«16–18 тыс. человек стоят в очереди за малышами ежегодно, а на подростков очереди нет»

В российских сиротских учреждениях живет около 60 тыс. детей. 40 тыс. из них могут быть устроены в семьи, но большая часть — подростки, поэтому шансов на семью у них мало. 20 тыс. детей — это «невидимые сироты», чьи родители не ограничены в родительских правах, но временно не могут их воспитывать. Эти дети живут в приютах годами. Что необходимо сделать, чтобы все дети оказались в семьях, директор благотворительного фонда «Арифметика добра» Наиля Новожилова рассказала спецкору «Ъ» Ольге Алленовой.

«В сиротских учреждениях по всей стране 85% детей — старше 8 лет»

— Раньше фонд «Арифметика добра» много работал с детскими домами, а сейчас больше — с семьями, в которых растут приемные дети. Почему изменился ваш подход?

— У нас всего четыре программы: две в учреждениях и две в семьях. В детских домах мы продолжаем развивать программу наставничества, а также даем ребятам возможность заниматься с репетиторами, чтобы подготовиться к поступлению в учебные заведения после школы. А в рамках поддержки семей у нас работает клуб приемных семей, в котором и родители, и дети могут общаться друг с другом. И последние пять лет мы все активнее развиваем направление, которое у себя в фонде называем «семейное устройство под ключ». Это помощь в семейном устройстве детей с самого первого этапа — сюда входит и обучение взрослых в Школе приемных родителей (ШПР), и подбор семьи для ребенка, и сопровождение семьи в период адаптации ребенка и после нее.

Нашему фонду почти десять лет, первые пять лет мы больше работали в учреждениях, а потом стали активнее развивать работу в семьях. К нам часто приходили приемные родители уже на этапе возврата ребенка в учреждение. У нас работала ШПР, мы обучали и выпускали людей, они принимали детей в семью, но часть из них года через два приходили и говорили: «Все, я больше не могу». Мы понимали, что как-то все идет не так. Мы же обучили кандидатов, люди выбрали себе детей, и оказалось, что они не справляются. И мы поняли, что только обучения родителей недостаточно.

Только сопровождения приемных семей недостаточно. Нужно еще в самом начале грамотно подбирать семью и ребенка так, чтобы они подходили друг другу, с учетом потребностей развития ребенка и ресурсов и рисков семьи. Поэтому мы теперь проводим определенную работу с детьми, изучая потребности их развития в тех учреждениях, с которыми работаем, и на основании этого обследования подбираем семью.

— Как происходит такой подбор? Семьи готовы принять того ребенка, которого им рекомендуют, а не того, кого они выбрали сами?

— Мы рекрутируем приемные семьи. У нас большая база семей, которые доверяют нашим специалистам. Это и люди, которые проходят у нас ШПР, и те приемные родители, которые ходят в наш клуб или находятся у нас на сопровождении, и кандидаты, которые только задумались о приемном ребенке и обратились к нам.

Эти люди проходят собеседование, наши специалисты проводят социально-психологическое обследование, изучают их компетенции, ресурсы и понимают, какого ребенка могла бы принять именно эта семья.

Одни и те же специалисты в нашем фонде работают и с родителями, которые к нам пришли, и с детьми в учреждениях,— подбирают их друг для друга. Когда подбор уже состоялся и семья приняла решение познакомиться с ребенком, мы едем в учреждение, и, если ребенок готов познакомиться с семьей, устраивается встреча. Это похоже на методику подбора патронатных семей, которую в свое время применяла в московском детском доме №19 Мария Терновская (основатель и директор детского дома №19, кандидат педагогических наук, специалист по семейному устройству.— «Ъ»).

— Родители встречаются с ребенком на территории детского дома?

— Да, обычно это происходит на каких-то занятиях, мастер-классах, проводимых нашими сотрудниками в группе, чтобы у ребенка не было первичного стресса от общения лицом к лицу.

— А если родитель говорит: «Я хочу не этого мальчика, а вон ту девочку»?

— Самое сложное — если семья так говорит. Тогда нужно заново обследовать и семью, и другого ребенка, чтобы понять, подходят ли они друг другу. Но чаще бывает иначе — опека звонит приемным родителям: «У нас такая замечательная девочка или такой прекрасный мальчик из семьи, так не хочется отдавать его в детский дом, возьмите». Это тоже создает сложности, нарушает процесс подбора. Не всегда приемная семья может отказать органам опеки, но и не всегда она может оценить свои ресурсы именно для этого ребенка. Бывает так, что семья не имеет ресурса, например, у нее недавно появился приемный ребенок, процесс адаптации в семье еще не завершен, а опека говорит: «Ничего, справитесь». Мы в таком случае не рекомендуем брать еще одного ребенка.

— А как вы договариваетесь с учреждениями — детскими домами, интернатами, чтобы они пускали ваших психологов, а также родителей для знакомства с детьми?

— Мы сотрудничаем с четырьмя детскими домами в трех регионах (Иваново, Владимирская и Тверская области). С ними у нас давно заключены соглашения о сотрудничестве, там понимают наш подход к работе, и наши специалисты туда ездят каждую неделю. Сотрудники учреждений, сотрудники органов опеки нас знают, доверяют нашим специалистам. Они понимают, что при грамотном подборе дети переезжают в семьи и не возвращаются назад в учреждение, и это очень хорошо для всех. И мы возим туда приемных родителей. Разумеется, все в рамках закона — родители прошли ШПР, получили разрешение от органов опеки, и только после этого они могут знакомиться с детьми.

Просто мы от себя добавляем промежуточное звено в процедуру семейного устройства — подбор кандидатов и детей.

Сейчас мы пытаемся выстроить отношения с несколькими московскими учреждениями. В Москве в базе данных около 1800 сирот, из них в основном — дети с особенностями развития или с трудностями в поведении. Детей 1-й и 2-й групп здоровья в учреждениях просто нет. В Московской области похожая ситуация, и многие регионы к такой картине приближаются.

Зато много детей сложных, подростков. Поэтому важно с самого начала понимать, какая помощь нужна ребенку, какие ресурсы есть у семьи, подбирать их друг для друга.

— Когда вы говорите о сложных детях, вы имеете в виду сложности поведения?

— Сейчас у каждого четвертого ребенка в наших проектах помощи — девиантное поведение. Есть дети с психиатрическими заболеваниями. Очень много подростков, которые в силу своего возраста, бунтуют, расшатывают границы. Основное направление нашей работы — именно подростки.

— В чем проявляется девиантное поведение у детей из детских домов?

— У детей из учреждений очень много травматичного опыта. И его последствия будут с ними всю их жизнь. Их поведение часто имеет особенности. Например, для них может быть нормой убегать из дома или совершать какие-то поступки, не принятые в обществе. Конечно, в таких ситуациях требуется длительная работа с семьей, с ребенком. Иногда она может сочетаться с работой медицинских специалистов. У нас были случаи, когда мы по три года работали с одним ребенком, привлекая и психологов, и медиков.

— Вы сказали, что основное направление работы фонда — подростки. А с детьми младшего возраста вы работаете?

— Только в тех случаях, когда в семье есть приемный подросток, и проблемы там возникают у всех детей, тогда мы работаем со всей семьей в целом.

Люди, которые взяли маленького ребенка, часто ищут логопеда, нейропсихолога — это нужно практически всем приемным детям, но мы такие услуги не оказываем. Маленьких детей и так берут в семьи. А вот чтобы взяли подростка, с этим надо работать. И это наша задача. Сегодня в сиротских учреждениях по всей стране 85% детей — старше 8 лет. 16–18 тыс. человек стоят в очереди за малышами ежегодно, а на подростков очереди нет. На трудных подростков вообще днем с огнем не сыщешь желающих. И поэтому все программы нашего фонда работают только на подростков.

— Что вы делаете, чтобы люди брали в свои семьи подростков?

— Самое главное — нужно популяризировать эту тему. Сегодня люди, которые задумались об усыновлении, представляют себе, что они возьмут малыша и воспитают его с чистого листа. Нужно менять это представление. Никакого ребенка нельзя воспитать с чистого листа. И это касается не только приемных детей, но и кровных.

Многие кандидаты в приемные родители даже не знают, что в детских домах 85% — подростки. Когда люди приходят в Школу приемных родителей, им надо об этом обязательно рассказывать. Мы у нас в ШПР рассказываем кандидатам о подростках, стараемся, чтобы они сами повысили возрастной критерий в отношении приемных детей хотя бы до 7–10 лет. Потому что, если люди пришли с запросом на ребенка дошкольного возраста, они могут прождать и год, и два, и три. При этом они могут иметь ресурс для воспитания подростка, который в это время прозябает в детском доме.

Задача специалистов ШПР — просвещать кандидатов, сделать так, чтобы люди стали рассматривать не только малышей, но и детей в возрасте 10–15 лет.

У нас есть Клуб приемных семей — это большая программа в 12 регионах, которая поддерживает приемных родителей и детей и способствует формированию у них родительских компетенций, и мы там много говорим о том, как нужны подросткам взрослые, как много можно изменить в их жизни, приняв их в семью.

— Что можно изменить в жизни подростка, если в 18 лет он, скорее всего, покинет семью? Что ему дадут 2–3 года в семье?

— Изменить можно многое. Дать человеку опору, понимание, что он не один, что он кому-то нужен. Многие дети остаются с родителями и после 18 лет. Многие уходят в самостоятельную жизнь, но продолжают общаться с родителями, те становятся их наставниками, а это очень важно, чтобы у человека после детского дома был близкий человек, к которому можно обратиться по любому поводу.

У нас есть ресурсные семьи, которые принимают только подростков или сиблингов (братьев и сестер.— «Ъ»). Они их воспитывают, выпускают, берут новых. Они с ними прекрасно ладят, поддерживают дружеские отношения и после выхода ребенка из семьи. Это, конечно, очень специфичная категория семей, они на вес золота, и мы стараемся их поддерживать всеми возможными способами.

— Сколько лет фонд занимается именно подростками?

— Лет восемь.

— И за это время вам удалось увеличить количество людей, которые берут подростков из учреждений?

— По нашим данным, да. В основном это уже состоявшиеся приемные родители. Они понимают, что готовы принять подростка, и во многом их готовность сформировалась в процессе воспитания приемных детей и при помощи наших родительских клубов, где эта тема часто обсуждается. Эти люди уже просвещенные, они понимают, что нет смысла стоять 5 лет в очереди за малышом, когда можно взять в семью 14-летнего ребенка и через 5–6 лет выпустить его в жизнь.

— Я часто читаю о возвратах подростков из семей в детские дома. Родители пишут, что ребенок ленился, не хотел развиваться, не убирал в комнате, не делал уроки, курил, уходил из дома... Есть мнение, что родителям-перфекционистам не стоит принимать подростка в семью. Вы с этим согласны? И какой должна быть мотивация у приемного родителя? Понятно, что мотив «я возьму ребенка и выращу из него гения» — неверный. А какой верный?

— Помочь ребенку адаптироваться и подготовиться к взрослой жизни. Этот ребенок, скорее всего, либо никогда не чувствовал поддержку взрослых, либо жил в неблагополучии. Его шанс адаптироваться очень низкий. В 18 лет его взросление не заканчивается, у него появляется ответственность, и очень важно сопровождать его, чтобы он сумел стать благополучным взрослым.

«Мы и о своей генетике мало что знаем»

— С какими проблемами чаще всего обращаются к вам приемные семьи?

— С выгоранием. Им помогает наш клуб приемных семей — это поддерживающее сообщество, там есть профессиональная помощь.

— Обычные родители ведь тоже выгорают. Или это разное выгорание?

— С кровными детьми легче. У них чаще всего не было такого неблагополучного опыта, такой травмированности, как у детей приемных. Приемные родители выгорают от того, что живут с очень сложными детьми, в напряжении каждый день, каждый час. И родителям нужна регулярная поддержка, переподготовка, как курсы повышения квалификации. Человек живет в своем мире, у его детей проблемы тут и там, в школе, во дворе, дома. Он забывает, что такие же проблемы есть и у множества других людей. Он концентрируется на своих неудачах.

Когда люди собираются в сообщества, слушают про опыт друг друга, они понимают, что не одни такие, что депривация — это общая проблема у приемных детей и что не надо бросать все свои силы на то, чтобы ребенок стал отличником. Просто прими, что он будет учиться на тройки, зато у вас сохранятся отношения.

Или родитель переживает, что ребенок не поддерживает порядок, все разбрасывает, а в сообществе родителей он послушал про других детей, которые так же себя ведут, и понял, что ничего страшного. Сообщество родителей тем и важно — люди делятся своими проблемами, обмениваются опытом, поддерживают друг друга, и человек чувствует, что его ситуация вовсе не так и ужасна, как ему казалось, и у кого-то такие же проблемы, а у кого-то все еще хуже, и ничего, он не унывает.

Мы в нашем клубе приемных семей практикуем технологию «На равных», когда один родитель помогает другому. У нас есть опытные родители, которые прошли подготовку по этой технологии, и они ведут группы, в которых люди учатся новому, вспоминают забытое, обсуждают свои проблемы, достижения. Мы очень хотим тиражировать эту технологию по всей стране. У нас уже более двух лет работает 50 таких групп в регионах, мы написали для них большое пособие по работе с семьями. Это недорогая технология, она доступна для применения и не требует больших инвестиций со стороны региональных фондов. Ресурсный родитель в каком-нибудь удаленном районе может обучиться, получить сертификат, работать с другими родителями при помощи нашего пособия, проходить супервизию и тем самым проводить профилактическую работу среди семей.

— А самому ресурсному родителю это зачем? Денег не платят, а время человек тратит.

— Он учит и помогает, и его это тоже поддерживает, дает силы. Конечно, для такой деятельности подходят только люди определенного склада.

Технология «На равных» распространена во всем мире. Ее применяют в самых разных группах самопомощи. И она очень эффективная.

— Ваш фонд помогает приемным детям с репетиторами. Я так понимаю, что школа — очень сильный триггер в отношениях родителей с приемными детьми. Многие на это жалуются?

— Школьные проблемы — одна из трех самых частых причин обращений к нам приемных семей. И поэтому мы в рамках проекта «Ресурсные родители» помогаем и репетиторами, и психологами. Мы даем ресурс в зависимости от потребностей семьи. У кого-то это репетиторы (наша программа «Шанс»), у кого-то оплата лагеря, иногда — редко — оплата жилья для семьи. Решения по помощи конкретной семье принимает консилиум — на нем собираются руководитель программы помощи, специалист, работающий с семьей, психолог.

— В отношении приемных детей всегда было много стереотипов: трудное поведение, воровство, курение, алкоголь, «генетика плохая». Сейчас отношение в обществе меняется?

— Среди кандидатов — несомненно, потому что люди посещают Школы приемных родителей, а там об этом обязательно должны говорить. Вы назвали те штампы, которые мы у нас в ШПР тоже часто обсуждаем. Если говорить о генетике, то мы и о своей генетике мало что знаем. Когда мы находим партнеров, то не интересуемся их генетикой. И люди болеют генетическими заболеваниями, но это мало кому мешало рожать детей. Мне кажется, в отношении приемных детей много искусственно созданных страхов.

Есть какие-то истории неблагополучных семей, о которых известно, но о тысячах благополучных историй мало кто знает.

Что касается воровства, алкоголя, уходов из дома, то и у кровных детей — особенно у подростков — такое поведение наблюдается очень часто. У подростков свои особенности, они могут бунтовать, у них есть плохие привычки, психологические и поведенческие трудности, но мы все или почти все через это проходили. Если ребенок растет в семье, если он адаптировался, то все эти трудности компенсируются. Родитель дает этому ребенку другую жизнь, новые возможности. Но я подчеркну еще раз: семья должна подходить ребенку, и ребенок должен вписываться в семью. Если семья скромная, тихая, спокойная, ведущая размеренную жизнь, а к ним попал гиперактивный, импульсивный ребенок, вероятны семейные конфликты, раздрай. Так бывает и с рожденными в семье детьми.

— Что должны знать родители на случай конфликтов с приемным ребенком? Есть ли какие-то волшебные правила?

— Базовое правило — понимать, что родитель помогает ребенку, а не переделывает его под себя. Переделать под себя не получится ни большого, ни маленького. Это правило работает и в отношении кровных детей. Дети — это отдельные люди со своим психотипом, складом характера, ценностями, потребностями. Они не часть взрослых, а самостоятельные личности. Когда мы общаемся с другими взрослыми, мы не переделываем, не давим, не кричим, не заставляем, такие же принципы ненасилия следует применять и в общении с детьми. Но при этом в семье могут быть выстроены границы, правила поведения, распорядок деятельности — все это тоже помогает создать конструктивное общение с ребенком.

«Сегодня непросто найти специалистов, которые работают с трудными детьми»

— Вы говорите, что семью и ребенка нужно подобрать друг для друга. Но сейчас все кандидаты в приемные родители должны пройти психологическое обследование перед тем, как получить разрешение от органов опеки. Этого недостаточно?

— Недостаточно. Ребенка-то никто не обследует. Вот пришел в опеку взрослый человек, хочет стать приемным родителем. Его отправили к психологу, он прошел тест, диагностику, про него теперь многое стало понятно. Но про ребенка, которого он возьмет, по-прежнему ничего не понятно. Психологическое обследование кандидатов позволяет только отсекать неадекватных людей. Но оно не защищает от того, что семья и ребенок не подойдут друг другу.

Кандидат выбирает ребенка в банке данных, приезжает в учреждение, знакомится с ним и забирает его. Как он его выбрал? По глазам? В учреждении должен быть психолог, который знает детей и понимает запросы каждого. К ним приходит кандидат, и психолог должен поговорить с этим человеком, понять, какой он по психотипу, какие у него запросы, и сопоставить с психотипом и запросами ребенка. Но ни в одном из тех учреждений, где мы работаем, такого психолога нет.

— Почему? Нет ставок психолога?

— Ставки есть, но чаще всего это очень низкооплачиваемая ставка (14–15 тыс. рублей), и найти на нее специалиста очень сложно. Либо находят человека на пару месяцев, и он потом уходит в место получше, либо один специалист работает сразу в нескольких местах, совмещая ставки, и в таком случае никакой качественной работы нет.

У нас был такой случай: мы долго сопровождали ребенка в детском доме, его папа сидел в тюрьме. Нашлась семья, которая решила мальчика забрать. Наши психологи обследовали и его, и семью, решили, что они друг другу подходят. Но у мальчика из тюрьмы выходит папа, ребенок едет домой к папе в рамках гостевого режима и, вернувшись, говорит, что в приемную семью не хочет, потому что папа его заберет к себе. Наши специалисты убеждены, что папа не заберет.

Вообще процент освободившихся мужчин, которые забирают детей из приютов, очень низкий. В итоге ребенок остается в приюте, потому что работа психолога в учреждении провалена.

И таких случаев в текущем году уже три. В одном — старший ребенок отказался идти в приемную семью, у него есть младшие братья, и было решено их не разделять, поэтому все трое остались в приюте. В другом — подросток решил остаться в детском доме, потому что его напугали сверстники, что в приемной семье его заставят работать в огороде и не дадут общаться с друзьями. Ребенку проще поверить своим друзьям, чем чужим людям. Для этого в учреждениях и нужны хорошие психологи — они для детей свои, к ним больше доверия. Конечно, очень важно, чтобы психолог принимал решение не единолично, а в рамках консилиума. В московских учреждениях иногда так делают, и мы рады, когда они зовут нас: «Есть такая-то семья, она у вас в фонде получала сопровождение, может ли ваш психолог прийти на консилиум?» Это идеальный вариант сотрудничества органов опеки и организации, сопровождающей семью.

— Вы считаете, что подбор ребенка и приемной семьи надо делать обязательным?

— Да, потому что, на мой взгляд, такой подбор существенно снизил бы количество возвратов и вообще ситуации неблагополучия в приемных семьях. Важно очень аккуратно внедрять это законодательно. Не обязывать всех это делать с нового года, а существенно увеличить финансирование, подобрать достаточное количество специалистов, обучить их, поменять сам процесс устройства ребенка в семью — и только потом делать это обязательным. Иначе это скатится к профанации и массовым отказам кандидатам, а принимать решения будут из страха ответственности и собственного житейского опыта. Мне очень жалко регионы, когда им спускаются новые требования без денег, штатных единиц, технологий и инфраструктуры.

Можно запланировать, что через три года мы в стране введем такое правило, а для этого нам нужно добавить две тысячи штатных единиц психологов в учреждениях, найти людей, обучить их. Это сложная задача. Сегодня вообще непросто найти специалистов, которые работают с трудными детьми.

— Но как решать проблему с нехваткой психологов, если зарплаты в регионах низкие, работа очень тяжелая, и многие специалисты уезжают в столицы.

— Психолог может приезжать из большого города два раза в неделю. Вот наши психологи одним днем в Иваново ездят. Утром выезжают, работают там 5–6 часов, и вечером возвращаются.

— И они успевают со всеми детьми пообщаться?

— Нет. Но необязательно ездить из Москвы в Иваново. Я думаю, что есть города поближе, и там есть специалисты. Я просто привожу пример, как мы решаем эту проблему. Мы работаем в трех регионах, и наши специалисты постоянно туда ездят. Но мы фонд, у нас узкая программа. Если этот опыт масштабировать, то будет хороший результат.

Я думаю, что в приютах, детских домах, центрах содействия семейному воспитанию нужно добавлять штатные единицы психологов и дофинансировать их. Но их подготовка не должна быть формальной. У них должны быть регулярные курсы повышения квалификации, супервизии. Если все это организовать, то уже через 3–5 лет мы сможем вытащить много детей из приютов, а еще сделать так, чтобы дети туда не попадали.

Каждый возврат ребенка из семьи в приют — это катастрофа. Для детей это такой удар, который многие не смогут пережить никогда. Сотрудников учреждения возвраты тоже сильно демотивируют.

— А возвратов в последние годы стало больше?

— Примерно столько же, сколько всегда, ежегодно около 5300 детей возвращаются в учреждения из семей.

— Об этой проблеме говорят уже лет десять, много усилий приложено — ввели обязательное обучение приемных родителей, обязательное психологическое обследование кандидатов в приемные родители, многие НКО занимаются поддержкой приемных семей. Почему же возвращают столько же детей, сколько и десять лет назад?

— Поддержка и сопровождение есть только в крупных городах. В регионах, в глубинке этого очень мало. И очень часто родители обращаются за помощью, когда уже слишком поздно. И часто возвращают детей именно в тех случаях, когда семья совершенно не подходит ребенку. Не было подбора, были эмоции, потом эмоции прошли, начались трудности.

Вот случай у нас был: семья айтишников, тихие, спокойные, взяли сложного, очень активного подростка. Через год они поняли, что их жизнь просто превращается в ад. И в этом случае вопрос уже стоял ребром: либо спасти семью и вернуть ребенка в приют, либо пытаться сохранить ребенка, но разрушить семью. Мы смогли переместить ребенка в другую семью и избежать возврата в детский дом, но это была ювелирная работа, и все равно для подростка это стало травмой.

Половина возвратов — от бабушек и дедушек. Они воспитывали внуков, но, когда внуки вошли в подростковый возраст, перестали справляться. Начались гулянки, улица, компании, школьные прогулы, трудное поведение, приводы в полицию. А бабушке или дедушке 80 лет. «Заберите, больше не могу».

Сейчас возвратов от кровных родственников даже больше, чем из приемных семей.

— Что важнее — грамотное сопровождение семьи или правильный подбор?

— Думаю, что важно и то, и другое. Если семья и ребенок не подходят друг другу, то даже хорошее сопровождение не всегда может решить их проблемы. У нас есть семьи, которые ходили к нашим психологам, проделали огромную работу, но детей все равно переместили в другие семьи. Мы каждый случай разбираем отдельно — у них разная степень сложности. Есть такие, где действительно можно вырулить и сопровождение особенно на ранних стадиях может сильно помочь. А есть случаи, когда многолетняя работа специалистов говорит о том, что перемещение будет лучше и для ребенка, и для семьи. Пытались вытянуть ребенка, но не справлялись. Так быть не должно.

— Все дети, которых при помощи ваших специалистов переместили в другие семьи, остались в этих семьях? Или кого-то все-таки вернули в детский дом?

— К сожалению, остались в семьях не все. Сейчас один такой ребенок находится в ЦССВ (Центре содействия семейному воспитанию.— «Ъ»): он сам убежал из дома, сейчас с ним работают специалисты. Пока мы не знаем, будет ли он возвращен в прежнюю приемную семью.

«И мама, и кровная дочь, и приемная девочка согласились на нового ребенка»

— Вы сказали, что в детских домах есть дети, которые не хотят в приемную семью. Их много?

— Очень много.

— А почему они не хотят?

— Во-первых, потому что тебя не брали долго-долго и ты научился себе это объяснять. «Им нужен послушный ребенок, потому что они хотят им командовать, а мне это зачем?» или «Они хотят деньги за меня получать, а мне это не надо, я скоро самостоятельным стану». Психика защищается.

Во-вторых, один возврат из приемной семьи в детском доме помнят потом много лет. А если в приемной семье было жестокое обращение, то эти истории дети передают из поколения в поколение. Один случай, когда ребенка эксплуатировали на огороде, били, а потом вернули в детский дом, может обсуждаться в учреждении десятилетиями. Успешные истории никто не помнит.

И, в-третьих, многие ребята ждут 18-летия, свободы, они считают, что выйдут из-под гнета детского дома, и зачем им новый гнет в виде семьи? Они же не понимают, что такое благополучная семья, у них нет этого опыта.

Я общаюсь с выпускницей детского дома, она иногда приезжает ко мне в гости, остается у меня ночевать. Как-то я готовила ужин, мы с ней разговаривали на кухне. Потом я зову ужинать детей и мужа, а она говорит: «Ух ты, а вот так семья ужинает, да? Я впервые вижу, как все за ужином собираются». Ей 22 года, она никогда не видела семью за ужином. Через несколько месяцев она снова собирается ко мне в гости, я ей пишу: «Что ты хочешь на ужин?» Она отвечает: «Ой, у меня впервые спрашивают, что я хочу на ужин». Она — адаптированная девушка, успешная, но она всю жизнь прожила в детском доме. И она так и не может выбрать блюдо, говорит: «Давай, как в прошлый раз, курицу». Я приготовила утку и курицу, предложила ей попробовать, она потом вспоминала это целый год, потому что ей дали возможность выбора. Как-то она приехала к нам, а меня не было дома, с детьми была моя мама. Я ей пишу: «Если хочешь, можешь остаться у нас ночевать». Она отвечает: «Да, я хочу остаться, мне так у тебя нравится».

Она не знала, что такое семья, а сейчас она видит это урывками через мою семью, и ей только сейчас понятно, что это такое. Она раньше регулярно отказывалась уходить из детского дома в семью. Но если бы сейчас ее спросили, хочет ли она в семью, она бы согласилась. Притом что она видит не только совместные ужины, но и то, как распределены обязанности в семье.

— То есть психологам в детском доме надо каким-то образом попытаться объяснить ребенку, что такое семья?

— Сейчас это ключевая работа — мотивировать ребенка, чтобы он согласился на общение с приемной семьей, поехал в гости. У нас был подопечный мальчик в приюте, он долго отказывался встречаться с семьями. Несколько раз наши специалисты ездили туда, разговаривали с ним. Как-то летом, когда часть детей из учреждения уезжает в семьи в гости (в рамках гостевого режима.— «Ъ»), ему тоже предложили поехать в семью на пару дней. Наши психологи подобрали семью под его запросы. Он поехал, потом еще несколько раз ездил, а через десять месяцев сказал, что хочет остаться жить с новыми родителями. Этого ребенка несколько раз возвращали из семей, он не верил взрослым, но именно в этой семье он увидел ту модель, которая внушила ему доверие. Но этот результат стал возможным, потому что и детский дом, и наши специалисты провели большую работу.

Другой пример. Девочка согласна была идти в семью, только если она будет там единственным приемным ребенком, и если жить она будет за городом, на природе. Такой у нее был запрос. У нас оказалась такая семья — женщина с одной кровной дочкой, живущая в загородном доме и готовая принять только одного ребенка. И вот они совпали и по запросам, и по психотипу, ребенок легко адаптировался в семье. А сейчас спустя полтора года они принимают еще одну девочку. То есть их опыт оказался настолько успешным, что и мама, и кровная дочь, и приемная девочка согласились на нового ребенка.

— Есть какие-то человеческие качества, которые могут стать непреодолимым препятствием к приемному родительству?

— Низкий уровень принятия.

— Принятия ребенка?

— Вообще всего. Низкий уровень принятия иного. Негибкость.

— А этот низкий уровень принятия можно выявить на психологическом обследовании?

— При общении с грамотным специалистом, конечно, да. Наши специалисты, проводя обследование, выезжают в семью, общаются со всеми членами семьи, видят, как мама и папа себя ведут. Если «встань, поздоровайся, выйди», то это один тип поведения. А если «смотри, кто к нам пришел, хочешь поздороваться?» — это совершенно другой. Но тут еще важно понимать, что ресурсность человека — это сиюминутное понятие. Сегодня она есть, а завтра в семье кто-то родился, заболел, умер, ушел — и ресурса больше нет. Ресурсность семьи — это не константа, она меняется.

— То есть предупредить кризис нельзя?

— Можно предупредить или помочь, если специалист постоянно находится на связи с семьей. И семья должна знать, куда можно обратиться за помощью, и она должна уметь обращаться за помощью своевременно, а не тогда, когда уже сделать ничего нельзя. А значит, у них должно быть доверие к специалисту. Но при этом мы не должны привязывать семью к фонду или к какой-то другой помогающей структуре — она самодостаточная и живет своей жизнью.

«Сиротский бассейн постоянно наполняется. Мы его вычерпываем, а надо перекрыть трубу»

— В федеральном банке данных около 40 тыс. сирот, но в приютах живет еще около 20 тыс. детей без статуса — у них есть родители, не лишенные родительских прав, и этих детей нельзя устроить в замещающие семьи. И каждый год в приютах появляются тысячи новых детей без статуса. Они — невидимые жертвы сиротской системы. Как им помочь?

— Это наша большая головная боль — «теневые» дети, которые временно размещены в учреждение и годами там находятся. Их сегодня действительно 30% от общего числа детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей.

— Почему у них нет статуса для семейного устройства? Их родители в тюрьме?

— Если родители в тюрьме, то дети подходят под временное семейное устройство. Но, если мама, например, лечится от туберкулеза (а она может лечиться очень долго), то дети все это время будут находиться в учреждении. И это огромная проблема. Я не понимаю, почему они не могут провести это время с близкими людьми или в замещающей семье. Почему они не могут ходить вечером гулять во двор, как обычные дети? Почему дети, переезжая в приют, перестают ходить в свою школу, теряют свое привычное окружение?

Наши специалисты говорят, что приют — это гораздо страшнее, чем детский дом.

У нас есть сотрудник, который работал и там, и там. И он говорит, что в детском доме у ребенка уже есть понимание, что он там находится постоянно, а приют — это место, куда ребенка поместили, только что вырвав из семьи, и ему непонятно, что дальше. И там дети находятся в состоянии острой травмы, причем длительно. И этим местам сейчас уделяется меньше всего внимания. Важно этих детей тоже вытаскивать оттуда.

Мы сейчас в одном крупном городе пытаемся сделать пилотный проект по временному размещению детей в приемных семьях. Мы отобрали шесть опытных семей. Проект называется «Семьи кризисного размещения», и он позволяет детям вообще не попадать в учреждения. Если в кровной семье кризис, то с ней работают специалисты, пытаясь сохранить ребенка в семье. Это очень важно — до последнего помогать родной семье ребенка. Но если разлучение необходимо, например, маме или папе нужно пролечиться от алко- или наркозависимости, то ребенок будет размещен во временную семью и останется на территории своего округа, продолжит ходить в свою школу.

Пока все упирается в законодательство: нет единого подхода к защите прав и интересов детей, которые фактически лишились родительского попечения, но не имеют подтверждающих документов. В большинстве случаев такие дети направляются в медицинские учреждения, а затем — в организации социального обслуживания. Хотя авторы закона «Об опеке и попечительстве», который действует у нас с 2008 года, говорят, что такой подход — следствие неверного толкования правовых норм.

Действующее законодательство не только не препятствует назначению ребенку предварительного (временного) опекуна или попечителя на тот период, когда его родители не могут самостоятельно исполнять свои родительские обязанности, а напротив, создает условия для передачи ребенка в семью, минуя приют или больничный бокс.

Более того, действующие нормы (ст. 12 федерального закона «Об опеке и попечительстве».— «Ъ») вполне допускают возможность оформления предварительной опеки не только родственниками ребенка, лишившегося родительского попечения, но и другими гражданами, выразившими желание быть опекунами. Сегодня 23 субъекта РФ разрешают оформлять предварительную опеку, руководствуясь именно нормами действующего законодательства. Так что проблема с временным размещением детей в замещающих семьях лежит именно в области правоприменения. И если бы Минпросвещения подготовило соответствующие разъяснения, это упростило бы ситуацию.

К нам в фонд обратилась женщина: ее сестра умерла, оставив двух детей; папа детей пьет, дома не живет, воспитывать их не хочет и прямо говорит ей: «Забирай детей». Но по факту она не может это сделать, пока суд не ограничит отца в правах. Бабушка не может взять под опеку внуков, если их мать куда-то уехала, и установить ее местонахождение невозможно. Внуков сначала должны забрать в приют, потом разыскать их мать, ограничить ее в правах или лишить родительских прав, и только после этого бабушка может подать заявление на предварительную опеку.

— Правильно ли я поняла, что закон разрешает временное размещение детей в приемных семьях до ограничения их родителей в правах?

— Да. Но при этом приемная семья должна четко понимать, что она становится альтернативой приюту. И у нее или у органов опеки не появляется больше или меньше прав. Важно понимать, что семья не может претендовать на ребенка при временном размещении — временная предварительная опека дается только на шесть месяцев. И дальше судьба ребенка снова решается — возвращается он в кровную семью или переходит в приемную уже на постоянной основе.

— А если семья примет ребенка, а потом не захочет его отдавать, станет настраивать его против кровных родителей?

— Это в принципе невозможно, если семья работает как профессиональная. Поэтому такие семьи должны отбираться, обучаться, поддерживаться, проходить супервизию.

— О профессиональных семьях давно говорят ваши коллеги, но официально в России их нет, и власти эту идею не принимают. Как вы думаете, почему?

— Может быть, боятся сопротивления со стороны сотрудников приютов, интернатов, детских домов? Ведь во многих населенных пунктах это градообразующие учреждения. И люди там боятся любых перемен, чтобы не остаться без работы. Но этого не нужно бояться.

Учреждения должны остаться, но трансформироваться в центры поддержки семьи. Чтобы их сотрудники сопровождали и поддерживали кровные семьи в кризисе, приемные семьи. Для этого их нужно переучить, поддержать, помочь им перестроиться.

А еще в нашей стране на разных уровнях есть непонимание, как семья может быть работой или профессией. Хотя сегодня за функции приемного родителя платят. И это ведь действительно огромный труд. Семья должна обучаться, проходить супервизию, что делает ее профессионально ориентированной.

— Но какие-то дети все равно останутся в учреждениях. Международный опыт показывает, что всегда есть те, кого нельзя устроить в семьи. Например, дети с тяжелыми и множественными нарушениями в развитии, подростки с девиантным поведением.

— Могут ли эти дети жить в квартирах, многоквартирных домах? Могут. Им вовсе не нужно жить в отдельно стоящем детском доме за забором. Несомненно, нашу страну ждет именно этот путь — постепенно в учреждениях будут оставаться все более тяжелые дети. Но любые дети могут жить в квартирах или домах сопровождаемого проживания. Опыт детского хосписа «Дом с маяком» (квартиры сопровождаемого проживания для молодых людей с тяжелыми и множественными нарушениями развития.— «Ъ») это подтверждает. Уже давно учеными доказано, что детям в учреждениях становится хуже именно потому, что они там находятся. И каким бы хорошим ни было учреждение, из него нельзя сделать дом.

Я думаю, что для нашего общества было бы очень полезно, если бы дети и взрослые с особенностями развития стали жить если не в семьях, то в обычных домах и квартирах при сопровождении специалистов.

Мы бы научились видеть их рядом с собой, мы бы стали более гибкими, открытыми. Сейчас у нас очень много сегрегированных групп — дети с легкой инвалидностью в коррекционных учреждениях, дети с тяжелой инвалидностью в ДДИ, взрослые с социальными проблемами в одних интернатах, взрослые с психическими проблемами в других интернатах, старики в домах престарелых, в домах ветеранов. Пересечения с обычными людьми у них минимальные. Конечно, я не говорю о том, что надо сразу всех расселить в квартирах. Но если делать это постепенно, шаг за шагом, то мы и общество наше изменим.

Я надеюсь, что к моей старости детский дом станет артефактом, а все дети будут жить в квартирах и домах, как в семьях.

— Вы верите, что в России такое возможно?

— Я 10 лет работаю в этой сфере. Мои коллеги работают кто 20, кто 25 лет. И они говорят, что изменения очевидны. Еще 15 лет назад Школа приемных родителей была чем-то невероятным, странным. Сейчас это обыденность. Я математик по складу и стараюсь понять, какими темпами мы движемся и сколько лет нам понадобится, чтобы нынешняя система кардинально изменилась. И я думаю, что через 45–50 лет в России все-таки произойдет деинституционализация (процесс упразднения институций, в которых люди постоянно живут, детских домов, интернатов, домов престарелых, и переход клиентов этих учреждений в обычные квартиры, дома, хостелы.— «Ъ»). Это неизбежный процесс, хоть и медленный.

Может быть, я себя так успокаиваю. Даю себе надежду. Потому что годовые цифры по стране сегодня вызывают апатию и пессимизм, а поддаваться этому нельзя, иначе и работать не сможем.

— А что именно у вас вызывает пессимизм?

— У нашего фонда сейчас 3 тыс. благополучателей, то есть 3 тыс. семей и детей, которых мы в течение года поддержали. Но официально в стране около 40 тыс. сирот. И еще 20 тыс.— дети приютские, не имеющие статуса. И каждый год в среднем в сиротскую систему попадает 46–48 тыс. детей. Да, в прошлом году около 68 тыс. детей из базы ушли, но более 45 тыс. туда поступили. Этот сиротский бассейн постоянно наполняется. Мы его вычерпываем, а надо перекрыть трубу.

— А как можно перекрыть трубу, если родители продолжают пить, употреблять наркотики, и детей в таких семьях оставлять нельзя?

— Мне кажется, те люди, которые занимаются аналитикой, в какой-то момент накопят базу данных и покажут, что от создания разных сервисов и услуг для помощи семье выиграют и общество, и государство. 11 лет назад Генпрокуратура заявила, что большинство выпускников детских домов не адаптируются после выпуска и быстро погибают. Это было первое официальное заявление такого рода.

Потом появилось исследование Аналитического центра при правительстве РФ (в 2014 году.— «Ъ»), в котором говорилось, что мы несем экономические потери в миллиарды рублей от того, что выпускники детских домов не становятся налогоплательщиками, как мы с вами,— государство инвестировало в них много лет, а у них все равно очень низкий уровень адаптации, социальной устойчивости.

Еще 20 лет назад главной своей задачей многие инстанции считали сокращение детского бродяжничества, бездомности. Сейчас дети не бегают по вокзалам, бедность с улицы ушла, социальные службы стали чуть внимательнее к семьям, в том числе к приемным. И мне кажется, лет через 20 станет очевидно, что и с зависимостями надо что-то делать. Уже вышел закон о помощи наркозависимым (имелся в виду Федеральный закон «О наркотических средствах и психотропных веществах» от 08.01.1998 № 3-ФЗ.— «Ъ»), теперь медицинская помощь таким людям обязательно должна сочетаться с социальной работой. С сентября этот закон вступит в силу. Потом, вероятно, придет понимание, что такая помощь нужна и людям с алкогольной зависимостью.

А потом мы поймем, что всем сотням тысяч неблагополучных семей надо помогать, развивая самые разные формы поддержки, иначе неблагополучный опыт детей из этих семей придется расхлебывать обществу.