10–11 июня в пространстве «Севкабель Порт» пройдет 22-й музыкальный фестиваль Stereoleto, одним из хедлайнеров которого станет легенда отечественного исполнительского искусства Лев Лещенко. Лев Валерианович может позволить себе читать рэп, петь «Кино» и собирать аншлаги на как бы молодежных фестивалях. Что нужно, чтобы на девятом десятке лет оставаться «все время в эксперименте»?
Певец Лев Лещенко во время концерта
Фото: Анатолий Жданов, Коммерсантъ
Певец Лев Лещенко во время концерта
Фото: Анатолий Жданов, Коммерсантъ
— Восемь лет назад вы выступали на рок-фестивале Kubana и произвели там фурор, потом на «Нашествии», и это тоже был фурор. С чем вы это связываете? Ваши песни — такой генетический код?
— Начну с того, что фурора никакого не было. Была студенческая аудитория, ребята продвинутые, образованные. Если говорить о каком-то генетическом коде, то, наверное, родители в них это заложили с детства: воспитание должно иметь легкий назидательный характер, но не принуждение. Ребята, которые занимаются рок-н-роллом, мне думается, более продвинуты, чем то, что мы видим в масс-культуре. Они слушают много заграничного, но фундамент, базовые вещи остаются. Музыка нашего времени уже стала как классика. Она воспринимается усредненно, так, как я в свое время воспринимал музыку начала XX века, Рахманинова, Стравинского. Эти ребята очень уважительно относятся к своему прошлому, и им, наверное, интересно то, что невозможно сейчас найти в анналах. В интернете это, конечно, есть, но никто сейчас не будет искать, потому что жизнь такая стала — масса информации на единицу времени. Когда им предлагаешь нормальную музыкальную среду, им это нравится. Это было видно и по Kubana, и в «Главклубе» я выходил на сцену, и с Loc-Dog’ом мы пару раз выступали в ночных клубах.
Да, им это нравится, но они никогда не придут на официальный концерт. И так и должно быть. Я особо не обольщаюсь, мне просто любопытно поговорить с ними языком музыки прошлого, когда было очень много профессионального. Ведь сейчас песня превратилась в продукт собственного выражения: я сам пишу музыку, сам сочиняю, сам пою, сам получаю деньги за это. Раньше продукт был иначе сформирован. Был профессиональный композитор, как правило, человек с консерваторским образованием, потому что ни на радио, ни на телевидение людей без образования просто не принимали. Был поэт типа Вознесенского, Евтушенко, Рождественского, Дербенева или Багрицкого. И, как правило, были профессиональные исполнители, профессиональные певцы. Этот продукт создавался большим количеством людей. А сейчас это индивидуальное предпринимательство какое-то.
— ИП Лещенко.
— Да, ИП Лещенко. Я нахожу общий язык с молодежью, мне молодежь присылает очень много песен. Я их не пою в силу того, что это не моя музыка, голос не так уж хорошо укладывается в нее. Мое классическое вокальное образование позволяет петь распевную музыку, более кантиленные мелодии. Хотя я всегда говорю, что первый рэпер был Владимир Владимирович Маяковский, строчку которого можно спокойно зарифмовать под музыку. Мы с Диной Гариповой сделали коллаборацию «Ты молодой»: я пою кусочек своей песни «Прощай» и читаю строчку из «Облака в штанах» Маяковского — «У меня в душе ни одного седого волоса, и старческой нежности нет в ней! Мир огромив мощью голоса, иду — красивый, двадцатидвухлетний». И «лай-лаа, та-та-та-тара-та-тата»!
— Вы для Stereoleto специально составляли программу?
— Нет. Я написал много такой «молодой» музыки, которую они не знают. Но меня руководители попросили как можно больше петь моих самых известных и знаковых песен типа «Ни минуты покоя», «Прощай», «Надежда», «Команда молодости нашей», «Родительский дом». Интересно, что, например, «И вновь продолжается бой» особенно будоражит народ.
— Очень запоминающаяся мелодика, наверное, поэтому.
— Не только запоминающаяся мелодика, там ритм очень хороший. За границей я видел, как на площади цветные танцуют под эту песню рэп и брейк-данс. Наверное, кто-то из эмигрантов притащил. Настоящая музыка вечна. «Танец с саблями» Хачатуряна может когда-нибудь исчезнуть? Никогда в жизни, он уникальный. Мелодии типа «Подмосковных вечеров» сидят в крови у тех, кто их слушал, кто это чувствует.
— Вы записали кавер с Therr Maitz и Антоном Беляевым на «Спокойную ночь» «Кино». Любите «Кино»?
— Это был эксперимент. Я Цоя знаю, но не могу сказать, что поклоняюсь ему. Я больше все-таки — если говорить фундаментально — склонен к другой музыкальной культуре, рок-джазу. В свое время мне нравились такие группы как Blood, Sweat & Tears, или Tower of Power, или Chicago. Я работал с ансамблем «Мелодия», а там ребята были поклонники именно джазовой музыки. Когда пришла рок-музыка, они впитали ее в себя, вобрали и исповедовали. Ну и я заразился немножко этой культурой, хотя до этого слушал классический рок. Работая на радио, где-то с 1970-го по 1980-й, я ушел в сторону классики и перепел огромное количество романсов — начиная от Бриттена, Вольфа, Шумана и Шуберта.
Я работал на радио в классической редакции, солистом Гостелерадио. У нас была норма: мы обязательно пели 15 «живых» передач в месяц, у микрофона. Я там перепел произведений 100–150 как минимум. У меня был замечательный педагог Павел Михайлович Понтрягин, который не распевал, а просто говорил: «Учите то, учите это». И мы каждый урок приносили какое-то новое произведение. Я сделал себе огромный классический репертуар, который потом пригодился в работе на радио, и немного отошел от рок-культуры. В 1990-х годах появились такие компиляции и компиляторы типа «Ласкового мая», попса. Хотя были версии если не совсем роковые, то на основе рок-музыки: те же «Иванушки», «Цветы», не говоря уже про Кипелова и прочих. И сегодняшний рэп тоже на базовой основе рока, конечно.
«В 1952 году я пел для Сталина»
— А профессиональных композиторов не осталось от слова «совсем»?
— Нет, есть профессиональные композиторы, но они ушли в деньги, а деньги сейчас только в кино и киномузыке. Есть ребята, пишут песни, но их немного. Я знаю только мастодонтов, таких как Крутой, Фадеев, Матвиенко, Костя Губин,— это люди, которые получили хорошее консерваторское образование, они знают гармонию, аранжировку, это фундаментальные музыканты.
— Такие мэтры, как, например, Том Джонс, записывают альбомы трибьютов с разными артистами. Вы никогда не думали сделать то же самое?
— Я пел практически со всеми девушками: с Аллегровой, Алсу, Пугачевой, Ротару. Эти записи есть, поэтому какой смысл делать альбом? Последние дуэты были с Сашей Воробьевой, это певица, которая выиграла «Голос». Мне очень понравилось: она блистательная, более того, я даже помог ей один клип сделать, участвовал в этом. У меня разные интересы, я не зацикливаюсь только на эстрадной музыке. Я продюсировал оперу «Царица» в «Геликон-опере», сейчас работаю над двумя мюзиклами. Большую часть жизни у меня отнимают вещи специального характера, скажем, я записал гимн «Динамо», поскольку их болельщик. Я все время в эксперименте. Один из первых записал с «Мегаполисом» клип «Там» на стихи Бродского.
«Системность» — хорошее слово, но сейчас такая жизнь, что читать одного автора неинтересно, слушать одного музыканта — тоже. Столько информации: хочется и сериал посмотреть, и сходить на футбол или баскетбол. (У меня была профессиональная баскетбольная команда, где я был президентом.) Стараюсь и с друзьями встретиться, и съездить на рыбалку — нет такого, чтобы я занимался только эстрадным делом.
— Совершенно удивительно, учитывая, что возраст. Откуда силы на все это?
— Мне интересно жить, понимаете? У меня даже песня с таким названием есть. Я не тусовочный человек, но есть определенный круг друзей, с которыми я общаюсь. Сейчас стало много не афишной, а корпоративной работы: это тоже интересно, это новые знакомства, такие яркие, необычные, каких я даже в концерте не могу получить. Приходит публика, она знает мой репертуар. Попадаешь на корпоратив, видишь, как 40–50-летние ребята (я считаю, что это еще молодежь) заводятся от этих песен. Это всегда радует.
— Ваш папа чуть-чуть не дожил до 100 лет. Вы бы хотели так же?
— Я бы хотел больше, конечно, но вряд ли получится. Я думаю, и до 100 не дотяну, потому что мы очень много пережили. Они-то тоже много пережили, скажем, две войны, но мы психологически менее устойчивы. Они все-таки жили ради идеи, у них были точные ориентиры, точный вектор, как сейчас говорят. А мы шандарахались: после войны — одно время, после смены власти — другое, перестройка — третье, сейчас четвертое время… Такой биографии, как у нас, нет ни у одного поколения. В 1952 году я пел для Сталина в сводном хоре, нас было 300 мальчиков в зале театра Советской армии. А потом я пел для Хрущева, пел для Брежнева, для остальных, и Горбачева, и для Путина, и для Ельцина. Я пережил девятерых генсеков, или руководителей нашей страны, можете себе представить? Это биография, и она менялась все время, как менялась наша конституция, которую переписывали все время под кого-то.
— Кто из этих девяти вам показался самым симпатичным в человеческом смысле?
— Самый честный и самый порядочный, мне кажется, был Брежнев. Я знал его семью, знал, как он жил, как он заботился о людях. Это потом, когда он уже был старичком, стал трагикомической фигурой, а вначале делал очень много. При Брежневе было 18 лет счастливой жизни. Строили заводы, фабрики, плотины, Тольятти, «Атоммаш», КамАЗ — было колоссальное движение вперед. Все это чушь, когда говорят «время застоя». Никакого застоя не было! Весь фундамент сегодняшний — это брежневские времена, послевоенные и брежневские. А дальше пошел развал страны, я считаю. Но сейчас власть я не комментирую.
«Ору, кричу, даже иногда ругаюсь матом»
— Вы очень тяжело болели. Ковид вас как-то изменил?
— Изменил очень, да. Я стал намного хуже себя чувствовать, появились синдромы нездоровья, повышенной усталости. У меня сердечные проблемы, ковид их обострил, конечно. Но он обострил и наши чувства. Если раньше мы походя говорили: «Желаю счастья, благополучия, здоровья», то после ковида все понимают, что здоровье — это самое главное. И не только здоровье отдельного человека, но и здоровье нации, и здоровье мира.
— Наверняка многие из ваших друзей уже ушли. Кого из них вам не хватает?
— Многих, причем не только в области культуры. Не хватает, прежде всего, родителей, хотя мать у меня была не родная, меня воспитывала приемная мама (родная мама Льва умерла, когда мальчику не исполнилось и двух лет.— «Ъ-СПб»). Не хватает отца, не хватает друзей, которые ушли. От класса осталось совсем-совсем немножко. Институтские друзья умерли многие, театральные коллеги — я в театре оперетты работал три года. Иногда вспоминаю очень близких людей. Ушли коллеги по цеху, в первую очередь, любимые композиторы, с которыми я работал: Фрадкин, Фельцман, Рождественский. Ушел Муслим Магомаев, с которым мы дружили. «И только память временами в небе пишет нам: “Привет!”», есть такая песня у меня, «Молодость» называется.
— Вы красиво постарели. Что нужно делать, чтобы так стариться, а чего делать не нужно?
— Есть такой анекдот про геронтологов. Приехали они в Грузию, в горы, встретили старого человека. «Сколько вам лет?» — «105». — «Курите?» — «Нет». — «Пьете?» — «Нет». — «Любовь?» — «Умеренно». — «Работа?» — «Все время на свежем воздухе». Потом встретили старца 110 лет, говорит то же самое. Наконец, встречают совсем глубокого старика. «Скажите, вот все рассказывают про режим, привычки. Вы не курите?» — «Курю». — «Не пьете?» — «Пью все время». — «А работа?» — «Да я никогда не работал!» — «А сколько же вам лет?» — «37».
Что можно сказать? Во-первых, должна быть умеренность во всем. Во-вторых, я сейчас перед дорогой сделаю небольшую зарядку, спиной позанимаюсь, поприседаю, плавать уже сегодня не пойду. Рот иногда надо закрывать за столом. Думать о хорошем, добром вселять добро. Надо быть правильным, честным, любить людей, любить свою профессию, впускать побольше солнца. Я только дома иногда могу поворчать, а в компании обязательно поговорю с людьми.
— Вы вообще производите впечатление очень правильного человека. Бываете ли вы злой? Можете ли сорваться на кого-то?
— Обычно не срываюсь, такое бывает чрезвычайно редко. Не порчу себе нервы. Я с плохими людьми просто не общаюсь. С теми, кто вызывает у меня антагонизм, раздражение и уж тем более со жлобами. Жена говорит: «Ты до сих пор не научился говорить «нет». И этим все время пользуются». Но иногда я могу резко себя повести.
— Когда вы последний раз такое случалось?
— Эмоции свои расходую только на стадионе. Я ярый болельщик, у меня была профессиональная команда, которая сейчас превратилась в питерский баскетбольный клуб «Зенит» благодаря моей помощи (но я об этом не говорю никому). Вот там я болею по-настоящему, ору, кричу, даже иногда ругаюсь матом.
«Мы с женой постоянно разговариваем»
— Вы перед чемпионатом мира по футболу на шоу у Мартиросяна разыграли Ольгу Бузову. А вас самого когда-нибудь разыгрывали?
— Ну как разыграл? Я не жесткий человек, поэтому долго не могу разыгрывать. Как-то разыграл моего друга Володю Винокура. Он снимал передачу с Урмасом Оттом, и она не выходила в эфир. Я позвонил ему, когда он был в Таллине, представился Урмасом. Он спрашивает: «Почему передача не выходит?» Я отвечаю (с фирменным акцентом.— «Ъ-СПб»): «Таккие турраки, острая перетачча». Он: «Ну, заходи ко мне». Я стучусь в номер, он: «Кто там?» — «Урмас Отт пришел». Он открывает, видит меня — с ним была истерика.
В свое время знаете, какие были розыгрыши? Когда, допустим, компания Богословского приехала к одному из известных актеров, он их пригласил на выпивать, а того дома не оказалось. Они раз — и «опечатали» ему квартиру: взяли шнурок, пластилин и пятак, где был герб, и «опечатали». Он двое суток скрывался в дворницкой, думал, что арестовать собираются. Вот это розыгрыш, я понимаю.
— Вопрос был в другом: а вас разыгрывали?
— Конечно, много раз. Самый запоминающийся розыгрыш был на телевидении, когда нас пригласили открыть фабрику печенья имени Винокура и Лещенко. И мы подписались, ходили, смотрели помещения, заглядывали в морозильные камеры, а потом оказалось, что это был розыгрыш. Локально, конечно, Володя меня разыгрывал, и я его разыгрывал, но это было в юные годы, лет тридцать назад. Сейчас уже как-то неинтересно.
— Можно сказать, что Владимир Винокур ваш ближайший друг?
— Мы товарищи. Я много лет очень дружу со Славой Добрыниным, с Игорем Крутым, с Володей Винокуром, Сашей Розенбаумом — это близкая мне компания.
— Вы с женой вместе четвертый десяток лет. Как найти…
— Компромисс?
— Вообще, как столько лет жить в согласии?
— То есть компромисс, конечно. Кусочек личной жизни должен быть, своей территории. И не переходить на откровенные скандалы, стараться сдерживаться. Я много ездил в свое время, это помогало: скучаешь друг по другу, чуть отвыкаешь, потом снова привыкаешь. Такие перерывы дают возможность дозировать общение. Мы друг друга поддерживаем, стараемся не переходить грань привычки и тем более не хамить друг другу. И совместных интересов у нас много: то, что любит Ирина, люблю и я. Мы постоянно разговариваем, стараемся обсуждать ситуации сегодняшнего дня. Она у меня в виде дайджеста: присылает всевозможные ссылки, надо почитать то, надо это. Потом делимся впечатлениями.
Ира безумно талантливый во всех отношениях человек: прекрасно готовит, шьет, хотя сейчас уже меньше, и потрясающе пишет. Она настоящий литератор, с метафорами, с образами. Я пытаюсь подвигнуть ее на книгу.
— Не пора ли освежить вашу монографию?
— У меня есть «Апология памяти», но она мне самому не нравится. Первое издание было написано как эссе о моих гостях, друзьях, знакомых. Потом я его переписал и сделал уже без воспоминаний о других, оно отражает мою маленькую биографию. Я писал это с девушкой-соавтором, просил ее излагать простым языком, в стиле Катаева или Трифонова, это не вполне получилось. Кто сейчас будет читать монографию? Мне Саша Ширвиндт подарил свою книжку, он остроумный человек, подписал: «Моему единственному читателю».
«Я люблю совок»
— Верно ли, что у вас есть Instagram (социальная сеть запрещена в РФ), Telegram и даже Tik-tok?
— Instagram у меня взломали, я его уже не веду, это делают поклонники. Tik-tok нет, и вообще его я смотрю мало. Наверно, в Instagram или Telegram есть возможность высказать свое мнение, как это делает Божена или Маша Шукшина: они делятся, философствуют. Я этому не подвержен, да и жалко времени. Тороплюсь все успеть: почитал немножко, посмотрел, побежал на запись и так далее. Редко отдыхаю, а когда отдыхаю, то лежу на диване и читаю или смотрю какое-нибудь кино. Могу забежать в театр, в свой любимый театр оперетты на мюзикл, или если кто-то из актеров приглашает посмотреть спектакль. Недавно смотрел «Варшавскую мелодию» с Аглаей Шиловской и Александром Устюговым. Потом дома специально пересмотрел тот же спектакль, но с участием Михаила Ульянова и Юлии Борисовой и Даниила Страхова с Юлией Пересильд. Интересно, как они играют, кто по-своему трактует эту классику, ярчайший шедевр на двоих.
— Любите ли вы путешествовать и есть ли город или страна, куда вы готовы возвращаться раз за разом?
— Я думаю, что город, наверное, страны такой нет. Я настолько люблю свое отечество… Слово «родина» не говорю никогда, а «отечество» — да. И мне нравится Сочи, может быть, потому, что я с женой тогда познакомился. Люблю иногда пройтись по улицам Сочи, посмотреть, как меняется город, как растут люди, как хорошеет этот курорт. Я люблю совок. Все говорят: «Совок, совок, фу!» — а я его люблю.
И еще мне нравится Венгрия: жена окончила университет в этой стране, дипломатический факультет, и она меня туда притащила. У меня есть даже маленькое жилье в Будапеште. Я считаю, что Будапешт — самый яркий город Европы, а не Лондон и не Париж ни в коей мере. Это все города достаточно архаичные и на сегодняшний день переполненные приезжими. Очень много иммигрантов, они портят эти мегаполисы. А поскольку венгерский язык сложный, не каждый им владеет, там мало пришлого люда, и очень приятно ходить по улочкам Будапешта, по Дунаю.
— Вы никогда не думали над тем, чтобы провести старость как раз в этом маленьком жилье в Будапеште?
— Нет, я не выдерживаю долго: нужно общение, должна быть общая языковая среда. Хочется в театр пойти, с друзьями поговорить, по московским улицам походить. Я, правда, редко хожу, но все равно, ты понимаешь, что это всегда возможно. В Будапеште я могу, конечно, жить, потому что интернет есть, развлечений там море, это центр Европы: сел в машину — и за два часа ты в Вене, или в Братиславе, или в Праге, или в Берлине. Будапешт очень удобно расположен. Я даже знаю несколько слов по-венгерски: «Как дела? Как себя чувствуешь? Hogy rzi magt?» Три фразы, не больше. Хотя я пел на 11 языках, но не знаю ни одного из них: просто запоминаешь текст и выучиваешь.
— Из этих 11 языков какой был самый экзотический?
— Самый экзотический был, наверное, абхазский, из-за чего на меня в Грузии как-то года три назад наехали. Хотя культура, на мой взгляд, не имеет никакого отношения к моментам конфронтации. Пел на французском, испанском, латышском, на немецком, на грузинском, на японском, на китайском — на нем я даже пел «Подмосковные вечера». Меня друзья иногда просят: «Спой на китайском!»
— Есть какие-то песни, которые для вас вечные? Которые вы готовы слушать раз за разом.
— Есть такие песни, они как вехи времени. Очень жалко, что сегодня не все вещи можно исполнять. Гениальная песня, например, «Я люблю тебя жизнь» или «Пусть всегда будет солнце». Сейчас же невозможно петь «Спросите вы у тех солдат, что под березами лежат», к сожалению. А это были вековые песни, выражение чувств и любви к нации.
— Некоторые свои вещи вы наверняка уже сотни раз исполняли, а может быть, и тысячи…
— Есть те, которые я исполнял если не тысячу раз, то пятьсот-то точно.
— Есть из них те, что до сих пор вас трогают?
— Вы знаете, песня — это очень чувственный материал. Я могу в тысячный раз петь «Балладу о красках» или «За того парня» — все зависит от аудитории. Если сидят последние ветераны, которые прошли войну, они дают обратную связь своими эмоциями. Волнуешься, хотя и поешь это в тысячный раз. А есть песни как продукт, который бывает востребован или не востребован. Каждая аудитория очень индивидуальна.