Директор Лувра Лоранс де Кар сообщила, что главный французский музей принял на временное хранение шестнадцать экспонатов, привезенных из киевского Национального музея искусств имени Богдана и Варвары Ханенко. Одиннадцать сразу отправились в реставрационные мастерские, оставшиеся пять должны вскоре показать широкой публике. Это византийские иконы, среди которых — уникальнейшие памятники VI-VII веков, необычайно знаменитые и драгоценные в историко-культурном смысле. Об их назидательной истории рассказывает Сергей Ходнев.
Фото: Reuters
Фото: Reuters
Четыре из пяти памятников, которые обещают теперь выставить в Лувре, принадлежат к числу самых-самых древних христианских икон, которые только есть на свете,— не фресок, не мозаик, не резных или лепных изображений, а молельных образов, написанных красками на дереве. Число это страшно мало: во всем мире икон такого возраста единицы. На Западе это совсем крохи — вроде тронной Богоматери из римской Санта-Мария-ин-Трастевере, которую вдобавок иногда датируют более поздними временами, и VIII, и даже X веком. Но и на Востоке все в этом смысле совсем неутешительно. При императорах-иконоборцах в Византии (это как раз VIII — начало IX столетия) планомерно уничтожали даже мозаичный декор храмов, что уж говорить об иконах, которые жгли в совершенно невообразимых количествах.
Но на Синае, в отдаленном и неприступном монастыре св. Екатерины, уцелело как минимум двенадцать икон, которые пережили и иконоборцев, и мусульманское завоевание Египта. Иконы маленькие, и все же в своем роде этот корпус так же бесценен, как Помпеи и Геркуланум, вместе взятые: переходное звено между позднеантичной живописью и зрелым византийским сакральным искусством, из которого, в свою очередь, много чего произошло вплоть до традиций отечественного иконописания. Выборка, как водится, случайная, где-то видны твердая рука и столичная школа, где-то — глубоко провинциальная робость, но тут все как с файюмскими портретами — тем более что и техника та же самая: любезная еще древним грекам энкаустика, живопись красками, в которых растертые минеральные пигменты замешивались на смеси камеди и растопленного пчелиного воска. Техника требовательная (воск застывает моментально, это вам не масло и даже не яичная темпера), но благодарная: в сухом жарком климате энкаустика неплохо сохраняется, как мы видим, тысячелетиями.
И вот из этих двенадцати синайских икон четыре оказались когда-то в Киеве. Наивные «Мученик и мученица», «Иоанн Предтеча» с почти экспрессионистской лепкой лица и драпировок (его даже датируют иногда более ранним временем, концом V века, что делает икону современницей крушения Западной Римской империи), большеглазая «Богоматерь с младенцем» и, наконец, «Святые Сергий и Вакх». Погрудное изображение двух юных мучеников, некогда невероятно чтимых на всем христианском востоке от ливийских пустынь до Арарата, бывших патронами имперского воинства до тех пор, пока их не сменили культы Георгия Победоносца и Димитрия Солунского,— что-то вроде собственной «Джоконды» Музея Ханенко: всемирно известный памятник, принять который — честь для любого музея, даже такого, как Лувр.
Но как они попали в киевский музей? Это довольно поучительная история. На Синае их обнаружил в середине XIX века Порфирий (Успенский, 1804–1885), по церковному званию архимандрит, а затем епископ, по светскому научному призванию — археограф и археолог, один из первых профессиональных российских востоковедов, основатель Русской духовной миссии в Иерусалиме. О «старых иконах, укрытых в башне над папертью соборной церкви» Екатерининского монастыря на Синае, Порфирий писал в ужасе: «почти все они переколоты и изуродованы». Те самые четыре доиконоборческие иконы вместе с другими, более поздними образами Порфирий получил от синайского монастыря, как официально считалось, «в подарок»: это похоже на среднестатистическое колониальное перемещение культурных ценностей, но нужно признать, что монастыри вроде того же Синая или палестинской лавры св. Саввы пока не требуют вернуть им вывезенные в XIX веке неоценимые рукописные сокровища (к примеру, «Синайский кодекс» — рукопись Библии IV столетия), а насчет икон требований не слышно тем более.
На склоне лет Порфирий завещал четыре иконы музею Киевской духовной академии; после революции они, чудом уцелевшие, мыкались, пока не попали в собрание Музея западного и восточного искусства (в 1999 году названного Музеем Ханенко по имени дореволюционных меценатов, чье собрание легло в его основу). Именно в качестве музейной собственности их в советское время прекрасно отреставрировали и придали им широкую мировую известность, тут уж как с рублевской «Троицей»,— но заодно есть здесь и красноречивейший ответ простодушным любителям лозунга «икона должна быть в храме». Иконы эти были написаны, возможно, для храмового употребления, но оно их не пощадило; пришел архимандрит, который наложил на них руку,— но ученейший архимандрит той же рукой определил их в музей, причем отнюдь не при большевиках, а при благочестивейшем и самодержавнейшем Александре III.