В минувшую субботу, в годовщину гибели заложников, в школу #1 в Беслан пришла вся Северная Осетия. Последний, третий день траура был самым тяжелым для тех, кто остался в живых. С подробностями из Беслана — специальный корреспондент Ъ ОЛЬГА Ъ-АЛЛЕНОВА.
На самом большом цветочном рынке Беслана нет цветов — купили все, что было. Чтобы найти самый скромный букет, надо обойти весь город. Цветы еще остались у киосков, но и здесь очереди. Каждый хочет положить свой букет в спортивном зале именно в этот день.
К середине дня в школу почти невозможно войти — школьный двор забит людьми до отказа. К входу в спортзал выстроилась такая очередь, что не видно ее конца. Очередь почти не движется, потому что зал очень маленький.
Ночью в спортивном зале, среди цветов и детских игрушек, сидели осиротевшие матери Беслана. Днем они вышли во двор, почерневшие и осунувшиеся. Они стояли у стен школы с глазами, в которые страшно было смотреть. К часу дня во двор тихо вошли школьники с белыми шарами. Шаров было 331. Столько, сколько погибло заложников. Школьникам было лет по 12-15, они держали в руках гроздья шаров и давились слезами. "Хотели первоклашек выпустить во двор с этими белыми шарами, а они как увидели — давай рыдать,— говорят в правительстве Осетии.— Вот и решили выпустить тех, кто постарше. А им еще тяжелее. Потому что больше понимают".
Эти дети учились в этой школе. Эти дети знали всех, кто из этой школы не вышел. У кого-то сорвался один шар и одиноко полетел в небо. Как первая безвременно ушедшая жизнь. Ровно в 13.05 — в ту минуту, когда год назад в спортзале раздался первый взрыв, из динамиков вылетел колокольный звон, школьники выпустили шары в небо, и школьный двор зашелся рыданиями. Я никогда не думала, что это так страшно. Плакали даже мужчины. Мальчишка лет двенадцати, первым выпустивший воздушные шары, затрясся от слез. Его никто не мог успокоить, и какой-то мужчина вывел его со двора. Эта первая гроздь шаров не поднялась в небо, застряв в высоковольтных проводах. Остальные медленно, под "Аве Марию", поднимались ввысь, расползаясь по небу. И, выстроившись в ряд, словно птичья стая, очень долго уплывали в одном направлении — туда, куда дул ветер. Потом поодиночке стали отрываться и улетать шары, застрявшие в проводах. Это было очень символично. Кто-то в этих стенах умер сразу, кто-то еще мучился, сгорая живьем.
Минуту молчания встретила вся Осетия. Остановились заводы, остановилось движение на дорогах. Замерло все. Пошел мелкий дождь.
Митрополит Ставропольский и Владикавказский Феофан начал панихиду. В это время в центре двора появилась группа плачущих женщин. Одна что-то отчаянно кричала по-осетински. Митрополит, кажется, даже содрогнулся и, шагнув ей навстречу, крепко прижал ее к себе. Он стоял так минут пять, пока крик перешел в рыдания. Митрополит проводил женщину к залу и вернулся. А потом прошла еще одна кричащая мать. И ее тоже надо было успокоить. Потому что это был не просто крик, а очень страшный крик. С тем, что было у этой женщины в душе, нельзя жить. И священник ее обнял и тихо что-то ей говорил. А потом просил у всех терпения. И сказал, что осетинский народ должен еще раз проявить мужество и благородство.
В зале цветов было так много, что идти можно было только по узкой дорожке, проложенной между ними. Фотографии детей и их мам, и мужчин, погибших в первый же день, и десяти спецназовцев, бросившихся под пули. Иконы. Свечи. Стихи на белых листочках. "Не стреляйте в меня! Я учиться хочу" — написано в них. И стихи про Беслан 12-летней Эммы Хаевой, считавшей этот город самым красивым и спокойным. Ее любимый Дом культуры, где "все так чисто и красиво", год назад стал местом скорби матерей, лишенных возможности видеть своих детей. Эмма погибла. Ее портрет — рядом с портретом подруги, Светы Цой. На шведской стенке — листочек размышлений 12-летней, взрослой не по годам Светы. Когда-то эта девочка увидела, как кошка съела своего котенка, и так была потрясена, что написала об этом сочинение. "Наверное, тем, что они съедают своих детей, они уберегают их от чего-то более ужасного",— писала девочка. Света Цой погибла. Яна Рудик с мамой и сестрой Юлей пришла в школу и отсюда не вышла. Она умерла еще 2 сентября ночью — от диабета. Ее мама скрыла это от боевиков. Она боялась, что тело дочери выкинут в окно. Она прижимала его к себе еще 12 часов, пока не погибла сама. И Юля погибла. И самый маленький заложник, белокурый и кудрявый двухлетний Георгий Дауров, погиб. Вместе с бабушкой Инессой. Его папа Вадим был застрелен в первый же день.
Я вышла из зала. Нужно было идти на новое Бесланское кладбище. Рядом со мной мать погибшего 13-летнего Хасана Рубаева Рита. Ее лицо распухло от слез, но слезы все равно капают. Севшим голосом она говорит: "Дождь. Шестого, когда Хасана хоронили, шел сильный дождь. Все затопило". 6 сентября, о котором говорит Рита, эта земля размокла от проливного дождя, который начался в тот момент, когда штурм был завершен, и не прекращался почти неделю. Земля расплывалась в стороны, и могилы нечем было закапывать. Земля отказывалась принимать эти гробы. Сейчас здесь все по-другому. Чище. Уютнее. Наверное, потому что для осиротевших матерей это кладбище — единственное желанное место. Они приходят сюда каждый день.
В 15 часов мужской голос в динамике произнес: "Словно в Вечном огне письмена-имена. Имена. Имена". И зазвучали имена. Всех 331 погибших. Потом снова забил колокол. С обтянутого белой тканью мемориала Древа скорби слетело покрывало, и я увидела четырех бронзовых женщин, символизирующих четыре стороны света,— всех, кто откликнулся на боль Беслана. Над женщинами парили 50 бронзовых ангелов. В эту же минуту кто-то выпустил вверх большую стаю белых голубей. Они вспорхнули и закружились над кладбищем. Голуби были ручные и искали место, чтобы сесть. Они должны были сесть на бронзовое дерево, как было задумано. Но тут со старого кладбища, расположенного за оградой, поднялась стая ворон. Голуби взметнулись выше, и минут пять вороны вытесняли их с этого неба. Все замерли, глядя вверх. Но вороны улетели. Голуби уселись на мемориал, а некоторые полетели к надгробным плитам.
Один сел на могилу 14-летней Софьи Арсоевой. Бабушка Софьи увидела птицу и посветлела лицом: "Значит, здесь ее душа, Сонина. Она очень в Бога верила". И бабушка стала очень тихо что-то говорить этой птице. А другая бабушка у могилы восьмилетнего Таймураза Даурова громко пела какую-то осетинскую песню. Песня все время прерывалась рыданиями, но бабушка допела ее до конца. На могилах восьмилетних Карины и Хетага Туаевых родители написали: "Простите нас".
У могил троих Батаговых рыдания. У троих Боллоевых — крик. У шестерых Тотиевых — вой. Родителям в этой семье не оставили живым ни одного ребенка. Кто-то теряет сознание. Кто-то лежит неподвижно на могилах. Все остальные медленно обходят кладбище. Надо обойти все могилы. Чтобы дотронуться руками и что-то тихо сказать в прохладный камень. И постоять молча рядом. В этой маленькой республике так принято прощаться.