 |
ФОТО: AP  Тадао Андо (на фото — в университете Токио) сам университетов не кончал и своим студентам говорит, что это вовсе необязательно |
— Вы первый архитектор, собравший все главные премии мира. Помимо прочего это признание огромного вклада Японии в современную архитектуру. Кто, на ваш взгляд, определил лицо японской архитектуры?
— Главный из нас, конечно же, Кензо Танге. После его смерти мы все осиротели, нет человека, который мог бы его заменить. Между ним и нами всеми — огромная дистанция.
— В 80-х вы были в жюри японских конкурсов Shin-kenchiku JA, на которых побеждали молодые советские архитекторы. Вы их очень поддержали тогда, подарили им независимость. Во многом благодаря вам в СССР родилась "бумажная архитектура". Вы это помните?
— Помню, но я награждал их не потому, что они были русские, а потому, что у них были лучшие проекты. Мне тоже случалось получать премии, но не премии составляют славу архитектора.
— Верно ли, что свою Притцкеровскую премию в 1995 году вы отдали детям, потерявшим родителей после землетрясения?
— Да, это так, но моей премии было бы слишком мало. $100 тыс.— это всего 10 млн иен. Я организовал фонд, в который вошло 100 тыс. человек, и каждый из них должен был жертвовать деньги. Мы смогли собрать 50 млн иен и дать этим детям образование. Я люблю, когда вместе с премией дают деньги, потому что это повод что-нибудь сделать. Вот, например, Императорская премия, она была больше — 15 млн. На эти деньги мы посадили в честь погибших 300 тыс. разных деревьев. Или вот в 1992 году на деньги Carlsberg Architectural Prize — 40 млн иен — мы создали новый фонд, приглашающий азиатских студентов учиться в Японию.
— Между тем у вас самого не было ни времени, ни средств для учебы. Вы выучились архитектуре самостоятельно за год — по книгам. Теперь вы приглашенный профессор самых знаменитых университетов. Что вы говорите студентам, когда встречаете их в первый раз?
— Я честно говорю ученикам, что высшее образование необязательно. Можно и не ходить в университет. Гораздо важнее понимание конструкций, постоянная практика и, конечно, знание истории, потому что это ключ к будущему. Вот что я им говорю.
— Вы были профессиональным боксером. Что общего в боксе и архитектуре? Бернар Чуми вам даже завидовал: вы можете и в глаз строителям заехать, если что не так.
— Моя юность прошла на улицах Осаки. Она научила меня нескольким вещам: надо уметь рисковать и никогда не сдаваться. Спорт заставляет добиваться максимума. Ты не можешь боксировать вполсилы, а то отправишься в нокаут. Мы, архитекторы, часто зависим от других, но у меня достаточно силы, чтобы с ними разговаривать, а не драться. И когда я на стройке, рабочие приходят перемолвиться словом или сфотографироваться вместе. Я знаю, что так действовал мой кумир Фрэнк Ллойд Райт — надо всю команду сделать твоими единомышленниками.
— Этой весной французский магнат Франсуа Пино отказался от идеи построить свой музей современного искусства в Булонь-Бийанкуре, для которого вы делали проект. Власти бесконечно тянули время, и он потерял терпение. Вы согласны с его решением?
— Я понимаю Франсуа Пино. Ему уже 68 лет, он не хочет ждать у моря погоды. Я поддерживаю его решение. Он смелый человек, что остановился. Он не уклонился от удара и ответил так, что противники это почувствовали. У них не будет музея современного искусства. Сейчас Пино выбрал Венецию, купил палаццо Грасси и будет его реставрировать. Рядом с палаццо есть небольшая площадь, на которой он решил строить новое здание. Концепцию он доверил мне. Что касается первого проекта, то он принадлежит Пино, он вправе делать с ним то, что хочет. Monde, Figaro, Paris Match уже кричат: "Почему Венеция?" Поздно!
— Вы говорите, что архитектура для вас способ мыслить. Это понятно. Но способна ли ваша архитектура заставить мыслить другого человека?
— Философ или писатель использует слова, чтобы заставить мыслить других. Сила слова огромна, но с некоторого времени, к сожалению, литература не говорит, а лопочет. Но можно сказать то же самое применительно к архитектуре. Мне кажется, что архитектура — это слово, сказанное пространством, через словарь, связанный с пространством. Бетонная стена говорит. И это весомое слово.
— А люди понимают эти слова?
— Ну послушайте, в литературе или философии читатель имеет право понять все по-своему. Например, если я создаю конструкцию из бетона, кто-то смотрит на нее, спрашивает себя, как это могло быть сделано, как это может держаться и что хотел этим сказать автор. Этих заданных самому себе вопросов достаточно.
— Вас однажды спросили, чего вы больше всего боитесь в будущем, и вы ответили, что боитесь главного — что люди не захотят, чтобы будущее наступило.
— Мне кажется, что архитектура не может быть частным делом, она всегда публична. Когда Ле Корбюзье поднял свое здание на столбы, он как бы сделал землю, на которой оно стоит, доступной. Сама идея здания должна быть публичной. В моем понимании архитектура должна создавать пространство для коммуникации, пространство для встречи разных людей. При встречах толпа становится народом, так что, создавая пространства, я служу обществу. Архитекторы сейчас слишком много внимания уделяют внешней привлекательности своих построек. Они стараются сделать свой личный проект, в то время как мне кажется, что архитектура — это проект прежде всего общественный. Они относятся к архитектуре как к компьютерной игре. Вы делаете вещь, которая может пережить век, и надо здорово подумать, какую ответственность вы тем самым на себя берете.
— Вы не собираетесь строить что-нибудь в России, как Коолхас, ван Эгераат, Доминик Перро, Заха Хадид?
— А что, у них получается?
— По-разному. Чаще всего с проблемами.
— Это все мои добрые приятели. Люблю слушать имена своих друзей. Строить в России... Не знаю. Почему нет? Я бывал в России, но больше как турист. Чтобы проектировать в чужой стране, надо понимать ее. Это как чужая квартира, чужой интерьер.
— А как вы перестраиваете чужой интерьер?
— Идеально, если вы закрываете глаза и видите пространство, которое само появляется в вашей голове. Но в большинстве случаев нельзя сделать ровно то, что появляется у вас в голове.
— А ваш собственный дом соответствует этой идеальной картинке?
— Мое жилище скромно, но я работаю здесь, в мастерской, и иногда моя мастерская тоже кажется мне частным домом под этой крышей.
— А что думает об этом ваша семья?
— Жена давно работает вместе со мной.
— А ваши дети?
— У нас нет детей.
Интервью подготовлено при содействии журнала AD Architectural Digest.