В Еврейском музее и центре толерантности проходит выставка Льва Бородулина «Предугадать момент», приуроченная к 100-летию известного спортивного фотографа, автора многочисленных обложек и репортажей журнала «Огонек» конца 1950-х — начала 1970-х. Хрестоматийные кадры дополнены куда менее известными, снятыми в Израиле, куда Бородулин переехал на пике славы в 1973 году. О его репортерской судьбе рассказывает Игорь Гребельников.
Фото: Коммерсантъ / Игорь Иванко / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Игорь Иванко / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Игорь Иванко / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Игорь Иванко / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Игорь Иванко / купить фото
Показать фотографии Льва Бородулина (1923–2018) по-новому, к чему вроде бы располагает круглая дата, на деле не так-то просто. И это при том, что его наследие огромно. В советский период Бородулин снимал стахановскими темпами: почти пятнадцать лет его репортажи — главным образом спортивные, но не только — публиковались на обложках и страницах «Огонька», наипопулярнейшего еженедельника. Да и обосновавшись в Израиле, куда Бородулин эмигрировал в 50 лет, он со временем обзавелся постоянными заказчиками. Его сын Александр, тоже фотограф, вспоминает, что после десяти лет съемок по стране по заказу местного фотоагентства, «когда уже все открытки в Израиле стали с подписью "фото Льва Бородулина", к нему начали сами приходить заказчики: Министерство абсорбции, туристические агентства, спортивные центры». В общем, снято было очень много, но и показано — будь здоров. Юбилеи исправно отмечали выставками еще при жизни Бородулина: в Мультимедиа Арт Музее, хранящем большую коллекцию его работ, ретроспективы проводились каждые пять лет начиная с 80-летия фотографа. Нынешняя выставка — первая посмертная.
Ее кураторы Майя Кацнельсон и Мария Гадас постарались охватить каждое десятилетие его работы, сбалансировать советский и израильский периоды, а еще уловить преемственность с работами фотографов-авангардистов. Скомпоновав снимки на новый лад, добавив раздел фотографий его знаменитых предшественников и современников, включая Родченко, Шагина, Альперта, Евзирихина, Халдея, им удалось отчасти сбавить градус той советской пропагандистской бравады, с который часто ассоциируются спортивные снимки тех времен. В советское время спорт был одним из важных инструментов «мягкой силы» в противостоянии с Западом, а внутри страны, как водится, объединял нацию — Бородулину же удалось в спортивной жизни разглядеть и показать человеческую, эмоциональную сторону, причем в доселе невиданных крупных планах и радующих глаз ракурсах. Конечно, это совпадало с «оттепельным» запросом на гуманизацию жизни, но очевидно, что в выборе фотографической специализации, в увлеченности спортом, в умении разглядеть в нем радость бытия было много личного.
Бородулин прошел всю войну, вернулся без званий, но с медалями «За оборону Москвы» и «За взятие Берлина», а еще — членом партии («На фронте перед атакой сказали: надо умереть коммунистом, и всех приняли в коммунисты») и обладателем трофейной лейки. На эту камеру он станет снимать на вокзалах возвращавшихся с фронта солдат: к сожалению, те портреты, за которые отвоевавшие расплачивались тушенкой и шоколадом, не сохранились.
Самый ранний снимок на выставке — 1949 года: семьи с детьми с цветными шариками снимаются на фоне памятника Пушкину. Бородулин одним из первых в Москве стал делать цветные фотографии и снимать на слайды, а работа в «Огоньке» с 1958 года — сначала внештатно, а потом и в редакции — позволяла, в том числе и во время заграничных командировок, обзавестись самой современной фотоаппаратурой. Без этой техники не вышло бы тех кадров, которые в 1960-е годы сделали Бородулина главным спортивным фотокорреспондентом. Так близко к лицам пловцов или даже под ногами баскетболистов зритель еще не оказывался.
Фотограф был так захвачен происходящим, что это передавалось зрителю, особенно если кадр вынесен на обложку журнала «Огонек», который мыслился как наш ответ легендарному американскому журналу Life. Там на обложках часто были звезды кино, мировые лидеры, разного рода знаменитости, советский журнал отвечал этому совершенно другим портретным рядом — рабочие за станками, колхозники в полях, спортсмены, дети, пионеры, счастливые семьи, и в этих постановочных портретах желание красивой, радостной, свободной жизни было таким сильным и неприкрытым, что порой фотографы и редакторы теряли бдительность. Так вышло и со знаменитым снимком Бородулина на обложке сентябрьского «Огонька» 1960 года с репортажем с Олимпиады в Риме: фотографу удалось снять пловчиху, прыгающую в воду, во всех подробностях ее идеально сложенного тела. На снимок тут же отреагировал в письме «возмущенный читатель» газеты «Правда»: кадр обвинили в проявлении формализма, еще грубее — «летающей жопой» — назвал фотографию член президиума ЦК КПСС Михаил Суслов, курировавший идеологию. Впрочем, дальше дело не пошло: Бородулину в советской спортивной фотографии не было равных.
Во время заграничных командировок он снимал и жизнь обычных людей: что-то — с пропагандистским сарказмом, вроде лондонской бомжихи на фоне телефонной будки (кадр назван «Старая Англия»), что-то — с явным уважением: римский дворик, где один из игроков в футбол облачен в сутану («Дела мирские»).
Каким бы преуспевающим виртуозом спортивной фотографии ни представал Лев Бородулин, его желание переехать в Израиль в 1973 году оказалось сильнее того, что спорт в этой стране был куда менее развит, чем в Советском Союзе: первые годы он там был без работы. Сегодня на волне очередной массовой эмиграции израильская часть выставки Льва Бородулина выглядит особенно занятно. Виды Иерусалима, верующие у Стены Плача, уличные сценки, празднование Пурима, купание в Галилейском море, тренировка новобранцев, запоминающиеся портреты первой и единственной женщины-премьера Голды Меир и гроссмейстера-невозвращенца Виктора Корчного — все это снято мастерски, хотя и без ликования, как на многих «огоньковских» кадрах. Израильские снимки тише, но зато они рассказывают о том, как можно, уже будучи немолодым, заново увидеть мир и в нем преуспеть.