского конфликта. Какие у вас были ожидания и что удалось реализовать из задуманного и запланированного? Или пришлось полностью менять планы?
— Я прибыл в Москву в середине августа 2019 года. Обычно, когда мы начинаем миссию в каком-либо из представительств МККК, нам в общих чертах понятно, чем мы будем заниматься. При этом мы всегда готовы к чрезвычайным ситуациям. Но, безусловно, я не мог предвидеть того, что случилось за эти четыре года.
Я ехал с мыслями о работе в одной из мировых столиц с большим количеством встреч и мероприятий по вопросам международного гуманитарного права и гуманитарной дипломатии, а в итоге мне пришлось руководить делегацией из дома во времена карантина, а после резко перестраивать работу в связи с эскалацией конфликта на территории Украины в феврале 2022 года. Как вы понимаете, я не предполагал всех этих событий. Так что да, планы пришлось поменять.
Но все же что-то из запланированного нам удалось. Одной из моих задач была трансформация Московской региональной делегации в хаб гуманитарной дипломатии. И мы многое сделали на этом направлении вместе с коллегами и с нашими партнерами в России, включая государственные органы, экспертные организации, дипломатический корпус и российский Красный Крест.
Нам удалось существенно расширить диалог с российскими властями по региональной проблематике, например, по нашей работе на Ближнем Востоке, в частности в Сирии, и в Азии.
Мы также работаем по африканскому направлению, это крайне непростой контекст, где переплетено огромное количество вопросов, будь то продовольственная безопасность или применение международного гуманитарного права.
Россия является постоянным членом Совбеза ООН и имеет влияние и интересы в разных точках Земли, а мы стараемся донести гуманитарные проблемы до российской стороны. В этом и состоит сущность гуманитарной дипломатии.
Такой диалог дополняется взаимодействием с ведущими экспертными и научными организациями, а также некоторым взаимодействием с дипломатическим корпусом в Москве.
Кроме того, мы активно работали над вопросами, связанными с цифровизацией. Цифровая трансформация не обошла стороной гуманитарную сферу, и сейчас мы пытаемся найти ответы на совершенно новые вопросы о защите персональных данных или нейтральности в цифровом измерении, в том числе с помощью России. Например, в текущем году в наших планах — пригласить российское правительство к консультациям по цифровизации эмблемы Красного Креста и Красного Полумесяца, которая является защитной эмблемой.
— Что вы имеете в виду?
— Поясню. Несколько лет назад МККК серьезно задумался о потенциальных последствиях кибератак, ведь их жертвой может стать кто угодно, включая гуманитарные организации. Например, в результате хакерской атаки может пропасть электричество в больнице, а это смертельно опасно. Впрочем, речь не только о медицинских учреждениях, но и гуманитарных организациях, на чьих серверах хранятся данные, от которых зависит жизнь людей. И встал вопрос о том, что если в физическом мире красным крестом обозначаются те объекты, на которые нельзя нападать, то можем ли мы создать такой условный знак в виртуальном пространстве, сигнализирующий о том, что на эти серверы и ИТ-инфраструктуру нельзя нападать.
В январе 2022 года мы узнали, что серверы МККК взломали хакеры, и наши опасения подтвердились на практике. Уже некоторое время мы ведем консультации на тему цифровизации Красного Креста, ищем технические решения с международным сообществом экспертов, в том числе и с российскими специалистами. И в целом мнение Москвы по этому вопросу имеет важное значение, как и мнение большинства других столиц, чтобы мы могли прийти к взвешенным, нейтральным и компетентным решениям. Надеемся, что такое решение будет найдено и принято на горизонте нескольких лет.
Надеюсь, что и после моего отъезда наша делегация продолжит работать по упомянутым мной направлениям. Делать все возможное, чтобы оказывать помощь тем, кто страдает от текущего конфликта, потому что в первую очередь мы работаем для них. А также продолжится диалог на дипломатическом направлении, в том числе в рамках Петербургского международного экономического форума, где я был дважды, форума Россия—Африка и на других платформах.
— Вы упомянули, что хотите привлечь внимание к ряду гуманитарных проблем через Россию как постоянного члена Совбеза ООН. Но после февраля 2022 года многое из того, что Россия говорит на международных площадках, воспринимается в штыки другими постоянными членами Совбеза за исключением Китая. Так есть ли сейчас практический смысл в диалоге с Москвой по международным гуманитарным проблемам?
— Практический смысл нашей работы с разными сторонами очень часто далек от заседающего в Нью-Йорке Совета Безопасности. Мы не занимаемся политикой, мы стремимся заручиться поддержкой в решении гуманитарных вопросов от всех заинтересованных акторов будь то в столицах или на местах. Мы стараемся держать гуманитарные вопросы вне политической сферы. Иначе это осложнит решение многих проблем. Отвечая на ваш вопрос, практический смысл в диалоге с Москвой, конечно, есть.
— Почувствовали ли вы какие-то изменения в диалоге с российскими властями за последнее время? Не стало ли вам сложнее работать?
— Диалог стал более интенсивным. Это не означает, что мы всегда соглашаемся во всем. Но нам важно, что у нас есть диалог и возможность донести нашу позицию по тем или иным вопросам до российских властей и, в свою очередь, услышать их. На основе этого у нас получается выстраивать нашу работу. Серьезным изменением стала перестройка дипломатического диалога между Россией и МККК на операционные рельсы после февраля 2022 года. Мы ценим готовность российской стороны к плодотворному взаимодействию, но, конечно, в нынешней динамично развивающейся ситуации надеемся, что бюрократические сложности будут мало влиять на решение срочных гуманитарных проблем. В этом отношении нам самим есть над чем поработать.
— Можете привести конкретные примеры, какие проблемы вы смогли решить?
— Я могу сказать, какие проблемы мы активно обсуждаем и над чем работаем. Женевские конвенции с их дополнительными протоколами и другими международно-правовыми инструментами, которые мы называем международным гуманитарным правом, четко и конкретно устанавливают правила ведения военных действий и связанные с ними гуманитарные проблемы. В том числе это проблемы доступа к военнопленным, это контакты с семьями военнопленных, вопросы, связанные с ведением боевых действий, с тем, как они влияют на жизнь гражданских лиц, и многое другое. Более конкретно не могу сказать.
— Тема военнопленных — одна из самых упоминаемых в новостях в связи с МККК. Вы не раз говорили, что МККК никогда не разглашает, в каких условиях находятся военнопленные в той или иной стране, чтобы не потерять к ним доступ. Но в прошлом нашем разговоре вы упоминали, что хотели бы, чтобы визиты к военнопленным стали более регулярными. Удалось ли вам этого добиться?
— Вопрос военнопленных очень сложный и слишком политизированный. Но общественный интерес к нему понятен, особенно когда обе стороны обвиняют друг друга в плохом обращении с пленными. Согласно международному гуманитарному праву, у МККК есть мандат на посещение пленных. И обязанность всех сторон, кто подписывал Женевские конвенции, этот мандат соблюдать. Но есть нюансы, и эти нюансы мы обговариваем со сторонами конфликта. И я по-прежнему повторяю свой призыв к ним — предоставить более регулярный доступ к военнопленным.
— Регулярно — это как часто?
— Это зависит от числа военнопленных, мест, которые надо посещать, и наших ресурсов. Мы ведем свои расчеты, и хотелось бы иметь возможность сообщать семьям военнопленных актуальную информацию об их близких. Конечно, семьям хотелось бы иметь эту информацию каждый день, ежедневно. Но это зависит от той реальности, которая у нас есть. И, повторю, мы надеемся, что власти будут предоставлять нам регулярный доступ к военнопленным.
— Следует ли из ваших слов, что сейчас у вас доступ к военнопленным гораздо реже, чем вам хотелось бы?
— Да. Сейчас мы получаем доступ реже, чем хотелось бы. Это в первую очередь важно для самих военнопленных и их родных. Я посещал заключенных в разных контекстах и понимаю, в какой сложной ситуации они находятся. Я также слышу, как моим коллегам звонят родственники тех, кто находится в плену, некоторые звонят каждый день. Они хотят узнать хоть что-то. Это очень тяжело — быть в неведении о судьбе близкого человека.
Меньше посещений означает меньше информации, а значит меньше ответов для семей, которые волнуются о своих близких.
Ради них мы продолжаем свою работу и просим более широкого доступа.
И нам неважно, какой стороне они принадлежат. В наш первый визит к украинским военнопленным, где я присутствовал сам, нас было 11 человек в команде и все из разных стран. Нас всех объединяют принципы гуманности, и мы готовы помогать людям вне зависимости от их происхождения или любых других факторов.
— У вас недостаточный доступ с обеих сторон конфликта?
— Я могу говорить только о российской стороне. На территории Украины у нас другая делегация.
— Как проходят ваши визиты к военнопленным?
— Хотя я не могу разглашать конкретные детали, могу рассказать, как в целом проходит посещение военнопленных делегатами МККК. Это процесс примерно один и тот же во всех странах, где мы такую работу ведем. По согласованию с властями, в чьих руках находятся военнопленные, мы прибываем туда, где они содержатся. Согласно стандарту, мы сначала разговариваем с руководством места содержания. Объясняем, кто мы и что будем делать. Дальше проходим к пленным. В наших процедурах записано, что мы разговариваем с ними наедине. В общих чертах могу сказать, что плен — это тяжелая ситуация психологически и для тех, кто там оказался, и для их близких. И ты чувствуешь настрой этих людей, когда разговариваешь с ними.
Все наши разговоры с военнопленными в любой стране строго конфиденциальны, как и информация об условиях их содержания. Иначе мы может потерять к ним доступ.
После посещения мы делимся своими наблюдениями с руководством. Рекомендуем что-то изменить, если нужно. Бывают ситуации, когда начальство и хотело бы что-то сделать, но нет возможности. Тогда мы готовы помочь. Например, отремонтировать душевые или доставить продукты питания. Специфика зависит от конкретного места.
— Насколько искренне получается разговаривать?
— Это сложный вопрос. Я не зря говорил о регулярности посещений. Только так можно выстроить доверительные отношения. И только так мы можем понять, в каких действительно условиях находится человек — как с ним обращаются, как содержат.
— Еще одна острая тема — нахождение украинских детей в России. Были ли обращения в МККК по этой проблеме? Приходилось ли вам решать вопросы, связанные с ней?
— Практически любой конфликт оборачивается разделением семей. К сожалению, конфликт затрагивает и детей, которые становятся перемещенными лицами или, еще хуже, теряют связь со своими семьями. Бывает, что дети остаются без присмотра. К несчастью, этот вопрос тоже очень политизированный. Но да, поскольку мы работаем по всем темам, связанным с гражданским населением в зоне конфликта, то и детский вопрос нас также коснулся. И одна из наших первоочередных задач — это восстановление контактов между детьми и их родными, выяснение, есть ли у них в принципе родные и где они, откуда сами дети. Каждый случай индивидуален. И наш подход в этом вопросе индивидуален. Мы работаем по этой теме с российскими властями — и с офисом уполномоченной по правам человека Татьяны Москальковой, и с уполномоченной по правам ребенка в России Марией Львовой-Беловой.
— Продолжаете ли вы контакты с госпожой Львовой-Беловой после того, как Международный уголовный суд выдал ордер на ее арест? Не боитесь ли вы, что к вам, МККК, возникнут вопросы международных следователей из-за контактов с ее офисом?
— У МККК есть международный мандат на работу со всеми сторонами конфликта. И этот мандат позволяет нам встречаться и работать с кем угодно, если речь идет о решении гуманитарных вопросов. Поэтому мы продолжаем работу с госпожой Львовой-Беловой как с представителем России по вопросам детей.
— Что самое сложное для вас, когда вы работаете с этой проблемой? Были ли случаи, когда вы не могли помочь?
— Сложностей хватает, впрочем, как и в других вопросах. Но самый главный вопрос — качество информации. Нам важно знать не только ФИО ребенка и дату его рождения, но и обстоятельства того, как он был разлучен с родными, и еще множество деталей, которые нужны для поиска и идентификации ребенка или родителей.
— Какие вопросы еще оказались в центре вашего внимания в связи с украинским конфликтом?
— Во время любого конфликта наш основной приоритет — работать со всеми сторонами над тем, чтобы соблюдалось международное гуманитарное право. Чтобы гражданское население в зоне конфликта по возможности обеспечивалось всем необходимым, а участники конфликта старались минимизировать ущерб для гражданского населения. Если говорить о конкретных вопросах, которыми мы сейчас занимаемся, то это проблема пропавших без вести, передача тяжелораненых военнопленных, тел павших солдат и в целом вопросы, связанные с военнопленными.
— Украинского конфликта это тоже касается?
— В обмене военнопленными между Россией и Украиной мы не участвуем: ни в переговорах, ни в самой процедуре обмена. Хотя мы предлагали свои услуги. И готовы выступать в роли нейтрального посредника. У нас большой опыт в этом вопросе. Только недавно, к примеру, в Йемене МККК участвовал в обмене более 900 военнопленных. Но Россия и Украина в этом вопросе обходятся без нас. Что касается передачи тел, то мы общаемся по этой теме с российским Минобороны. Но, с вашего позволения, больше сказать не могу.
— Продолжаете ли вы работу в ЛНР и ДНР? Насколько известно, у МККК были проблемы с аккредитацией там.
— Да, мы там работаем с 2014 года и продолжаем работать. У нас там есть свои представительства, поэтому мы знаем о тех гуманитарных проблемах, с которыми сталкиваются люди там в течение всех этих лет. Но периодически у нас возникают административные вопросы. И мы их решаем по мере поступления
— Хватает ли у вас финансовых ресурсов на работу? В начале апреля было объявлено, что МККК сократит в течение 12 месяцев около 1,5 тыс. рабочих мест и закроет 20 из нынешних 350 представительств на местах в связи с уменьшением бюджета на 2023 и 2024 годы на сумму около $473 млн. Затрагивает ли это вашу работу в России?
— К сожалению, число гуманитарных вызовов продолжает расти. Вы, видите, что происходит сейчас в Судане. И ресурсов не хватает на все конфликты и все чрезвычайные ситуации, особенно в условиях непростой экономической ситуации в мире в целом. Так что мы стараемся оптимизировать наши расходы. Мы делаем все возможное, чтобы ситуация не отразилась на деятельности московской делегации, не помешала нашим программам. Пока мы ничего не сокращаем, но ситуация трудная. Так что мы были бы признательны всем донорам (к которым также относится Россия), если бы они увеличили объем гуманитарной помощи. Основными донорами МККК являются государства.