Летописная полифония
Виктория Ломаско: репортажи социальной справедливости
Викторию Ломаско (р. 1978) называли одним из лучших мастеров графического репортажа в России еще лет десять назад. Сегодня ее выставки проходят в Европе и Америке, ее книги переведены на основные европейские языки и изданы в разных странах. Однако в России эта социально ангажированная графика не выставлялась уже многие годы, главные книги пока не опубликованы, а живописи вообще не видели.
Из книги «Other Russias», 2017
Фото: Виктория Ломаско
Из книги «Other Russias», 2017
Фото: Виктория Ломаско
Этот текст — часть проекта «Обретение места. 30 лет российского искусства в лицах», в котором Анна Толстова рассказывает о том, как художники разных поколений работали с новой российской действительностью и советским прошлым.
Виктория Ломаско родилась в Серпухове в семье художника, но не стоит думать, что богемная атмосфера дома и родительские связи в артистической среде предопределили ее карьеру. Отец, Валентин Ломаско, всю свою жизнь проработал заводским художником-оформителем и, в сущности, был самоучкой — закончил ЗНУИ (Заочный народный университет искусств), учился живописи по переписке. Агитпроп для завода, серпуховские пейзажи для себя и все для дочери — мечтал, чтобы она стала профессиональным художником и чтобы творческая судьба ее сложилась более удачным образом. Дочь оправдывала надежды: художественная школа и педагогический колледж (диплом учителя рисования) в Серпухове, Полиграфический институт (диплом книжного графика) в Москве. Среднее художественно-педагогическое образование пригодится ей позже в волонтерской работе: в августе 2010 года Ломаско по приглашению правозащитников из Центра содействия реформе уголовного правосудия приехала в Можайскую детскую колонию провести один урок рисования — и под конец мастер-класса не смогла сказать подросткам, что следующего занятия не будет. Пять лет подряд она ездила в подростковые исправительные колонии для мальчиков и для девочек: разрабатывала планы уроков, готовила наглядные материалы, книги и распечатки, рассказывала об искусстве — всё как учили в педколледже. Сама рисовала мало — главной целью был не столько графический репортаж о несовершеннолетних заключенных, сколько опыт социальной терапии и реабилитации, неслучайно Ломаско стремилась выставлять рисунки и расписную керамику учеников за пределами колоний, на воле. Как-то раз их показали вместе с произведениями выпускника ЗНУИ начала 1960-х, который проходил свой эпистолярный университетский курс, отбывая срок в лагере (возможно, он был заочным однокашником отца Ломаско — студенты ЗНУИ друг друга обычно не знали). После того как в 2014-м архив проекта «Урок рисования» был выставлен в Центре искусств королевы Софии в Мадриде, художница передала работы участников своих тюремных изокружков на хранение в испанский музей.
По окончании Полиграфа Ломаско осталась в Москве — зарабатывала коммерческой иллюстрацией, пробовала заниматься живописью, оказалась в левацком кругу группы «Радек». К 2008 году относятся первые систематические опыты в области графического репортажа: Ломаско стала вести рубрику «Записная книжка» на сайте Artinfo.ru — подвизалась хроникером художественной жизни, рисовала «картинки с выставок». В феврале 2009 года у входа в парк Горького проходил митинг художников против лужковских планов снести ЦДХ — в «искусство об искусстве» начала проникать политика. Комментарии к вернисажным рисункам сочиняли друзья из артистической тусовки — сама Ломаско, хоть и писала с раннего детства и даже заработала свой первый гонорар лет в шесть, послав стихи в какую-то пионерскую газету, поначалу ограничивалась литературой малых форм, то есть репликами персонажей в комиксных «пузырях». Поиски соавтора-литератора свели ее с Антоном Николаевым, основателем группы «Бомбилы» и по совместительству журналистом: она выучится у него репортерским приемам — устанавливать контакт с людьми, брать интервью, он под ее влиянием начнет рисовать. «Бомбилы», провозгласившие себя новыми передвижниками, практиковали поездки в глубинку, на встречу со «страновой невменяемостью», Ломаско сопровождала их в качестве «придворного художника» — в результате этих экспедиций Ломаско с Николаевым сделали вместе несколько абсурдистских комиксов и первую книгу «Провинция». Вторая совместная книга Ломаско и Николаева прославила их на весь мир, хоть и рассорила из-за авторских прав.
В мае 2009 года в Таганском суде Москвы возобновились судебные слушания по делу кураторов выставки «Запретное искусство — 2006» Юрия Самодурова и Андрея Ерофеева — художники-активисты превратили этот политический процесс в фестиваль протестного акционизма, и первыми среди них были «бомбилы» с акцией «Фашист, избивающий Фемиду». Ломаско пришла нарисовать «бомбил» — и ходила рисовать на заседания суда как на работу, в течение полутора лет, до обжалования приговора. Книга «Запретное искусство» (с рисунками Ломаско и текстами Николаева и Ломаско) вышла в Петербурге в 2011 году, некоторое время спустя была издана на немецком и французском, но еще в разгар судебных прений графику Ломаско стали публиковать в России и за рубежом — и в средствах массовой информации, писавших о цензуре и репрессиях, и в научных изданиях, рассматривающих разные аспекты консервативного поворота в России. Позднее между соавторами возник конфликт, Николаев требовал авторских прав на рисунки — все закончилось примирением, но вместе они больше не работали. Причины разногласий были серьезнее, чем спор о копирайте: Ломаско начала понимать, что сатирический подход, даром что предмет напрашивался на такую трактовку, ей не близок. И хотя православные активисты, ставшие протагонистами абсурда на суде и, соответственно, главными героями графического репортажа, угрожали художнице расправой, она сожалела, что свидетели обвинения вышли несколько карикатурными.
За время работы над «Запретным искусством» у Ломаско сложилась репутация политической активистки — журналистам нравился образ художницы с альбомом, которая делает свои мгновенные наброски прямо на улице, среди митингующих и полиции, из сердцевины событий, и устраивает выставки в подземных переходах или лагерях протестующих. Она постоянно рисовала в судах и на протестных акциях, сотрудничала с правозащитниками, гражданскими активистами и экологами, делала репортажи о социально уязвимых группах — подростках в исправительных колониях, секс-работницах, трудовых мигрантах, ЛГБТ-сообществах, ВИЧ-положительных людях. Ей были интересны не только «оккупайские» лагеря на Бульварном кольце — с модной богемной публикой, но и химкинский лагерь дальнобойщиков, выступавших против системы «Платон». Во всероссийском протесте дальнобойщиков многим тогда мерещилось возрождение профсоюзного движения — Ломаско была инициатором двух групповых выставок, «Феминистский карандаш» (сделана вместе с Надеждой Плунгян) и «Рисуем суд» (сделана вместе со Златой Понировской), которые могли бы стать чем-то вроде профсоюза единомышленников. Но еще до «Запретного искусства», выполняя свой личный социальный заказ, она начала работать над портретами «простых людей» — из электрички, очереди в поликлинике, пивной, ночлежки, однушки в панельке, одиноких, всеми забытых и никому не нужных. Две России, политически активная и вычеркнутая из политической и не только политической жизни, «рассерженная» и «невидимая», впоследствии встретятся в книге «Other Russias».
Виктория Ломаско: «Моя задача — помочь заговорить»
Прямая речь
Фото: из личного архива Виктории Ломаско
Фото: из личного архива Виктории Ломаско
- О том, как рассказывать историю
Все это — развитие моего разговора с людьми: я не занимаю много места, я не пытаюсь их во что-то вовлечь, я просто присутствую, начинаю их рисовать, а они начинают что-то рассказывать. И что они будут рассказывать, то и станет историей. Я никогда не записывала интервью на аудио по двум причинам. Во-первых, люди все равно будут себя по-другому чувствовать, когда включен диктофон. Во-вторых, если записывать, то потом придется тратить часы на прослушивание, чтобы понять, что самое важное. Я сразу записываю самые важные реплики, поэтому их получается не так-то много. На одного персонажа, с которым я говорила, предположим, два часа, получается около десяти записанных реплик, потом из них выбираются те реплики, которые делают историю цельной. Может быть, среди реплик, не включенных в репортаж, есть что-то забавное и интересное, но для меня важней всего, чтобы реплики всех персонажей вместе совпали, как пазлы, и чтобы слова, как пазлы, совпали с изображением. Часто изображения гораздо более интересные по композиции тоже не попадают в историю — вместо них может быть включен совсем простой набросок. Надо быть нежадным и всегда отсекать какие-то классные вещи, если они не работают на цельную историю. - О героях истории
Меня всегда интересовали обычные люди: просто бабушка, такая же, как моя или бабушки сотен людей в Серпухове; просто немолодая женщина, разведенная, у которой не сложилась судьба,— таких в России миллионы. У них как бы нет истории, но вдруг оказывается, что истории есть и их голоса интересны. Одна из причин разрыва сотрудничества с Антоном Николаевым в том, что ему интересны люди, которые ведут необычный, на взгляд обывателя, образ жизни, со странной, может быть, сломанной судьбой, и его тексты больше подходят для карикатур, часто они сатирические, со злой иронией. Мне захотелось писать самой так, чтобы даже намека на насмешку не было, а было понимание и большое уважение к людям. Я чувствую неудовлетворение книгой «Запретное искусство», в которой половину текстов написал Николаев. Сейчас мне не нравятся ни его тексты, ни мои рисунки. Понятно, что православные активисты были специфическими персонажами и все происходило во время суда. Но я подумала, а что если нарисовать обычных православных, которые ни с кем не борются и не судятся, а просто находятся в своем мире. Я нашла молебен, который происходил каждые выходные на Пушкинской площади, и сделала небольшую серию «Молебен против Генплана» — эту серию я люблю, это по-настоящему мое высказывание, потому что там люди одновременно странные, иногда они выглядят как персонажи из сказок, но в то же время они трогательные, в них можно узнать бывших советских людей, которые перевоплотились теперь в православных, и это много что говорит о российском обществе. Я, например, рисовала суды над Pussy Riot и над «узниками Болотной», и последний был мне важнее: я понимала, что о Pussy Riot и без меня расскажут, там огромное количество журналистов — и нельзя сказать, что без моих рисунков у людей не будет визуального впечатления об этом суде, а «узники Болотной» были заброшены и забыты. Мне очень важна эта тема, что в нашей стране большинство — заброшено и забыто, никогда ни на что не претендует: ни на права, ни на место, ни на голос. Моя задача — прийти и помочь им быть видимыми, помочь заговорить. Возможно, это потому, что я не из Москвы, а из Серпухова,— эти провинциальные персонажи незабываемы, я знаю, что большая часть России состоит из них.
И в «Черных портретах», где вся жизнь героя умещается в один рисунок и одну реплику, и в больших графических репортажах видно, что Ломаско — мастерица полифонии. В том смысле, что история всегда составляется из множества голосов, и в том смысле, что каждый персонаж сам по себе полифоничен, будь то православный активист, бывший в прошлом воинствующим атеистом, или дагестанская женщина, становящаяся полем битвы традиционного уклада и социальной модернизации. По мере того как усложнялась полифоническая картина российского общества в графике Ломаско, усложнялась и техника рисунка: из черно-белых они постепенно превращались в цветные; на смену аскетичной туши пришли изографы, фломастеры, масляные мелки, акварель; только крепкий витражный контур, не дающий динамичным композициям распадаться, оставался константой. Изменилась и сама структура графического репортажа: «комиксный» рисунок в симбиозе с кратким текстом перестал доминировать, появилось больше пространства для литературы — документальных свидетельств художника, который что увидел, о том и написал, прямо и четко, как четок витражный контур.
Фото: © documenta fifteen, harvest by Victoria Lomasko, 2022
Фото: Виктория Ломаско
Фото: рисунок Виктории Ломаско
Фото: рисунок Виктории Ломаско
Фото: Виктория Ломаско
Фото: Виктория Ломаско
Фото: Виктория Ломаско; фото © Cartoonmuseum Basel
Фото: Виктория Ломаско
Фото: Виктория Ломаско
Фото: Виктория Ломаско
Фото: Виктория Ломаско
Фото: Виктория Ломаско
Тем не менее усложнялось не только искусство Ломаско, но и его жизнь в России: работы снимали с выставок, выставки отменяли, репортажи рисковали публиковать только редкие независимые медиа, книги не издавались вообще — написанные по-русски «Другие России» (2017) и «Последний советский художник» (2022) вышли в многочисленных переводах за границей. Было заметно, что ее энергичному рисунку тесновато в книге: на выставках в США и Европе она стала делать фрески, монументальную графику, сначала прямо на стенах, как на чистом бумажном листе, потом на крупноформатных деревянных панелях. Во фресках Ломаско переходит с документального языка на символический: мотивы репортажной графики разрастаются в сложные аллегории современной российской жизни — если выставочное пространство позволяет, росписи обступают зрителя со всех сторон, так что он попадает внутрь большой фантастической истории, где постсоветское настоящее намертво переплетено с советским прошлым. Словом, те критики, кто раньше сравнивал Ломаско с Джо Сакко и Марджан Сатрапи, теперь могли бы вспомнить о мексиканских муралистах.
Расширилась не только выставочная география — в «Последнем советском художнике» собраны циклы, сделанные во второй половине 2010-х на Кавказе и в Центральной Азии, в Дагестане, Ингушетии, Армении, Грузии, Кыргызстане: вместо ориенталистской экзотики мы видим все те же, что и в «Других Россиях», бедность, бесправие, ксенофобию, гомофобию, религиозную нетерпимость, гибридное общество патриархальности и модерности, где тяжелее всего приходится женщине. Книга завершается репортажами из Минска и Москвы — с протестов против Лукашенко осени 2020 года и акций в поддержку Навального зимы 2021-го. В своих дальних экспедициях «Последний советский художник» обнаруживает сущностное единство постсоветского пространства — пространства общей судьбы и беды. Кроме того, странствия в границах бывшего СССР позволяли художнику, столь чувствительному к разговорному слову, оставаться в пределах русского языка. Весной 2022 года Виктория Ломаско уехала из России на Запад, но смогла справиться с языковым барьером: делая графическую серию о дискуссиях на documenta 15, где эхом отозвались ее «судебные» рисунки с процессов над «Запретным искусством» и Pussy Riot, она вполне освоилась в среде международного английского.
Шедевр
«Последний советский художник»
Выставка в Музее Санта-Джулиа в Бреше. Ноябрь 2022 — январь 2023
Фото: © Alberto Mancini - Fondazione Brescia Musei
Фото: © Alberto Mancini - Fondazione Brescia Musei
Книга «Последний советский художник», уже вышедшая в переводах на испанский, каталанский, французский и немецкий, дала имя выставке, где графика и монументальная живопись переплетаются в единую инсталляцию, биографию автора на фоне диктатуры и изгнания. Оригинальные рисунки ко всем трем книгам, фантазии из серии «Замерзшая поэзия», нарисованной во время пандемии, антивоенная фреска «Смена времен года», цикл монументальных панно «Пять шагов», сделанный за год эмигрантских мытарств,— все это наконец складывается в единый художественный мир. Лейтмотивом монументальной живописи Ломаско представляется борьба — не борьба добра со злом, черного с белым, правого с левым, прогрессивного с отсталым, а борьба как таковая, как движение, как противоположность застою, как смысл и назначение человеческой жизни и истории. Образы отсылают к советскому монументальному искусству — не только к ранним и высоким его образцам, хотя Ломаско часто говорит о любви к Александру Дейнеке, а к заурядным и рутинным, таким, с какими можно было встретиться в любом райцентре СССР и над какими всю жизнь трудился ее отец, ненавидевший режим, которому служил, так же сильно, как и его дочь — тот, которому пыталась противостоять. Борьба за светлое будущее по умолчанию являлась главным сюжетом этих идеологических декораций — казалось бы, спектакль давно снят с репертуара, но до тех пор, пока живы актеры — герои Ломаско и она сама как часть труппы,— память о его гуманистическом пафосе и человеческом содержании живет.
Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram