После катаклизмов такого масштаба, какие имели место 3-4 октября, общественное сознание — как в более умеренном виде это уже наблюдалось в конце августа 1991 — колеблется между двумя типами обличений: достается и побежденным — за то, что они натворили, и победителям — в том числе и за то, что они, по мнению смелых обличителей, только еще собираются натворить. Бывший (до весны 1992 г.) пресс-секретарь Ельцина Павел Вощанов с несомненностью пророчит диктатуру своего бывшего патрона, "и тогда первой монотонно загудит творческая интеллигенция: 'Как ярко и убедительно сказано в докладе Бориса Николаевича Ельцина'". Вощанов, однако, надеется, что когда общество выйдет из гипноза и почувствует боль, "сделаем очевидное — объявим национальный траур. Надеяться на то, что это сделает победившая власть, не приходится".
Несовершенство издательско-почтового цикла привело к тому, что газета с пророчеством Вощанова вышла на следующий день после объявленного властью национального траура и обращения президента к гражданам РФ: "Не нужно говорить, что кто-то победил, а кто-то потерпел поражение. Сегодня это — неуместные, кощунственные слова... Погибли люди, наши соотечественники... Как бы ни различались их убеждения, все они — дети России. Это наша общая трагедия, наше общее горе. Великое горе". После вощановского предупреждения о "монотонном гудении" назвать ельцинские слова яркими и убедительными как-то даже и страшно, однако назвать прогноз самого Вощанова ярким и убедительным как-то даже и глупо. Политическое и эстетическое чутье Вощанова и новых левых коллег было бы его личной проблемой, если бы серия дивных попаданий пальцем в небо, начавшаяся еще 21 сентября и — несмотря на полный провал предыдущих пророчеств — только усилившаяся после 4 октября, не создавала для общества известную опасность. Беспрестанный неумный алармизм наших новых левых может создать иммунитет к предостережениям как таковым. В том, что Вощанов глуп, беды большой нет. То, что призывы к осторожности девальвируются, — неприятно.
Это при том, что к осторожности можно призывать по самым разным поводам. По сообщению депутата из группы "Смена" Олега Плотникова, "в подвале (Белого дома. — Ъ) остался Парфенов со своими, из рижского ОМОН. Он сказал, что отсюда не выйдет, потому что ему выходить некуда".
Нынешняя оценка Парфеновым своего положения довольно реалистична. Менее реалистическим было почти единодушное желание российской общественности (во главе с президентом) вырвать Парфенова из на тот момент уже заграничной тюрьмы Rigas centrals, куда он был посажен за совершенные в Латвии уголовные деяния, и заключить его в теплые объятия любящих соотечественников. Можно, конечно, считать, что длительное попустительство своим, российским бандитам типа Анпилова и Константинова объяснялось благородным нежеланием создавать прецедент политического гонения. В случае с Парфеновым гонение уже было произведено, причем иностранным государством, добровольно взявшим на себя обязанность защищать общество от Парфенова. Надсадное желание не просто лелеять своих доморощенных бандитов, но к тому же импортировать заграничных представляется такой высшей степенью государственного незлобия, перед которым меркнет даже нравственный подвиг камергера Деларю: "Вонзил кинжал убийца нечестивый в грудь Деларю. Тот, шляпу сняв, сказал ему учтиво: 'Благодарю'".
Впрочем, Запад со времен террористического всплеска 60-70-х, а Россия куда раньше — со времен народовольцев сумели освоить немудрящий треугольник взаимоотношений между властью, террористами и прогрессивной общественностью. Если власть проявляет к террористам твердость, прогрессивная общественность обличает правительственное зверство, если мягкость — прогрессивная общественность бранит власть за бездеятельность и намекает на то, что власть сама сознательно провоцирует террористов. Выхода из этой дилеммы — кроме как самому податься то ли в террористы, то ли в прогрессивную общественность — нет никакого, и с этим, наверное надо жить.
Президент и министры могут утешаться тем, что, с одной стороны, их бывшим парламентским оппонентам сейчас еще хуже, с другой стороны — тем, что бывший (а равно нынешний) оппонент — существо непоколебимое: "ловок, в ступе не утолчешь". Обе примечательные черты оппонентов удачно синтезирует в своем лице ответственный секретарь Конституционной комиссии. 5 октября он обратился к народу с воззванием: "Обращаюсь ко всем с призывом взаимопонимания и солидарности!.. Обращаюсь к избирателям — не держите зла на то, что не смог (несмотря на все усилия) посадить противоборствующие стороны за стол переговоров. Всегда ваш — Олег Румянцев".
Усилия Румянцева были действительно впечатляющими. Вечером 3 октября, во время штурма "Останкино", будучи в Белом доме, он указывал, что "революционная логика событий" будет длиться, "пока мы не займем ключевые позиции в городе. Потом руководство Белого дома может пойти на переговоры, но со своими условиями". Спустя два часа, позвонив на радио "Эхо Москвы", Румянцев указал, что штурм телецентра — проявление справедливого народного гнева, на вопрос же, известно ли ему было о готовящемся штурме, отвечал, что это неважно. История жизни и политической смерти ответственного секретаря отчасти поучительна в том смысле, что прежде крепло убеждение, будто перестроечный тип прыткого молодого человека способен пережить любые политические катаклизмы, изворачиваясь при любом повороте событий. Теперь выяснилось, что одна лишь прыткость при полном отсутствии иных качеств все же недостаточна — каковой предупреждающий вывод может иметь и моральное, и практическое значение.
Морально-практическими выводами намерен заняться также военный министр Павел Грачев. Говоря о военнослужащих, не выполнивших приказ министра и вставших на сторону Белого дома, Грачев указал: "Это же не просто так, что пошел, нажрался, похмелился — это дело пострашнее".
Министр прав: нажратие и опохмеление часто даже ассоциируются с весельем, тогда как гл. 12 УК РФ "Воинские преступления", в особенности ст. 238 "Неповиновение" и ст. 239 "Неисполнение приказа" ассоциируются с никак не могущими служить поводом для веселья длительными сроками лишения свободы и даже с высшей мерой наказания. В то же время никак не может служить поводом для веселья то, что таковое, казалось бы, несомненное и существенное различие приходится разъяснять в качестве сногсшибательной новости не только штатским читателям газет, но, похоже, и тем, кого гл. 12 УК РФ непосредственно касается, т. е. военнослужащим.
Тема эта, однако, весьма деликатна. Пресс-секретарь президента Вячеслав Костиков указал: "Отдельные СМИ распространяют сомнительные домыслы, касающиеся позиции армии, МО. Эти сообщения и псевдоаналитические рассуждения не имеют ничего общего с действительной позицией армии и министра обороны П. С. Грачева... Все домыслы на этот счет представляют собой плод безответственной некомпетентности, неинформированности и могут служить целям провокации".
В качестве исходной посылки полностью согласившись с Костиковым в оценке столь неправильных сообщений и рассуждений, придется, однако отметить два дополнительных интересных обстоятельства. С одной стороны, как уже было замечено выше, газеты не столько на Грачева, сколько непосредственно на президента несут как на мертвого, и в этом смысле заявление Костикова, бросившегося защищать в первую очередь не своего патрона, но военного министра, представляется верхом куртуазности, свидетельствующем либо о какой-то особенной любви к армии, которую хочется защитить в первую очередь, либо о чрезвычайной обидчивости и, так сказать, щекотливости армии и министра обороны П. С. Грачева. С другой стороны, даже и не отдельные, а почти все СМИ распространяют куда больше сомнительных домыслов и псевдоаналитических рассуждений, касающихся МВД — на его фоне армейцы выглядят скорее рыцарями без страха и упрека. То обстоятельство, что милиционеры не удостоились столь же страстной защиты и даже апологии, склоняет к псевдоаналитическому рассуждению, что дела милицейского начальства неважны и в случае надобности верховные милиционеры могут быть использованы в качестве громоотвода, благо чрезвычайная осторожность, проявленная милицией 3 октября, в сочетании с чрезвычайной храбростью, проявленной ею же, начиная с вечера 4 октября, к такому использованию милиции весьма склоняет.
МАКСИМ Ъ-СОКОЛОВ