Хлебозрелище
Зинаида Пронченко о том, как еда стала универсальным источником эмоций в кино
Еда как символ чего-то большего — любви и тлена, веры и власти, творчества, греха, всеобщего процветания или тяжелого социального невроза — занимала кинематограф с самого его рождения, так же как до его появления в качестве универсальной метафоры ее использовали философия, литература и изобразительное искусство. Но как доступный каждому источник самых простых эмоций кино и еда буквально созданы друг для друга: где зрелище — там и хлеб. Теперь до еды дотянулись сериалы, и все, что готовится на плите или поглощается за обеденным столом, постепенно заполняет собой экран целиком. Только что выигравший в Канне приз за режиссуру фильм «Рагу Додена Буффана» доводит эту тенденцию до абсолюта. Что наша жизнь? Еда!
Фото: © Carole Bethuel - 2023 CURIOSA FILMS – GAUMONT – FRANCE 2 CINEMA
Фото: © Carole Bethuel - 2023 CURIOSA FILMS – GAUMONT – FRANCE 2 CINEMA
В одном из писем к Луизе Колле Гюстав Флобер рассказывает историю своей поварихи, двадцатипятилетней девушки, которая, как выяснилось в разговоре, не знала, что Луи-Филипп больше не король Франции, а вместо монархии уже пять лет как республика. «Меня это вообще никак не касается и не интересует»,— пренебрежительно ответила она великому писателю. «А я еще думал о себе как об умном человеке, да в сравнении с ней я просто идиот!» — подытоживает без тени кокетства Флобер.
Эпикуреец и сочинитель многостраничных од гастрономической радости Марсель Руфф в романе 1924 года «Жизнь и страсть Додена Буффана, гурмана» выводит на сцену, состоящую из кухни и столовой, героев, немногим отличающихся от поварихи Флобера. И Доден, и его муза Эжени, ежедневно колдующие у плиты, нисколько не заботятся о том, что происходит за стенами их замка. И время, и пространство толкутся в очереди, в бесконечном ожидании, иногда поводя носом от досады: в воздухе плывет аромат изысканных яств, однако к столу не приглашают до самого финала.
Взявшийся за экранизацию этого вопиюще бессобытийного романа Чан Ань Хунг с первых кадров дает зрителю понять, что истинное удовольствие требует жертв, прежде всего нам придется отказаться от привычной мировоззренческой табели о рангах. Путь к «Рагу Додена Буффана» лежит через желудок: только согласившись с героями, что приготовление пищи — важнейшее из искусств, а преуспевшие в нем гении, чьи имена упоминаются за трапезой,— Антуан Карем, Огюст Эскофье или Жан-Брийя Саварен — не уступают Моцарту, Петрарке или Рафаэлю, мы сможем приблизиться к состоянию души, в котором смысл жизни равен вкусу к ней. И более того — просто равен вкусу.
«Рагу Додена Буффана» открывается медитативной получасовой зарисовкой: на заре дня, в нежных лучах утреннего солнца, Эжени (Жюльетт Бинош) с предельной серьезностью осматривает огород, срывает самые спелые его дары, а затем следует на кухню, где уже томятся на льду устрицы, гребешки и камбала, маринуются в травах барашек и цесарки, застывает мороженое для норвежского омлета, настаивается сложнейший соус из сорока девяти ингредиентов, благоухают сыры. Пока хозяин замка в изумительном исполнении Бенуа Мажимеля совершает свой туалет, Эжени принимается за работу — к обеду они ждут компанию таких же преданных гурманов, для которых дело вкуса — вопрос чести. Не думать о насущном свысока — девиз, который Доден и его друзья, бургундский нобилитет, могли бы с легкостью начертать вслед за автором «Физиологии вкуса» Савареном и над входной дверью, и на именном перстне, и на мраморном надгробии. Они одержимы в стремлении поменять местами поэзию с прозой, они готовы преодолеть сотню лье, дабы вкусить превосходных перепелок и не упустить ни доли эмоций, содержащихся в этой пище богов, поэтому к трапезе они приступают, накрыв голову плотным полотенцем: так не только вкус, но и запах не ускользнет от их высокочувствительных рецепторов.
Еда как самое доступное из наслаждений, как символ уюта и покоя в отсутствие счастья и воли, становилась темой для кинематографической беседы за недавнее время не раз и не два. Но почти всегда за популяризацией особо трепетного отношения к тому, что сперва готовится, а потом подается на стол, стояла примитивная поп-концепция, лучше прочих сформулированная писательницей Элизабет Гилберт в бестселлере «Есть, молиться, любить». Восхищение традициями неаполитанских пиццайоло, светившееся в глазах повзрослевшей Джулии Робертс, призывало публику к принятию себя, к смирению перед бурями далекого от идеала мира, перед личными невзгодами и травмами. Отдайся плотоядному порыву без оглядки на мантры диетологов или экологов, живи на все сто, люби каждый день и те дары, что он тебе приносит. Будь одним целым с Вселенной, поразительной в своем разноцветном многообразии и гармоничном единообразии, дыши полной грудью в унисон с биением универсума. В том же ключе агитировал и Лассе Халльстрём с приторным «Шоколадом», проводя параллель между горячим десертом и душевным теплом. Или Нора Эфрон в современной версии «Домостроя» — «Жюли и Джулии».
Фото: © Carole Bethuel - 2023 CURIOSA FILMS – GAUMONT – FRANCE 2 CINEMA
Фото: © Carole Bethuel - 2023 CURIOSA FILMS – GAUMONT – FRANCE 2 CINEMA
Фото: © Carole Bethuel - 2023 CURIOSA FILMS – GAUMONT – FRANCE 2 CINEMA
Кухонной терапии в кино противостояло другое направление, трактующее пищевое идолопоклонство с ироничных позиций, но вместе с тем соглашавшееся, что, если ветра задули слишком сильно, ничего лучше шипящего омлета или бокала бордо со слезой не изобрести. О таинстве haute cuisine охотно снимают последние лет двадцать — как для большого, так и малого экрана: тут и личные повара французских президентов, и легендарные кулинары «короля-солнца», и фрустрированные законами капиталистического рынка шефы-психопаты, не говоря уже о Ганнибале Лектере, эстете par excellence. Фуди всех стран, соединяйтесь в кинотеатрах! Но никто из режиссеров, бравшихся за эту скромную и вместе с тем скоромную тему, не отваживался до Чан Ань Хунга повысить еду из означающих в означаемые, сделать абсолютной величиной, не рассматривать как разновидность текста, отдать ей экран без остатка, не размениваясь на социальные метафоры или постмодернистские экзерсисы. Никто, кроме учеников Рубенса — Снейдерса с Йордансом,— прежде не пускался в поражающий воображение своей монументальностью тревеллинг по натюрмортам из мясного филея или морских гадов. Как важно быть серьезным, разделывая дичь или вымачивая сморчки, не представить и близко человеку эпохи постправды или post mortem, в которой искусственный интеллект способен создать эрзац любому творению природы, от Флобера до потофе, причем мгновенно. И в этом смысле «Доден Буффан» — ностальгическое путешествие по кисельным берегам и молочным рекам Франции, существовавшей, впрочем, исключительно в нашем воображении, потерянного рая профессиональных романтиков,— ах, если бы только вернуться туда, где нет иных печалей, кроме сбежавшего соуса и выдохшегося вина.
Безусловно, и в «Додене Буффане» любовь к тому, что мы едим, уравнена в правах с любовью к тому, с кем мы едим, но, главное, что в этой «ожившей картине» никто не ест друг друга. Куда там «Большой жратве» и «Великому ресторану» до «Додена Буффана» — великой истории большой любви к женщине мужчины, делающего предложение руки и сердца, несмотря на то что брак нарушает священную для него логику подачи блюд. Ведь брак — это ужин, на котором холодной закуской служит горячий десерт, а единственным напитком — шампанское с затонувшего корабля: Krug, винтаж 1873 года.
Возможно, данным фактом и объясняются оглушительно разгромные рецензии французской прессы, оскорбившейся, что национальный менталитет и родная культура сведены к лобовому бонвиванству: жить хорошо, а хорошо жить (читай: есть) еще лучше. В русской культуре, приученной скорее к самозабвенному страданию, «Доден Буффан» тоже рискует показаться святотатством или как минимум двусмысленной остротой, наподобие той, что мадам де Голль отпустила сразу после неудачного покушения в Пти-Кламаре на ее мужа. «Курицы в сохранности?» — поинтересовалась она у супруга. «Курицами» во Франции называют полицейских, конечно же, сопровождавших кортеж, но и натуральные маринованные курицы в банках были уложены мадам де Голль в багажнике президентского ситроена. Эту показательную историю о французском образе жизни (и смерти) Чан Ань Хунгу как раз и припомнили критики. Курица или яйцо, материя или дух, не суть. Фундаментальный вопрос «Додена Буффана» звучит иначе. «Кто я вам — повар или жена?» — спрашивает Эжени Додена. Вопрос вкуса, единственной категории, позволяющей в настоящее время сохранить честь и разум.
Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram