В последние годы энтузиазм бизнеса в отношении работы в рамках Евразийского экономического союза (ЕАЭС) начал угасать из-за торможения интеграции — однако резко вырос после введения в отношении РФ санкций за ее военную операцию на Украине. О том, какие перспективы российские компании видят в работе с ЕАЭС теперь, как происходит адаптация Евразийского союза к новым условиям и как в ней участвует бизнес, а также о балансе рисков и выгод от создания новых евразийских институтов, международных договоренностей и структур взаимодействия бизнеса разных экономических объединений, в интервью “Ъ” рассказывает глава Российского союза промышленников и предпринимателей (РСПП) Александр Шохин.
Александр Шохин
Фото: Александр Миридонов, Коммерсантъ
Александр Шохин
Фото: Александр Миридонов, Коммерсантъ
— За год российские компании в силу понятных причин нарастили интерес к ЕАЭС, а сам союз активизировал работу по устранению внутренних барьеров. До санкций участники процесса, и РСПП в том числе, сетовали, что интеграция увязла в технических деталях и фактически саботируется…
— На самом деле интеграционный процесс непрерывный: когда снимаются одни барьеры, возникают другие. Как раз поэтому одной из главных инициатив председательствования России в органах ЕАЭС является формирование среднесрочной и даже долгосрочной программы ликвидации барьеров на период до 2030 и 2045 годов. Для бизнеса это крайне важно, потому что сотрудничество с ЕАЭС позволяет поддерживать непрерывность работы компаний, предложения на рынках, развитие российской экономики — и сейчас актуальность этого сотрудничества резко выросла.
Всего с 2016 года устранены 62 барьера для доступа на рынки стран ЕАЭС. Однако, по оценкам Евразийской комиссии, на внутренних рынках союза сохраняется 41 препятствие — 7 барьеров и 34 ограничения. Среди сфер регулирования, в которых сохраняются барьеры,— госзакупки, санитарные и фитосанитарные меры, налоговая политика. Ограничения же имеют место не только в сферах, где существуют барьеры, но и в техническом регулировании, транспортной и энергетической политике, трудовой миграции, конкурентной политике, на финансовых рынках.
На недавнем заседании Высшего экономического совета (23 мая.— «Ъ») обсуждали возможности наднациональных структур оперативно реализовывать полномочия, которые уже переданы им с национального уровня. В частности, торгово-тарифная политика или техническое регулирование могли бы стать компетенцией ЕЭК как наднационального органа, чтобы не приходилось каждый пункт торговой политики, таможенной политики, техрегламентов и так далее выносить на уровень вице-премьеров, глав правительств и тем более — государств.
Улучшению ситуации должна способствовать вступившая в силу в конце апреля обновленная методология квалификации препятствий на внутреннем рынке ЕАЭС — во многом она отражает их видение бизнесом. Методология в том числе предусматривает ускорение рассмотрения вопросов о барьерах и ограничениях, что позволит оперативно принимать решения, снижающие потенциальные издержки компаний. Можно годами обсуждать барьеры — и не принимать решений, поэтому важно ужесточить сроки рассмотрения вопросов о снятии барьеров.
— Какова роль Делового совета ЕАЭС в решении проблем?
— В числе возможных мер устранения барьеров бизнесом предлагается использование международных стандартов либо разработка собственных новых стандартов и регламентов ЕАЭС, взаимное признание процедур оценки, гармонизация правил и норм маркировки, разработка унифицированных требований и правил обращения товаров, а также упрощение регулирования, налаживание необходимого информационного обмена и целый ряд отраслевых мер. Еще одно направление нашей совместной работы с ЕЭК — улучшение условий ведения бизнеса. Недавно был обнародован первый доклад ЕЭК «О состоянии делового и инвестиционного климата в государствах—членах ЕАЭС», в подготовке которого мы участвовали. Он может стать инструментом стимулирования предпринимательской деятельности как в рамках ЕАЭС, так и с участием партнеров из третьих стран, которые могут получить корректное представление об условиях и возможностях для выстраивания связей. С другой стороны, органы власти получают инструмент для «сверки часов» в работе по улучшению делового климата. Надеемся, что документ также будет получать регулярные обновления и в перспективе заменит «ушедшие» ориентиры в виде индекса Doing Business Всемирного банка.
— Интерес российских компаний к евразийскому рынку в прошлом году возрос, но во многом вызван возможностью его использования как шлюза для ввоза товаров из развитых стран. Насколько можно говорить о встречном росте интереса со стороны евразийских коллег к российскому рынку?
— Несмотря на непростые международные условия, мы видим заинтересованность в развитии сотрудничества как со стороны российского бизнеса, так и со стороны наших партнеров из стран ЕАЭС. Это подтверждают цифры: взаимная торговля продемонстрировала впечатляющую динамику, увеличившись в 2022 году на 14,7% по сравнению с 2021 годом: с $72,6 млрд до $83,3 млрд. По данным Евразийского банка развития, по отдельным странам имеет место кратный рост: экспорт Армении в ЕАЭС вырос в 2,8 раза (+$1,6 млрд), Киргизии — в 1,8 раза (+$646 млн), Белоруссии — в 1,3 раза (+$5,6 млрд), Казахстана — в 1,2 раза (+$1,9 млрд). Для отдельных стран значение рынка ЕАЭС резко возросло. Доля стран союза в общем экспорте Армении увеличилась с 29,3% до 46,8%, Киргизии — с 28,8% до 65,8%.
Рост торговли в ЕАЭС наблюдается на фоне резкого падения или полного прекращения поставок «традиционных партнеров», таких как государства ЕС. Фактически идет замещение целого ряда прежних поставщиков евразийскими компаниями. Изобретательность и заинтересованность во взаимовыгодной торговле наших партнеров не только из ЕАЭС, но и из самых разных регионов и стран мира позволяют с осторожностью говорить о том, что даже под растущим давлением наши связи будут адаптироваться к изменяющимся условиям.
Конечно, не стоит утверждать, что мы сможем за счет торговли с партнерами по ЕАЭС решить все проблемы резкой диверсификации торговых связей. Во многих случаях государства ЕАЭС не являются странами происхождения поставляемых товаров — по оценкам ФТС, совокупный объем параллельного импорта в Россию в прошлом году превысил $20 млрд. То есть в случае ужесточения санкционного режима мы можем столкнуться с ограничением или прекращением торговли по отдельным позициям.
Но и сейчас есть сложности: компаниям не всегда просто понять, относится ли поставляемый в Россию товар к товарам двойного назначения. При желании к ним можно отнести любую продукцию: медикаменты, подшипники, чипы. Поэтому не факт, что рост товарооборота, который мы видим сейчас, продолжится. Поэтому на этом этапе важно подумать о промышленной кооперации и о совместных проектах трех и более стран. Наличие не только торговых и инвестиционных отношений, но и общей производственной базы с выпуском совместного продукта осложняет введение санкционных ограничений. Не хотелось бы, чтобы взаимный интерес российских компаний и партнеров из стран ЕАЭС ограничивался только конъюнктурой. Мы надеемся, что этот всплеск трансформируется в более устойчивые связи.
— Каковы перспективы такой трансформации — обсуждаются ли уже бизнесом реальные проекты?
— Наш бизнес верит в успех сотрудничества с партнерами в ЕАЭС. Об этом, в частности, говорят результаты недавнего опроса РСПП: 61% опрошенных из порядка 200 организаций заинтересованы в развитии бизнеса на евразийском пространстве. 88% компаний, уже ведущих бизнес с партнерами по ЕАЭС, готовы расширять сотрудничество. Думаю, повышенный интерес к производственным проектам будет — поэтому даже страны, не входящие в ЕАЭС, например Узбекистан, заинтересованы в создании понятных условий для прихода российских инвесторов. Впрочем, российским инвесторам также нужно проявлять активность, поскольку в отличие от России у наших партнеров больше возможностей привлечь иностранные инвестиции. И страны ЕАЭС, безусловно, заинтересованы в релокации иностранного бизнеса, работавшего в России, на их территорию.
— Какие направления для инвестиций интересны российскому бизнесу, в каких странах?
— По данным нашего опроса, 74% сотрудничают с партнерами из Казахстана, 68% — из Белоруссии. На партнеров из Армении и Киргизстана приходится 49% и 47% ответов. Немаловажно, что в число ключевых форматов сотрудничества с партнерами входят создание совместных предприятий, экспорт продукции в страны ЕАЭС и трансфер технологий — направления, непосредственно связанные с инвестициями. Что касается отраслевой специфики, то она весьма разнообразна и включает в себя широкий спектр секторов: энергетика, транспорт и логистика, промышленное производство, сельское хозяйство.
— Конкурентны ли евразийские товары по качеству и цене? В каких отраслях замещение оказалось успешным, а в каких — нет?
— Продукция компаний из наших партнеров по ЕАЭС показывает себя весьма неплохо в разных отраслях: от машиностроения и энергетики до сельского хозяйства и электроники. По оценкам ВАВТ, страны ЕАЭС, включая Россию, обладают сравнительным преимуществом в производстве 59 ключевых импортных позиций, импорт которых в 2021 году составил $20,6 млрд.
— Из скольких?
— Всего рассматривалось 462 наименования, стоимостной объем импорта которых в ЕАЭС по итогам 2021 года составлял не менее $100 млн, а их доля на евразийском рынке превышала 50%. В числе перспективных 59 позиций — устройства для труб, корпусов котлов, запчасти для тракторов и грузопассажирских автомобилей, мощные турбореактивные двигатели, легковые автомобили. На текущий и перспективный спрос будет работать совместная инвестиционная деятельность.
— Насколько тщательно партнеры по ЕАЭС исполняют санкционные требования? Сталкиваются ли российские компании с трудностями в работе из-за этого?
— Да, компании нередко сталкиваются с процедурными сложностями и формальностями при проведении операций. Проблема избыточных требований есть при взаимодействии практически со всеми зарубежными партнерами. К сожалению, дефицит информации и отсутствие четкого понимания пределов допустимого в условиях санкций нередко приводят к тому, что зарубежные партнеры предпочитают не рисковать и ограничивают сотрудничество. Эта задача может быть отчасти решена нами — при работе с регуляторами других стран и ключевыми компаниями. Взаимодействие должно быть удобным и понятным. В конечном счете мы сами в этом заинтересованы.
— Как повлияли санкции на международную деятельность ЕАЭС? Статус союза помогает российским компаниям сохранять и развивать связи с зарубежными партнерами? Какие направления международного сотрудничества ЕАЭС востребованы у российского бизнеса?
— Безусловно, влияние есть. Это сложности с соблюдением избыточных требований, возросшие трансакционные издержки. Однако для многих наших компаний использование юрисдикций ряда стран ЕАЭС и их текущая «неподсанкционность» дают возможность продолжать работу, в том числе с прицелом на укрепление позиций на международной арене, фактически по всему миру: от Азиатского-Тихоокеанского региона и Южной Азии до Латинской Америки и Африки. В связи с этим хотелось бы поддержать работу ЕЭК, которая ведет активные, хотя и не всегда простые переговоры с целым рядом перспективных партнеров.
Евразийский бизнес и Деловой совет ЕАЭС тоже не отстают, развивая систему бизнес-диалогов с перспективными партнерами. В их числе бизнес-организации Кубы, Ирана, Монголии, Молдавии, а также Международный конгресс промышленников и предпринимателей, с которыми уже заключены меморандумы о сотрудничестве. В прошлом году в рамках председательства Киргизского союза промышленников и предпринимателей в Деловом совете ЕАЭС начаты консультации с Китайским комитетом содействия международной торговле и Ассоциацией торгово-промышленных палат Объединенных Арабских Эмиратов о заключении меморандумов о сотрудничестве. Также к нам поступило предложение Бельгийско-Люксембургской торговой палаты (БЛТП) о создании бизнес-диалога Делового совета ЕАЭС и БЛТП. Соглашение будет подписано уже в ближайшее время.
В числе перспективных направлений — развитие связей с партнерами из Узбекистана, Индонезии, Вьетнама и других членов АСЕАН, ШОС и БРИКС, Восточноафриканского сообщества и Экономического сообщества стран Центральной Африки.
— Часть российских компаний создавала посредников на территории стран ЕАЭС, чтобы сохранить прежнюю бизнес-модель — насколько массовым был «переезд» российских компаний за периметр РФ?
— Точных данных о числе «релоцировавшихся» в страны ЕАЭС компаний, наверное, нет сейчас ни у кого. Многие компании создают подразделения в дружественных юрисдикциях для фактического сохранения операционной деятельности в нашей стране с использованием «шлюзовых механизмов». Подобные форматы использует и крупный бизнес из «недружественных стран», заинтересованный в продолжении работы на нашем рынке.
Однако любое усложнение цепочки сотрудничества приводит к дополнительным материальным и трансакционным издержкам для компаний. Нередко компании вынуждены инвестировать, если не «в чистое поле», то начинать проекты с ранних стадий. Разумеется, это сказывается на финансовых и операционных показателях и будет стимулировать внедрение новых моделей, учитывающих подобные издержки и перекладывающих их на потребителей.
Если говорить о развитии экономики ЕАЭС в целом, то страны—члены союза могут воспользоваться преимуществами сложившейся ситуации. Например, Армения и Казахстан становятся хабами для международной экспансии технологических компаний из РФ, а приезд в эти страны высококвалифицированных специалистов и размещение там офисов российских IT-компаний способствуют цифровой трансформации этих стран. Однако однозначно говорить об устойчивости данного тренда не следует, многие компании будут возвращаться.
— Насколько могут быть рабочими и востребованными у бизнеса новые институты, создаваемые ЕАЭС?
— Как показало развитие евразийской интеграции и целый ряд событий последних лет, у нас есть целый ряд «институциональных потребностей». В их числе и Евразийская перестраховочная компания, и Евразийское рейтинговое агентство, и финансирование промышленной кооперации. Бизнес стремится использовать весь спектр имеющихся возможностей. Поэтому мы приветствуем развитие евразийских институциональных структур, особенно когда в них закладываются понятные цели и алгоритмы функционирования.
Например, по предварительным расчетам, 10% поступлений от специальных, антидемпинговых и компенсационных пошлин ЕАЭС позволят сформировать евразийский фонд финансирования промышленной кооперации в размере около 1,1–2 млрд руб. в год и, соответственно, поддержать проекты на 15–25 млрд руб. Это немного, но после отработки в пилотном режиме подобные инструменты финансирования могут быть перенесены на другие сферы.
Бизнес и сам предлагает новые институты. Например, создание евразийских торговых домов (ЕТД) — площадки для продвижения и развития бизнеса стран ЕАЭС. Создание ЕТД может кардинально снизить трансакционные издержки для бизнеса, пользующегося его услугами, при выходе на новые рынки и организации работы в условиях высокой международной неопределенности. ЕТД смогут выступать посредниками и представителями интересов компаний при взаимодействии с зарубежными контрагентами, при этом снижая риски негативного влияния на сделки третьих сторон.
— Активное развитие институтов ЕАЭС несет в себе риски распространения на них санкций. Как, по-вашему, могут быть сбалансированы эти риски и выгоды «евразийства»?
— Что касается институтов, то все зависит от их эффективности. Если в них заинтересованы все страны—члены ЕАЭС, то они смогут показать, что структура создана и работает не в интересах России и российской экономики, а необходима всем странам. В частности, это касается возможности финансирования из бюджета Евразийского союза совместных промышленных проектов.
— Каковы перспективы развития торговли в нацвалютах в пределах ЕАЭС? Насколько успешно, по вашим оценкам, растет доля этих расчетов с оставшимися торговыми партнерами?
— Мы видим, что объемы взаимной торговли и расчетов в национальных валютах в ЕАЭС непрерывно возрастают. В прошлом году доля нацвалют во взаимных расчетах государств ЕАЭС достигла 74%, из них 71,5% приходится на рубль, 1,4% — на тенге, 0,2% — на белорусский рубль. Тем не менее более четверти взаимных расчетов ЕАЭС в 2022 году осуществлялось в долларах и евро. По свежим данным, в первом квартале этого года доля нацвалют достигла 89%.
— Однако большая часть расчетов в нацвалютах происходит через их кросс-курсы в долларах и евро. Насколько это осложняет расчеты и как скоро возможен переход к прямому курсообразованию?
— Учитывая высокую волатильность российского рубля и других валют, прямая торговля предполагает валютную оговорку, и фиксация курса через кросс-курсы пока неизбежна. Другое дело, что страны БРИКС на саммите в августе собираются обсудить вопросы о новой коллективной валюте, точнее корзине валют по образу специальных прав заимствований Международного валютного фонда, но при условии радикального снижения веса доллара, евро, фунта и иены с повышением веса юаня и национальных валют стран—участниц системы. Наверное, в этой «коллективной корзине» надо возвращаться и к золотому стандарту с учетом того, что большинство банков мира сейчас резко активизировали наращивание резервов во многом за счет золота.
Помимо сложностей в обеспечении баланса торговли между государствами—членами ЕАЭС и соответствующего международного спроса на наши национальные валюты сохраняется потребность в формировании эффективной электронной системы платежей и расчетов. Мы задержались с созданием единой платежно-расчетной инфраструктуры, но появление цифровых национальных валют, цифровых финансовых активов делает этот процесс более простым. Выстраивание на традиционной площадке взаимодействия национальных банков или торговли в национальных валютах — очень инерционный путь. На основе новых решений, платформенно-технологических, можно намного быстрее уйти не только от жесткого использования традиционных резервных валют, но и будущих санкционных ограничений, поскольку не все из этих механизмов поддаются контролю. А мы знаем, что финансовые и банковские институты опасаются вторичных санкций, что является одним из тормозов развития интеграции платежно-расчетных отношений.