«Мне говорили, что снимать таких героев аморально»
Алексей Суховей о своем документальном сериале «Сироты»
На платформе Premier вышел документальный сериал Алексея Суховея «Сироты», получивший в прошлом году гран-при в национальном конкурсе фестиваля «Послание к человеку». Это пятисерийная сага о выпускниках детского дома-интерната, которые живут вместе в небольшой квартире на окраине Москвы и пытаются разыскать своих родителей. Сериал выпускника Школы документального кино и театра Марины Разбежкиной (Разбежкина выступила художественной руководительницей проекта) и Михаила Угарова снят методом длительного наблюдения и в первую очередь поражает степенью близости к героям: в кадре они обсуждают самые интимные вещи, словно бы не замечая режиссера-оператора. О личных границах и их отсутствии, воспроизводстве насилия и болезненной актуальности фильма Алексей Суховей рассказал Константину Шавловскому.
Алексей Суховей
Фото: из личного архива Алексея Суховея
Алексей Суховей
Фото: из личного архива Алексея Суховея
Почему ты решил снимать выпускников домов-интернатов и как нашел своих героев?
Любопытно, что сейчас, готовясь к интервью, я перечитывал свой дневник и нашел запись, где обозначил темы будущей работы: «Насильственное взросление. Разрушение естественного хода вещей. Отрыв от семьи». Это то, что меня интересовало с самого начала. А познакомились мы довольно давно: одна из героинь фильма, Нина, была со своим сыном в московском центре реабилитации «Маленькая мама», где работала подруга семьи. Когда я решил с ней познакомиться, выяснилось, что Нина собирается на неделе выходить замуж за Сашу. Тогда я предложил, что буду оператором на их свадьбе, и так у меня появилась возможность войти в их жизнь. Примерно раз в квартал я встречался с ними на протяжении нескольких лет, старался быть чем-то полезным, чтобы не потерять связь. Потом я как-то съездил с этим материалом на питчинг и помню, что западных продюсеров он сильно испугал.
Чем?
Мне говорили, что снимать таких героев аморально. Я отбивался, говорил, что ребята совершеннолетние, что у нас честные отношения, что я объясняю им, что и зачем я делаю.
А как ты им объяснял, что и зачем ты делаешь?
Когда начались съемки уже для Premier, я им сказал, что буду снимать сериал для платформы про их жизнь.
Но ты же понимаешь, что они не понимали, на что на самом деле соглашаются. Если твои герои значения слова «оргазм» не знают, то едва ли они понимают, что такое документальное кино. Ты сам не думал, что это ничтожная сделка?
То есть ты тоже считаешь, что это аморально?
Я просто уточняю, был ли зазор между вашим формальным договором и их пониманием того, что ты делаешь, и было ли это для тебя проблемой?
Да, конечно, я думал об этом. И все же я считаю, что это был равноценный обмен. Потому что я честно прожил с ними это время. Понятно, что в какой-то момент я садился в машину и ехал в свою семью, где не бегают насекомые, где нет таких проблем, давления и страхов. Но я сделал все, что мог, чтобы минимизировать тот социальный разрыв, который существует между нами. И делился с ними всем, что у меня есть.
Например?
Когда Лену, героиню, которая появляется в четвертой серии, порезал ее молодой человек, я помог ей обратиться за помощью в «Насилию.нет». Очень много всего по быту. Да я с ними прямо жил как на две семьи. У меня из-за этого даже в собственной семье начали возникать серьезные проблемы.
И сколько это продолжалось?
Почти год. Причем сначала график был — два дня снимаю, один отдыхаю. Но отдыха в реальности не было, потому что у меня было семь героев, и каждый мне как своему очень близкому родственнику все это время писал обо всем, что с ним происходит. Поэтому я 24/7 принадлежал им полностью.
Фото: 1-2-3 Production; PREMIER
Фото: 1-2-3 Production; PREMIER
Фото: 1-2-3 Production; PREMIER
Фото: 1-2-3 Production; PREMIER
Фото: 1-2-3 Production; PREMIER
Фото: 1-2-3 Production; PREMIER
Фото: 1-2-3 Production; PREMIER
Но если ты так плотно участвовал в их жизни, это разве не противоречит методу наблюдения? Ведь без твоей помощи их жизни была бы другой?
Я помогал им прочесть счета или заполнить какую-то форму на «Госуслугах», и это не тот вид участия, который мог серьезно изменить их реальность. Там, где я понимал, что вмешательство будет существенным, я не вмешивался. Но есть одна вещь, которая действительно была спровоцирована моим присутствием. Почти все мои герои были оставлены родителями в роддоме, у них не было никакой информации о родственниках. А когда ребенка оставляют в детском доме, то его регистрируют, и в регистрационной книге есть графа «Примечания». Это такая волшебная графа, в которой содержится информация о родителях. Там может быть указано место прописки — и это самое здоровское. А может просто какое-то описание родителя, рост, цвет глаз, как для фоторобота. И когда я об этом узнал, то пошел с ребятами в очередь в «Мои документы».
То есть они не знали об этом до тебя?
Да, не знали. Найти родителей они точно все хотели, а я просто немного им в этом помог. Удивительно, ведь эта информация вообще ни для кого не является чем-то ценным, кроме них. И тем не менее, когда мы пришли, женщина в окошке посмотрела в книгу и сказала Саше: «Тут ничего нет». А я видел, что она лжет. И мне пришлось вмешаться и объяснить ей, насколько для него это важно. Тогда она сделала паузу, было видно, что ее по-человечески это зацепило, и вдруг сказала: «Записывайте». И продиктовала нам адрес прописки его матери.
Был ли момент на съемках, когда ты стал для них своим?
Вообще, я же зашел в эту историю, в эту квартиру вместе с Сашей и Ниной, они меня давно знали, а остальные — нет. И мне кажется, что, возможно, первые пару дней они думали, что это какая-то разводка. То ли хитрый способ их как-то обмануть, то ли какой-то контроль со стороны интерната. Но напряжение быстро исчезло, а вот тот щелчок, про который ты говоришь, произошел где-то через месяц, когда начались уже отношения без дистанции. И даже какие-то пошли интрижки — например, Лена мне заговорщицким шепотом сказала: «А ты знаешь, что ты нравишься Ирке?» А Леша и Саша в какой-то момент обратились ко мне как к отцу — ну, то есть прямо произнесли это слово.
Как ты такую связь потом оборвал?
Я ребятам в самом начале сказал, что это когда-то закончится. Конечно, я им обозначил сразу какие-то красные линии, и это была одна из них.
А еще какие линии были?
Я им сразу сказал, что никаких денег не будет. Даже когда они голодали — а было и такое,— я деньгами не помогал. На самом деле в таких длинных фильмах-наблюдениях самый главный режиссерский вопрос и страх, как же это все закончить. И чем заканчивать. Формально было понятно, что я должен был закрыть все арки с поиском родителей. Но тут в их квартире появилась Лена. А Лена — она совсем другая, в отличие от остальных, она прожила всю жизнь в семье, пусть и неблагополучной. И она в итоге стала таким моим авторским голосом, что ли. Она назвала все своими именами и озвучила совершенно неожиданно главный вопрос: зачем вы так боготворите тех, кто вас предал, и так ищете встречи с ними?
У тебя самого есть ответ на этот вопрос?
Они ищут родителей, чтобы спастись. Чтобы вырваться из порочного круга — ведь когда они выпускаются из интерната, рожают детей, которые тоже попадают потом в интернат, и так далее до бесконечности. У них вообще очень мало хороших сценариев после выпуска. Можно пойти на работу, но это очень сложно для них: работать они не умеют. То есть стать обычными людьми не очень у них получается. И есть второй путь, самый простой и короткий, о котором все мечтают,— найти родственников, которые возьмут над тобой опеку. Они фантазируют, что за эти годы у родителей сложилась жизнь, что у них есть деньги и они просто найти тебя не могут. И сейчас вот нужно немножко усилий приложить — и все исправится. Потому что в противном случае, и они очень хорошо отдают себе в этом отчет, они так говорят о своих товарищах, что те, другие ребята, в одиночку погибли. Буквально — погибли: либо спились, либо как-то еще пропали. Поэтому-то они и сбиваются вот в эту свою стаю.
И когда ты снял Лену, которая появилась в этой их коммуне, ты потом просто сказал: ну все, пока, ребята?
Да, я сказал, что закончил съемки.
Насколько травматичным было расставание?
Оно, наверное, было бы очень травматичным, но вмешались обстоятельства. Я, если честно, не знал, как из этих отношений выходить. Мы закончили монтаж 1 марта 2022 года. И тут меня пригласили на другой проект в другой стране. Но связь наша не порвалась. Я, может быть, не в курсе деталей, но знаю, как и чем они живут сейчас. Мы рывками иногда много переписываемся, или я звоню. По большому счету они все там же, где я их оставил. И очень меня ждут в гости.
Они видели кино?
Да. Я хотел посмотреть его вместе с ними и тогда бы узнал, что они на самом деле почувствовали. А по телефону они просто сказали, что кино им очень понравилось. Артем плакал, Леша плакал — а это у них самая высокая оценка и высшая похвала.
У тебя получилось кино, довольно безжалостное по отношению к героям, и этим оно отличается от подавляющего большинства фильмов про сирот.
Потому что ни в коем случае нельзя их жалеть! Все эти волонтеры, все эти женщины добросердечные, они же на самом деле приходят в их жизнь с позиции силы, с позиции «я сейчас расскажу, как вам жить». И с этой позиции ты никогда не снимешь кино. Они тебя, конечно, впустят, потому что вокруг них невероятный вакуум. Меня часто спрашивают: а вот как к ним попасть? Да легко к ним попасть, потому что вокруг них там пустое место, там нет никого. И это, кстати, одна из причин, почему они так часто оказываются жертвами махинаций с квартирами — особенно, кстати, Саша. У него эта область вакуума самая, наверное, большая. И как только я выпадал на какое-то время из его жизни, сразу там у него чувачок какой-то появлялся и начинались неприятности. Я к ним пришел, не имея никаких сценариев и советов, как им надо прожить свою жизнь.
Но при этом ты и не смотришь на них сверху вниз, несмотря на разницу в возрасте и социальном опыте.
Значит, получилось. Я знаю режиссеров, которые снимают как бы из-за холодного стекла: вот моя камера, а вот тут ваш зверинец. Но я так не хотел и не чувствовал. И я очень беспокоился о том, как бы их не обидеть, не оскорбить своим взглядом. Там же очень много интимных сцен.
Твой сериал поражает предельной близостью к героям. Почему они тебя пустили, понятно — но почему настолько близко? Я, если честно, подумал, что из-за жизни в интернате у них в принципе другие представления об интимности — это так?
Да. Как примерно и обо всем остальном. Они испытывают проблемы с близостью, с границами, о которых у них другие представления. Я бы даже сказал, что у них есть серьезное несоответствие между телом, о котором очень много заботились в интернатах, и сознанием.
Чем ты его объясняешь?
Я все-таки не психолог, а режиссер. Но довольно сильно, как мне кажется, на них влияет то, что за плохое поведение их отправляли в психушку, где закармливали таблетками. Например, Саше воспиталка сказала: «Чтобы от тебя девочки другие не залетели, иди-ка ты лучше полечись». А Артема туда отправили, потому что он подростком разбил какие-то окна. И все они прошли через чудовищную терапию.
Было что-то, что тебя за этот год жизни с ними по-настоящему удивило?
То, как они говорят. Когда мы делимся чем-то очень эмоциональным, мы знаем, как нужно выражать наши эмоции с помощью языка. А они не знают. Они проговаривают словами, к примеру, секс, но делают это не как люди, которые говорят о сексе, зная, что нарушают какие-то табу. У них нет знания ни о каких табу. Они не знают, как принято говорить о каких-то вещах, их никто этому не учил. Поэтому они фактически заново придумывают свой язык для всего, что они чувствуют и переживают.
А было ли что-то, что у тебя не получилось? До чего ты не смог дотянуться?
Мы в фильме проникаемся к героям симпатией, нам кажется, что они дружат, что они почти семья. И это отчасти правда. Но в реальности все намного сложнее. Я бы даже сказал, что то, что между ними,— это не совсем дружба. Они такие — как бы это сказать? — они свидетели друг у друга. Свидетели общего насилия. Они были вместе очень долго, и они друг про друга знают что-то очень интимное, очень важное, сакральное. То, что в принципе даже не называется. Но я точно знаю, что они не совсем по-доброму друг к другу относятся. Был эпизод с Леной, которая пришла к ним жить, потому что не могла вернуться домой и в итоге попала в зависимость от них. И я видел, что они сами начали совершать насилие. Сначала она потеряла много своих вещей — небольшой рюкзачок у нее был, и они все ее вещи растаскали. А потом речь пошла уже про ее тело. Леша, который был хозяином квартиры, очень захотел иметь с ней отношения и уже стал проявлять насилие. Начинался практически фильм «Догвилль». И я мог бы это снять, но мы в этом момент уже уходили в глубокий монтаж. В результате это насилие осталось только намеком, когда Леша сидит с Ирой в первой серии, мнется-мнется и потом говорит ей: «Ну что, мы будем с вазелином или без?»
То есть ты жалеешь, что не смог показать, что чуть ли не единственное, чему их учили,— это воспроизводство насилия?
Да. Но это не свойственные им, а именно приобретенные качества. Потому что кроме этого они больше ничего в своей жизни не видели. В фильм, кстати, не вошла одна очень мощная сцена. Мы ее не включили, потому что это делает главный герой, а нам все-таки нужно было, чтобы зритель его не возненавидел. За время съемок через руки этих ребят прошли четыре собаки и семь или восемь кошек. И за год ни одно из животных у них не осталось.
Все умерли?
Нет, они просто берут их и потом выкидывают. Причем сначала они невероятно их любят. Выдают этим животным колоссальную порцию любви, которая у них накопилась и которую им некуда девать. Саша просто запихивает к себе в рот щенячью голову. Но при этом тут же — то ли эти щенки ссались у него, то ли тявкали — он начинает их воспитывать. И он делает это ровно так, как воспитывали его. То есть херачит по морде этих маленьких щенят, просто их лупит. И при этом использует выражения точно не свои собственные, а те, которые слышал раньше.
А ты знаешь стихотворение Михаила Гронаса «Дорогие сироты»?
Нет.
Оно совсем короткое: «дорогие сироты / вам могилы вырыты / на зеленой пажити / вы в могилы ляжете / и очень нас обяжете / очень нас обяжете».
Блин. Точнее и не скажешь. Их ведь туда и готовят. Никто даже не рассчитывает, что они будут жить и выживут. Когда я снимал в 2021 году, в России ежегодно выпускалось из интернатов около 20 тысяч сирот — и это именно дети, которые никогда не жили в семьях. А насколько вырастет число сирот в ближайшие годы, честно говоря, трудно себе даже представить.
Смотреть: Premier
Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram