"Царство небесное" (Kingdom of Heaven, 2005, **) — повод бить тревогу, звонить психоаналитикам: доктор, доктор, мы теряем сэра Ридли Скотта. Во всяком случае, того Ридли Скотта, который, после своего английского дебюта, шутя покорил Голливуд и на протяжении всей последней четверти ХХ века шокировал и поражал публику жестокими, варварскими опусами. В эпоху тотальной политкорректности Ридли Скотт, единственный из "звездных" режиссеров Голливуда, бравировал полным отсутствием любой корректности. Пожалуй, со времен Сергея Бондарчука не было режиссера, столь мастерски снимавшего массовое кровопролитие. Со времен Стэнли Кубрика — столь упертого ницшеанца. Со времен Максима Горького — человека, столь уверенного в том, что если враг не сдается, его уничтожают. Впрочем, если враг сдавался, его все равно уничтожали. От "Дуэлянтов" (1977) до "Гладиатора" (2000), от "Солдата Джейн" (1977) до "Падения "Черного ястреба" (2001) кинематограф Ридли Скотта истекал потом и кровью, клекотал предсмертными хрипами. Жалости к побежденным его воины не испытывали никакой. Разве что могли презрительно сплюнуть на дымящуюся тушу врага, как Сигурни Уивер в "Чужом": "Срань господня". Вот и вся отходная молитва. Были все основания ждать такого же накала и от "Царства небесного": Крестовые походы XII века — отменный, казалось бы, материал, чтобы выразить уверенность в том, что конфликт цивилизаций можно разрешить только с помощью, если не огнемета, то булавы и копья. Как бы не так. Впервые герой Ридли Скотта руками и ногами отпихивается от на роду ему написанной стези сверхчеловека. Скромному французскому кузнецу, только что потерявшему сына и жену, случайно проезжавший мимо благородный рыцарь между делом сообщает: кстати, добрый человек, снасильничал некогда я твою мамку, хороша была плутовка, так что ты мой сын и законный наследник всех угодий, отар и замков. Поехали-ка со мной в Иерусалим. Тот отказывается, но вскоре, невзначай спалив заживо нехорошего священника, догоняет папашу и попадает-таки в Святую землю. Там он, после смерти папаши от многочисленных колото-резаных ран, оказывается почему-то последней надеждой всех людей доброй воли на мир в Палестине. С сарацинами он мгновенно, как рыцарь с рыцарями, находит общий язык. Умирающий от проказы король Бодуэн IV в серебряной маске умоляет его жениться на своей сестре и примирить крест с полумесяцем. Непонятно только, почему, если все такие миролюбивые, они такие кровожадные. Разве что тамплиеры гадят, в отношении которых прочие крестоносцы в выражениях не стесняются: "ублюдки", "фанатики". С человеческой точки зрения достойно всяческих похвал то, что в эпоху милитаристского, "антитеррористического" психоза Ридли Скотт проповедует мир во всем мире. Но с точки зрения эстетики лучше бы он оставался кровожадным и циничным баталистом.
"Узник крепости Зенда" (The Prisoner of Zenda, 1952, **) голливудского классика второго ряда Ричарда Торпа — пример не менее прискорбного смешения жанровых схем. Начинается он как оперетка из жизни прелестной карликовой монархии где-то в Центральной Европе. Суверен-забулдыга правит напыщенными генералами и недоуменно вздымающими брови старыми добрыми придворными со смешными именами: Руперт де Хенцау, полковник Запт, Фон Тарленхейм. Заехавший в Руританию поудить рыбку дальний родственник короля, простой американский бизнесмен, оказывается его двойником и, по настоянию придворных, подменяет его на свадьбе: настоящего монарха сначала усыпили, а потом похитили заговорщики. Но водевильчик неожиданно перерастает во вполне патетический фильм плаща и шпаги, где король раскаивается в своем легкомыслии и мужественно отказывается отречься от престола, а янки, что твой Эррол Флинн, фехтует со злодеями, прыгает по крышам и очаровывает невесту своего двойника.
