«Перенастройка экономики может занять три года»

Известный финансист и банкир Михаил Задорнов убежден, что с точки зрения клиентоориентированности и технологичности расчетов российская банковская система в последние годы вошла в число мировых лидеров. Но внутри банковской системы нарастают негативные явления, для решения которых российским банкам надо кооперироваться, чтобы не допустить отставания.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Михаил Задорнов родился в 1963 году в Москве. В 1984 году окончил Московский институт народного хозяйства имени Плеханова, в 1988-м — аспирантуру Института экономики АН СССР. В 1993 году был в числе основателей движения «Яблоко», с 1994-го по 1997-й — депутат Госдумы, председатель Комитета по бюджету, налогам, банкам и финансам. В 1997–1999 годах — министр финансов РФ. В 2003–2005 годах — депутат Госдумы. Работал в банковской сфере: в 2005–2017 годах — президент—председатель правления банка ВТБ24, с начала 2018-го до 31 декабря 2022-го — президент—председатель правления банка «ФК Открытие», санацию которого в тот период проводил Банк России.

«Мы выпали из мировой повестки»

— В связи с западными технологическими и финансовыми санкциями было много разговоров о том, что российской экономике предстоит перейти на другой путь развития. Что вы думаете на этот счет, какие есть варианты, какие проблемы?

— Есть два важных аспекта. Первый: России действительно необходима существенная перестройка экономики. У нас 60% доходов бюджета формируют экспортные секторы, в первую очередь нефтегазовый, поэтому ключевая задача — приспособление именно нефтегазового сектора к новой санкционной реальности, а затем и оборонной промышленности, и некоторых других отраслей, например автопрома и финансового сектора. Если говорить совсем грубо, то для нефти и газа это означает, что экспорт, который шел в Европу, нужно переориентировать на Восток, создать для этого соответствующую инфраструктуру. А это у того же «Газпрома» минимум три года займет.

Подобное же происходит в очень многих секторах экономики, например в автопроме, где меняется вся цепочка поставок. Там импорт был в основном из европейских стран, Южной Кореи и Японии, в меньшей степени — из США, теперь это прежде всего Китай, Турция, ОАЭ и Центральная Азия. Внутри России в связи с этим полностью меняется логистика.

— А второй аспект?

— Второй — это международный контекст. Мы перестраиваем свою экономику в период, когда в глобальной экономике происходит трансформация технологических платформ. Это можно увидеть на примере IRA — закона, который был принят в США осенью 2022 года. Его суть такова: США в состязании с Китаем хотят закрепить за собой технологическое преимущество и помимо рестрикционных мер, то есть ограничений для китайских компаний на пользование определенными технологиями, выделяют из федерального бюджета в ближайшие годы примерно $270 млрд в виде прямых субсидий на создание новых технологических платформ. Вложения идут в три сферы: полупроводниковая промышленность, производство электромобилей, включая связанные с ним производства, и зеленая энергетика. Компенсации инвесторам огромные: до 50–70% от вложенных ими средств. И это работает — корейцы, например, сейчас строят заводы по производству полупроводников и электромобилей на территории США, потому что это становится для них экономически выгодным.

В Европе идут схожие процессы. Там нет соответствующих программ на уровне Евросоюза, но на уровне стран они реализуются, активнее всего — в Германии и Франции, а это две крупнейшие экономики Старого Света. И если посмотреть на объемы прямых субсидий в ЕС — они сопоставимы с американскими.

Учитывая это, азиатские страны — Китай, Япония, Южная Корея — вкладывают сейчас очень серьезные деньги на уровне госпрограмм в гонку новых технологий, другие ведущие экономики мира идут тем же путем. Мир меняется: около 20% всех продаж автомобилей уже приходится на электромобили.

Иными словами, пока мы вынужденно перестраиваем структуру своей экономики и выстраиваем новые логистические цепочки, ведущие страны заняты другим: они обсуждают технологическую повестку на следующие 10–15 лет. Мы же просто выпали из этой мировой повестки, потому что и государственные, и частные инвестиции в целях перестройки экономики идут в другие сферы.

Часть этих инвестиций, возможно, в будущем сыграет свою роль, но в моменте это, безусловно, существенное торможение развития. Ясно, что экономика не особенно серьезно просядет, но темпы ее роста на сопоставимую перспективу будут меньше, чем потенциально могли бы быть. В том числе потому, что идущие сейчас процессы увеличивают трансакционные издержки в целом — в экономике это съедает значительную часть прибыли и инвестиций.

— Что это за издержки — усложнение логистики, дополнительные расходы на параллельный импорт?

— Не только, а, возможно, даже не столько. Есть и чисто финансовые аспекты. Возьмем, например, оплату за экспорт. При экспорте в Европу и другие западные страны мы получали твердую валюту и могли легко использовать ее при торговле с тем же Китаем или Индией. А что делать сейчас? Рассчитываться в валютах этих стран? Если речь о юанях, это еще более или менее приемлемо — у нас торговля с Китаем постепенно балансируется, есть спрос на покупку юаней за рубли. Но вот в случае с рупиями все гораздо хуже: с Индией у России сильно положительное торговое сальдо, аналогичная ситуация со многими странами Ближнего Востока. Значит, будут нужны дополнительные механизмы конвертации, а это дополнительные издержки.

Это хорошо понятно на бытовом уровне: если у вас банковская карточка в долларах или евро, комиссия за трансакции будет условно 1%, если в мягких валютах — 3–5%. Просто потому, что в эти комиссии банки закладывают риски волатильности мягких валют. Многим кажется, что переход в расчетах от одной валюты к другой — это чисто политическое решение. Но это не так: весь мир рассчитывается в твердых валютах вовсе не из политических, а из экономических соображений.

— Сколько времени, по-вашему, может занять процесс перенастройки экономики?

— Три года, если мы считаем 2023 год первым. Если взять, например, дополнительные газопроводы, расширение БАМа, перестройку всех логистических цепочек, таможенных пунктов пропуска, строительство необходимых объектов — это года три. А для проектов, которые реализовывались в разных отраслях — от химии до автопрома — на западном оборудовании, чтобы заменить его на китайское или отечественное, нужно примерно полтора года, но сначала потребуется столько же времени, чтобы это оборудование изготовить. В итоге получаем те же три года.

«Необходимо налаживать обслуживание внешнеторговой деятельности»

— Что эта новая реальность означает для российских банков?

— Давайте начнем с технологических вызовов. Большинство мобильных банковских приложений, которыми мы привыкли пользоваться, строились на двух операционных системах — IOS и Android. Я думаю, что через год-полтора IOS в России исчезнет, а вместе с ним и Apple Pay и другие связанные с этой системой и ставшие уже привычными пользователям приложения, все банки перейдут на Android.

Второе серьезное технологическое ограничение именно для банковской сферы связано с тем, что IT-системы крупнейших банков — это огромные вложения, это централизованные системы, построенные на очень мощных серверах, которые производит лишь узкий круг компаний, и практически все они ушли из России.

То есть эти серверы отработают еще около трех лет, после чего они не смогут быть заменены по параллельному импорту — такого класса аппаратуру не завезешь. Будет ли кто-то из топовых производителей подобных серверов работать в это время с Россией, причем именно по данной номенклатуре,— большой вопрос.

Если нет — придется использовать серверы меньшей производительности. Это окажет серьезное влияние на IT-инфраструктуру российских финансовых учреждений, придется ее полностью менять, а это крайне дорого — тут мы опять возвращаемся к необходимости инвестиций в создание новой инфраструктуры, снижению эффективности и темпов развития.

Российским банкам придется кооперироваться между собой для решения технологических проблем. То есть, чтобы не каждый банк решал эту задачу самостоятельно, а была, условно говоря, какая-то команда или компания.

И если для финансирования таких проектов объединятся несколько институтов, может быть, не только банковских, это удастся сделать гораздо быстрее. Не говоря уже о том, что в данном случае не помешала бы субсидия со стороны государства, чтобы заменить как часть железа, так и СУБД (система управления базами данных.— “Ъ”).

— Сейчас банки, говоря о своих преимуществах, часто упирают именно на свою технологическую платформу. Если всех уравняют в технологическом плане, где сосредоточится конкуренция?

— В качестве общения с клиентом, в тех же мобильных приложениях, в скорости реакции на запросы и изменения потребностей клиентов, в продуктовом ряде. И, конечно, если говорить о корпоративном кредитовании и инвестициях, в оценке рисков заемщиков и отраслевой экспертизе. К тому же с точки зрения наличия команд, разбирающихся в конкретных отраслях и в конкретных типах корпоративного кредитования, между банками большая дифференциация.

— А насколько серьезно требует нынешняя экономическая реальность пересмотра модели развития банков с точки зрения планирования бизнес-процессов, да и вообще вектора приложения усилий?

— Необходимо налаживать обслуживание внешнеторговой деятельности, искать альтернативные пути расчетов за пределами страны. Это требует не только дополнительных технологических инвестиций, но и усилий по выстраиванию самих цепочек расчетов. И полностью меняется — в этой сфере также, кстати, конкуренция будет — весь инвестиционный продуктовый ряд, как для физлиц и небольших предприятий, так и для family office. Возможность для российских граждан инвестировать за рубеж — это та сфера, которая фактически полностью сломана, она сейчас воссоздается заново.

— А что с параллельным импортом в банковской сфере? Насколько здесь будут и будут ли играть роль зарубежные банки из дружественных стран — подобно тому, как 20–25 лет назад на российский рынок активно приходили западные банки?

— К сожалению, повторения такого процесса не будет. Во-первых, даже из дружественных стран никто из крупных игроков сейчас на российский рынок выходить не будет, потому что открытие какого-либо бизнеса на территории России ставит под угрозу вторичных санкций штаб-квартиры этих банков. Но есть уже существующие на территории России организации из этих стран, которые будут осторожно, без всякого шума продолжать свой бизнес. Во-вторых, есть более простой путь. Центральные банки этих стран совместно с Банком России могут — я не буду сейчас описывать детали — де-факто сделать централизованные организованные системы трансграничных расчетов через определенные коммерческие банки в этих странах. То есть здесь у нас будут присутствовать банки из этих стран, не относящиеся к первому эшелону, а центробанки помогут организовать через них расчеты.

— Это будет некий альтернативный SWIFT?

— Нет, конечно. SWIFT объединяет 11 тыс. организаций по всему миру, а это будут двусторонние системы, рассчитанные на гораздо меньший, ограниченный круг игроков как в одной, так и другой стране. А нацбанки будут помогать с организацией клиринга, при необходимости, возможно, даже кредитовать эту расчетную систему.

Беседовал Петр Рушайло