Спустя полтора года после начала резких изменений условий внешней торговли предполагаемая будущая модель развития экономики РФ не стала определеннее. На завершившемся вчера Финансовом конгрессе Банка России тема структурных изменений в экономике была одной из центральных. Пока удается лишь зафиксировать, какие негативные сценарии не реализованы и каких предполагаемых угроз в 2022–2023 годах удалось избежать, но даже точные причины этого вызывают дискуссии экономистов.
Председатель Наблюдательного совета Московской биржи Сергей Швецов, президент, председатель правления ПАО «Банк ВТБ» Андрей Костин и председатель ЦБ РФ Эльвира Набиуллина
Фото: Александр Коряков, Коммерсантъ
Председатель Наблюдательного совета Московской биржи Сергей Швецов, президент, председатель правления ПАО «Банк ВТБ» Андрей Костин и председатель ЦБ РФ Эльвира Набиуллина
Фото: Александр Коряков, Коммерсантъ
Краткосрочные и среднесрочные сценарии развития экономики РФ и структурные сдвиги в ней были в центре второго дня дискуссий на конгрессе ЦБ в Санкт-Петербурге — этим темам были посвящены отдельные панели Финконгресса, которые модерировали зампред ЦБ Алексей Заботкин и глава департамента исследований и прогнозирования Банка России Александр Морозов, но обращались к ним на многих других дискуссиях Финконгресса. Интерес к структурным сдвигам в экономике, неизбежным после марта 2022 года из-за радикальных изменений условий внешней торговли РФ в результате санкций стран G7 вследствие военной операции РФ на Украине, связан в первую очередь с тем, что пока они достаточно плохо видны в текущей статистике — в отличие от изменения торговых потоков. Это, в частности, 5 июля на семинаре ЦБ продемонстрировал Илья Воскобойников из ВШЭ, из расчетов которого следовало, что по крайней мере сейчас говорить о том, что в 2022–2023 годах экономика РФ вышла на другую траекторию динамики ВВП в сравнении с той, на которой она находилась в конце 2020 года, определенно нельзя.
Между тем на Финконгрессе было достаточно подтверждений тому, что на микроуровне процессы, например, замещения на внутреннем рынке предложения ушедших иностранных производителей среднего размера российскими компаниями идут быстро и активно — об этом, в частности, говорил Антон Данилов-Данильян из «Деловой России». Тем не менее, хотя полтора года внешней изоляции РФ со стороны значимой части мировой экономики — срок достаточный для того, чтобы первые предположения о будущем новом месте России в мировом разделении труда появились, их практически нет.
На сессиях Финконгресса вчера осторожно обсуждались лишь «деградационные» сценарии, популярные у аналитиков в 2022 году, но, по крайней мере пока, не получившие развития.
Так, Владимир Назаров из НИФИ Минфина достаточно уверенно (причем на основании политики последних полутора лет) отвергал в качестве долгосрочных риски «фискального доминирования», когда объем бюджетного перераспределения настолько велик, что ограничивает эффективность таргетирования инфляции Центробанком. На сессиях предсказуемо много обсуждалась технология стабилизации финрынков ЦБ в 2022 году и ее практические последствия, но о влиянии действий Банка России на структурные изменения в экономике говорили мало. Наталья Зубаревич из МГУ в своем выступлении акцентировала внимание на том, что значимая часть региональных процессов в экономике и на рынке труда следов структурной трансформации не демонстрирует — речь в основном идет о возобновлении «доковидной» ситуации, причину чего она видит в масштабных бюджетных компенсациях населению 2020–2022 годов, при этом, по ее оценкам, развитие ситуации во многом будет зависеть от экономической динамики Москвы и городов-миллионников, где тренды отличаются от общероссийских.
Общее объяснение «неэффективности западных санкций» (на деле этот тезис на Финконгрессе всерьез не обсуждался — как избыточно упрощенный) удачно сформулировал Михаил Матовников из Сбербанка: РФ до 2020 года была нетто-экспортером капитала, и в силу этого санкционное давление на нее не может линейно влиять на долгосрочную динамику ВВП — или по крайней мере на ее знак. Однако из этого соображения также вряд ли вытекают какие-либо указания на новое место РФ в мировом разделении труда и глобальной торговле — единственный консенсус пока заключается в том, что на горизонте до 2040 года говорить об уходе от рентно-сырьевого характера российской экономики оснований нет, хотя «несырьевая» составляющая в ней будет неизбежно расти (хотя бы в силу ограничений сырьевого экспорта и планов ЕС и других стран по энергопереходу и введению углеродного регулирования — по мнению большинства экспертов на Финконгрессе, переоцениваемым).
Во многом довольно странная картина — активные инвестиции в импортозамещение на среднем уровне (точнее, в замещение искусственно ограниченного импорта при резком снижении конкуренции на внутреннем рынке) без видимых следов крупных структурных сдвигов в экономике (которые бы проявлялись, например, в структурной безработице и массовых инвестициях в переобучение персонала, усилении мобильности рабочей силы и т. п.), видимо, следствие довольно крупных запасов (в том числе импортных промежуточных товаров), формировавшихся в 2020–2021 годах, а также спада потребления в 2021–2023 годах в сравнении с нормальным.
В этом случае вопрос о том, в каких направлениях будут осуществляться попытки нового позиционирования отраслей РФ как на внутреннем, так и на внешнем рынке, стоит задавать в 2024–2025 годах.
Тогда же, видимо, возможна большая определенность в вопросе о том, означает ли жесткое торговое эмбарго стран G7 в первую очередь на продукцию и технологии машиностроения в РФ технологическую деградацию российской экономики: здесь мнения экспертов разделились. Ответ на вопрос о конкурентоспособности игроков РФ даже на внутреннем рынке с освоенными массовыми технологиями пока обоснованно дать невозможно. «Точечные» успехи 2022–2023 годов здесь тренда заведомо не создают, поскольку именно сейчас тезисы «в экономике РФ почти все изменилось» и «в экономике РФ не изменилось почти ничего» выглядят убедительными одновременно.