Счастливая Немосква
Роман Мокров: перформансы повседневности
Художник из Электроуглей Роман Мокров (р. 1986) доказывает, что эпоха великих географических открытий не закончилась: вот уже десять с лишним лет он исследует социальные территории за пределами МКАД, дав этой неведомой земле имя Немосква.
Из проекта «Немосква», 2011–2012
Фото: Роман Мокров
Из проекта «Немосква», 2011–2012
Фото: Роман Мокров
Этот текст — часть проекта «Обретение места. 30 лет российского искусства в лицах», в котором Анна Толстова рассказывает о том, как художники разных поколений работали с новой российской действительностью и советским прошлым.
Подъезжая под Электроугли, лирический герой бессмертной поэмы Венедикта Ерофеева «Москва — Петушки» разражается фейерверком рецептов авторских коктейлей. Лирический герой Романа Мокрова, уроженца города Электроугли, движется по тому же, Горьковскому направлению Московской железной дороги, но в обратную сторону — к Курскому вокзалу. Вся жизнь художника, с самого раннего детства, когда мама повезла его было в хореографическую студию при Большом театре, но потом пожалела ребенка, отдала в кружок при ГМИИ имени Пушкина, где он и проучился с шести лет до конца школы, и в изостудии, и на «юного искусствоведа», проходила в подмосковной электричке: туда — обратно. Электричка в Москву стала для него, как и для большинства его земляков, социальным лифтом. Хореография, музыкальная школа, Пушкинский музей — о себе Мокров говорит, что происхождения он рабоче-крестьянского, а родительская педагогическая программа была вызвана одним желанием: чтобы все у него сложилось лучше и красивее. На подмосковной электричке Мокров и въехал в мир большого искусства — почти что буквально.
В 2012 году никому не известный молодой художник оказался в шорт-листе премии «Инновация» с видео «Бесконечная история» (2011). Лауреатом не стал, но получил приз от Stella Art Foundation, попал в поле зрения галереи «Триумф», охочей до юных дарований, полюбился модным кураторам, фондам и центрам современного искусства. «Бесконечная история» была первой видеоработой фотографа, первой встречей с движущимся образом, и в этом опыте интуитивное понимание философии медиума, меланхолического в своем тяготении к закольцованности, наложилось на философский взгляд на жизнь или, вернее, на жизненную философию Мокрова. Почти минималистское видео длится чуть меньше семи минут: вначале в кадре — электричка, монотонно громыхающая по путепроводу на подъезде к вокзалу, затем — дыра в рифленом металлическом заборе, ограждающем пути, сквозь которую, минуя турникеты, покидают вокзальную территорию десятки безбилетников; как только фильм доходит до середины, все повторяется заново — с другим пассажирским составом и другой партией зайцев. Впрочем, зрителю достаточно и двух вариаций, чтобы понять, что балет этот не имеет начала и конца. Дыра как метафора социальной пропасти, что отделяет столичный мегаполис от областных городков, антропологическое исследование о том, как практический разум обывателя находит лазейку в рациональности властных структур и урбанистических конструкций, размышление об уделе человеческом, о человеческой обреченности на унылость и однообразие жизни — «Бесконечная история» открыта разным интерпретациям. Прямоугольное отверстие с людьми, проделывающими привычные, рутинные движения, преодолевая препятствие, кажется и картиной в картине, и хореографической постановкой для кордебалета повседневности — взгляд Мокрова нацелен на банальное и обыденное, он сам наблюдал эту дыру практически ежедневно по пути в Москву, но только к 25 годам разжился видеокамерой, чтобы все это снять. Однако в его взгляде есть определенная эстетическая и этическая установка, парадоксальная смесь художественности, иронии и сочувствия, которая позволяет художнику и зрителю вслед за ним не выносить приговор, но видеть, что у обыденности, какой бы неказистой она ни была, есть своя правда и свои оправдания.
«Бесконечная история» положила начало серии «железнодорожных» видео и фотографий, частью документальных, частью перформативных, где Мокров и его веселая компания, когда-то называвшая себя «галереей Электроугли», художественно валяет дурака, тащит по рельсам детские саночки с явно переросшим их пассажиром, показывает задницы проносящемуся мимо скорому поезду, рассаживается на перроне в шезлонгах, словно на пляже, или же повторяет маршрут героя бессмертной поэмы Венедикта Ерофеева. Эта же компания «галереи Электроугли» появляется на фотографиях серии «Немосква» (2011–2012), в которой художник словно бы заставляет своих зрителей взять билет на карьерный лифт в обратном направлении и отправиться в те города Подмосковья, откуда в столицу, набиваясь битком в электрички, ежедневно прибывает рабочая сила. По умолчанию считается, что жизнь там сера, убога и депрессивна, но Мокров показывает, что Немосква — с невестой в пышном платье на лестнице обшарпанной хрущобы или с оформленным как Золушкина карета свадебным лимузином, застрявшим посреди курдонера панельной многоэтажки,— живет в ожидании праздника. И чем ужаснее вид разросшихся «человейников», машин, утонувших в снегу до весны, или бездонных луж, в которых удваиваются тошнотворные стандартизированные фасады, тем острее это ожидание. И чем больше кредиты и ипотеки, тем отчаяннее веселье. Отсюда неистребимая магическая устремленность к красоте, предстающей во всем своем аляповатом блеске в прекрасной серии «Фото на фоне ковра». Разлом в реальности, составляющий суть мокровского искусства, проходит не между московским благоустройством и немосковской запущенностью, а между безвидностью бытия и надеждой на счастье.
Роман Мокров: «Я никак не отличаюсь от них»
Прямая речь
Фото: из личного архива Романа Мокрова
Фото: из личного архива Романа Мокрова
- О свадебной фотографии
Это часть моей идентичности. Когда я в 2006 году начал ходить на свадьбы как свадебный фотограф, я думал, что то, что я вижу,— это просто золото. Это душа народа — по-другому такое вообще никак не увидеть. Свадьба — это магия: для большинства людей это определенные заклинания, которые даруют плодородие и семейное благополучие, это магические ритуалы, которые обязательно надо соблюсти. Сейчас все изменилось, все стало очень красиво и более фальшиво: нет ни ковров на стенах, ни конкурсов — одна говорильня, все в одинаковых платьях, люди наелись, поднакопили денег, и пришел американо-европейский стиль. Лимузинов уже нет! То есть они есть, но это больше не транспортные средства, им не выдают ПТС: наш лимузин — это же обычная распиленная машина, увеличенная, чтобы влезало человек тридцать, самоделка, это не те лимузины, которые были в американских фильмах. Последние лимузины доезжают свое — и их больше не будет. - О контакте с людьми в кадре
Дело не в том, что я по диплому психолог — просто я плоть от плоти, я отсюда. Если бы я был как в колониальном музее, смотрел на людей как на жучков, это бы чувствовалось мгновенно. Я никак не отличаюсь от них и искренне всем интересуюсь. У меня нет желания посмеяться над ними или осудить их. Если я ироничен и шутлив, так это потому, что я и над собой могу точно так же посмеяться. - О «Немоскве»
Это не географическая, а ментальная территория. В Москве меня ничто не трогает — ни благоустройство, ни что-либо еще, не за что зацепиться и что-то придумать. Мы сейчас из Электроуглей переехали поближе к МКАДу, в новые дома: там все гладенько, тротуарчики, детям хорошо, я понимаю, что мой ребенок, если поскользнется, не упадет на битые стекла, и это радует. Но глазу моему зацепиться не за что.
К тому времени, когда «Бесконечная история» и «Немосква» составили Мокрову репутацию одного из самых перспективных молодых художников его поколения, он успел сделать другую фотографическую карьеру, не связанную с современным искусством. На восемнадцатилетие студент второго курса психологического факультета Московского областного университета (университет был выбран из-за близости к Курскому вокзалу) получил в подарок от отца фотоаппарат и компьютер, купленные на дедово наследство (деду, прожившему в деревне в 20 километрах от Москвы, мечтавшему побывать на Красной площади, но видавшему ее только по телевизору, будет посвящен самый трогательный проект Мокрова «Далекие края»). Студент-психолог начал снимать. Снимал для вечности — с ходу вступил в Творческий союз художников России, возглавлявшийся ветераном Горкома графиков на Малой Грузинской Эдуардом Дробицким, делал выставки с характерными названиями «Моя Россия» или «Мой город» в родных Электроуглях, Балашихе, Электростали, но чувствовал, что в «классической» фотографии ему тесновато, и пытался выскочить за ее рамки — например, при помощи ассамбляжа. Снимал и для заработка, подвизаясь фотографом на свадьбах и корпоративах. Мокров считает, что художником он стал благодаря интернету и школам — Институту проблем современного искусства Иосифа Бакштейна и «Свободным мастерским» Дарьи Камышниковой при Московском музее современного искусства (теперь он и сам ведет там мастерскую). Но нельзя недооценивать роль свадебной фотографии в том, как этот с раннего детства культурный, воспитанный изостудиями глаз превратился в глаз художника, внимательный к фактурам и ритуалам немосковской повседневности. Где Немосква — не столько географическая, сколько социальная или, как говорит Мокров, ментальная территория, начинающаяся не за границами МКАД, а в каждом телевизоре — в дизайне, режиссуре и самой атмосфере любой программы, будь то ток-шоу или политические новости.
Фото: Роман Мокров
Фото: Роман Мокров
Фото: Роман Мокров
Фото: Роман Мокров
Фото: Роман Мокров
Фото: Роман Мокров
Фото: Роман Мокров
Фото: Роман Мокров
Фото: Роман Мокров
Про Мокрова часто пишут, что он — виртуоз-антрополог, мастер такого включенного наблюдения, когда дистанция сошла на нет и исследователя не отличишь от объекта. Точнее было бы сказать, что он — мастер самонаблюдения, проживающий эту бесконечную свадьбу вместе со своими героями, недаром каждый вернисаж его персональной выставки превращается в вечеринку, съемку с которой не отличишь от свадебной. В юности художник и его герои были исполнены романтизма: водружали флаги на трубе заброшенной котельной — алые революционные и черные пиратские, с надписью «ART»; гребли на своих надувных курортных матрасах против течения по сточным водам ручьев и канав; ныряли в прорубь, обливались водой на крепком морозе, устраивали пикники на крыше многоэтажки где-то над городом и романтические ужины на облезлых балконах. Взирали с высоты на мир художественным взглядом, так что и зимняя детская площадка, вроде бы типовая и ничем не примечательная, наполнялась брейгелевской меланхолией, а панорама ночного города, озаряющегося новогодними фейерверками, напоминала неаполитанскую ведуту с процессией cв. Януария и извержением Везувия. Но постепенно «галерея Электроугли» остепенялась, женилась, заводила детей — и то же самое случилось с художником, ныне многодетным отцом семейства, чей взрослый фотодневник мы читаем в последних работах. Ковер, над которым они подтрунивали в юности, подкрался незаметно, на смену романтизму пришел бидермейер, что так печально совпало с наступлением реакции.
Шедевр
«Немосква»
Фотографии. 2011–2012
Фото: Роман Мокров
Фото: Роман Мокров
Фото: Роман Мокров
Фото: Роман Мокров
Фото: Роман Мокров
Фото: Роман Мокров
Фото: Роман Мокров
Фото: Роман Мокров
Фото: Роман Мокров
«Немосква» исключительно живописна — во всех смыслах. Во-первых, вся она фактурна, как интерьеры «малых голландцев»,— украшена коврами, цветастыми обоями, календарями, наклейками на буфет, магнитиками на холодильник, красивыми вывесками со звучными и непонятными названиями и «ЖЭК-артовскими» плюшевыми зверями в автомобильных шинах на лысых клумбах. Во-вторых, вся она стремится к живописи — в ее древнейшей декоративной функции. К тому, например, чтобы расписать лестничную клетку панельной многоэтажки, где один вид мусоропровода заставляет вас живо представить себе, какая вонь тут стоит, фресками с лошадьми и монструозной наядой в бикини, зачем-то взвалившей себе на плечи дельфина, как Добрый пастырь — агнца. Или к тому, чтобы украсить капот черной иномарки жостовскими узорами, дабы инородное красивое стало еще более красивым и вдобавок родным. В-третьих, и сам фотограф в постановочных фотографиях любит разыграть живую картину, скажем, заставить приятеля любоваться закатом, отражающимся в какой-то непроходимой мусорной луже, так что невольно вспоминаются мечтатели перед безбрежным морем с пейзажей Каспара Давида Фридриха. Фотоперформансы с участием художника и его друзей — плавать на надувном матрасе по заросшей ряской канаве, словно по Амазонке, забраться в лесное болотце, изображая мифических тритонов с бутылками вместо раковин, или напялить на спину кладбищенский венок, как панцирь черепахи,— из обычного подросткового дуракаваляния превращаются в тонко настроенный инструмент по примирению с жизнью посредством абсурда. Фотограф, столь чувствительный к абсурдистской фактуре реальности, к ее парадоксам, когда золотые кресты со стихаря батюшки рифмуются с панковскими черепами на платочке старушки, пришедшей на службу, смеется над извечным конфликтом между страстью к украшательству и неказистостью результата и одновременно видит в этом конфликте тот уникальный автохтонный стиль, плоть от плоти которого и он сам, и мы, зрители, идущие в продуктовый с красивым нерусским названием «Гермес» мимо очередного забора с патриотической надписью «Россия для русских». «ЖЭК-артовские» плюшевые звери, перезимовавшие на клумбах, немного расплылись и приобрели угрюмое выражение морд — такое же, какое бывает у человека в электричке в час пик.
Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram