Пермская обитель
Илья Гришаев: почерк абстракции
Пермский художник Илья Гришаев (род. 1984) в поисках языка, каким можно было бы общаться в системе координат «Я — Ты — Мы», изобрел тип письма, внешне похожий на абстракцию и выдающий руку автора в любом медиа, от рисунка до саунд-перформанса.
Выставка «КОН» в мастерской на Буракова, 27, 2015
Фото: Илья Гришаев
Выставка «КОН» в мастерской на Буракова, 27, 2015
Фото: Илья Гришаев
Этот текст — часть проекта «Обретение места. 30 лет российского искусства в лицах», в котором Анна Толстова рассказывает о том, как художники разных поколений работали с новой российской действительностью и советским прошлым.
Под конец 2013 года на площадке молодого искусства «Старт» на «Винзаводе» открылась выставка пермского художника Ильи Гришаева, имя которого никому ничего не говорило, но тогдашний куратор «Старта», самарский художник Владимир Логутов, случайных людей не приглашал. В зале висели рисунки с бледными, почти прозрачными серебристыми фигурами, напоминавшими петроглифы, что-то вроде пермско-уральских писаниц. Сходство с петроглифами снимало вопрос, насколько абстрактны или, напротив, фигуративны эти чуднЫе фигуры,— становилось ясно, что зритель присутствует при рождении некоего языка и его письменности. Одна из подобных фигур была нарисована прямо на стене, в большом увеличении, и походила на граффити, пожалуй, несколько замысловатое для тега, но ведь и язык уличного искусства развивается и усложняется. Другие фигуры послужили моделями для вырезок из фанеры и пластика, осевших на стене плоским рельефом или легших на полке россыпью лекал. А еще в зале лежала стопка листов с репродукцией какой-то фигуры, превратившейся в результате копировальных процедур из серой в черную, похожую то ли на случайную кляксу, то ли на шедевр китайской каллиграфии. Лист с каллиграфической кляксой можно было взять на память — каждый, кто взял, начинал узнавать почерк художника повсюду, на любой групповой выставке, на любой биеннале. Узнавать по особенному ритму, интонации, обертонам, орнаментике.
Гришаев родился в семье художников, но не богемных прожигателей творческой жизни, а скромных тружеников профессии: мать преподавала изо, отец вручную рисовал наружную рекламу и афиши для кинотеатров. По прошествии лет стало ясно, что все время он шел по родительским стопам, начиная с учебы на кафедре дизайна в Пермском гуманитарно-технологическом институте и заканчивая нынешней разнообразной педагогической работой, и официальной, в пермской Школе дизайна «Точка», и неофициальной — в «горизонтальной школе». Изучая средовой дизайн в Перми, Гришаев поступал в Мухинское училище в Петербурге — попытки не увенчались успехом, зато любую поездку во вторую столицу он использовал, чтобы ходить на лекции и другие просветительские мероприятия Института Pro Arte, чью Школу молодого художника закончит позднее, после того как отучится на иконописном отделении Пермского духовного училища. Дизайн, иконопись, современное искусство — все системы образования и все формы передачи знания были интересны, но не подходили ему целиком. Хотя иконописная мастерская оказала, по-видимому, наиболее сильное влияние, заставив задумываться об этосе художника, о возможности сакрального в искусстве, о знаке, орнаменте, образе и иконоборчестве, о том, наконец, как икона — не только иконостас или фресковая роспись, но даже маленький складень организуют пространство, наполняя его, словно звуком, образной полифонией.
В разгар «пермской культурной революции» Гришаев перебрался в Петербург и поступил в проартевскую школу — он с благодарностью вспоминает курс по теории современного искусства Алины Белишкиной, художницы, куратора и педагога, выстраивавшей горизонтальные отношения со студентами. В 2013-м состоялись первые персональные выставки в галерее Navicula Artis на «Пушкинской-10» и на «Старте» — Гришаева заметили как молодого художника с узнаваемым почерком, в прямом и переносном смысле слова. В Школе молодого художника Pro Arte стало складываться сообщество, вскоре оформившееся в группу «Север-7», члены которой исповедовали перформативный подход к любым художественным практикам, от рисования до инсталляций. Гришаев вошел в группу, благо «северяне» на добрую половину состояли из пермяков, причем с двумя, Асей Маракулиной и Анной Андржиевской, он был знаком еще по пермской изостудии «Арт-С». В творчестве пермской художественной диаспоры, давно осевшей в Петербурге, принято ценить особую эстетику прозрачности, будь то воздушные инсталляции Сергея Денисова или видео Кирилла Шувалова, и эфемерный рисунок Гришаева идеально отвечал представлениям об этой неуловимой и хрупкой «пермскости» в искусстве.
Илья Гришаев: «Мне нравится смотреть на искусство, глядя вкось»
Прямая речь
Фото: Фонд Музея современного искусства «ПЕРММ»; russianartarchive.net
Фото: Фонд Музея современного искусства «ПЕРММ»; russianartarchive.net
- О телесности
Остро заметил, когда взялся за книгу Жан-Люка Нанси «Corpus», телом читая тело о телах и там же — следы тел, свойства, так оказываешься на перекрестках роя. Приходишь на выставку падающих скульптур и падаешь с ними. И мне нравится смотреть на искусство, глядя вкось, так мое тело узнает другое. В живописи это физическое присутствие особенно чувствуется. - О рисунке
Разно рисую давно, и в какой-то момент — было это, кажется, зимой — графический язык замер абстрактным, так гораздо интереснее. И веселые, и смешные, и легкие, и самостоятельные, говорю: это Имена. Это похоже на дневник, серии-погружения, когда целиком кутаешься в работу более внимательно. Кажется, тут письмо и образ, и буква А была когда-то больше головой быка. - О копировании и переводе
Расскажу про «кувырки», это серийные переводы рисунка-письма из материала в материал, так циркулируют образы, превращаясь в фигурные алфавиты. Но вот вопрос в том, что именно циркулирует, какое зерно кружится в этой циркуляции. Что за доля остается несводимой? - Об образовании
Моя работа в образовании — а это и независимые инициативы, и музейные педагогики, и работа в общеобразовательной школе — самыми невероятными способами сплетается-переплетается с такой разной и сложной работой в поле аудиовизуальных практик искусств. Получается этакий клубок из лоскутов-частей, каждая часть и каждый лоскут которого постоянно пробуют выйти за свои границы процессов и знаний, поменяв положение и взгляд.
Рисунки с серебристыми фигурами, словно disegno interno в теории искусства итальянских маньеристов, лежали в основе всего, что делал Гришаев,— из этого «алфавита» черпались «буквы» и для крохотных стикеров, которые он расклеивал в Петербурге, и для огромного плоского рельефа «Синтаксис», деревянные контуры которого приросли к кирпичному брандмауэру детского сада в Перми, и для контурного мурала, выведенного соусом на стене какого-нибудь галерейного «белого куба». Грифельный карандаш и белая бумага — самый простой и самый дешевый материал, пребывающий, по словам художника, вне поля экономики, позволял вести этот бесконечный дневник и постоянно держать его при себе, живя на два города. Дневниковая графика, адресованная идеальному зрителю и, быть может, рассчитанная на сакральный диалог в режиме «Я и Ты», выходила в публичное пространство — городскую среду или музейный зал — опростившейся и обмирщенной, пущенной в тираж: рисунок, превращающийся в бесконечный орнамент, обретал вторую цифровую жизнь, когда его воспроизводил сканер или машина, режущая по дереву и алюминию. Диалог из режима «Я и Ты» переключался в режим взаимодействия с пространством экспозиции и публикой, которой оставалось лишь догадываться о содержании послания. Гришаев часто играет со зрителем в шарады: к выставочному триптиху «Д — д — д — д 08:52 ??», показанному в Петербурге летом 2023 года стараниями Limonov Art Foundation, вместо кураторского манифеста прилагались фрагменты какого-то бульварного романа без начала и конца, сочиненные художником в соавторстве с другом,— профанный текст, не объясняя смысла названия (оно случайно и бессмысленно), намекал на то, что и орнаментальная алюминиевая скульптура, и графическая фреска, и саунд-перформанс, представленные на разных петербургских площадках, являются профанными указаниями на сакральное, присутствующее где-то не здесь.
Довольно быстро выяснилось, что искусство Гришаева живет и дышит свободно либо в условиях самоорганизаций, либо в таких artist friendly институциях наподобие петербургского кабинета книжной графики WoD, какие мало чем отличаются от художнических сообществ. До 2016 года Гришаев участвовал в коллективных затеях «Севера-7», а затем вместе с куратором Ириной Аксеновой взялся за проект FFTN: крохотная, площадью меньше 5 кв. м, гришаевская мастерская на 3-й Советской, где одновременно могли поместиться лишь 15 (FFTN — от fifteen) зрителей, превратилась в экспериментальную выставочную площадку для друзей и единомышленников. Магическое число взялось из эссе шотландского музыканта Момуса, написанного в самом начале 1990-х: перефразируя известное высказывание Уорхола о 15 минутах славы, он предрекал, что в будущем каждый сможет рассчитывать на внимание 15 зрителей. Ретроспектива FFTN, устроенная в 2019 году тогдашним австрийским атташе по культуре Симоном Мразом в его квартире в Доме на набережной, собрала, наверное, около сотни человек. Но проблема зрителя, вернее — проблема возможности коммуникации, была важна для художника не в институциональном, а в философском смысле.
Фото: Илья Гришаев
Фото: Илья Гришаев
Фото: Илья Гришаев
Фото: Илья Гришаев
Фото: Илья Гришаев
Фото: Илья Гришаев
Фото: Илья Гришаев
Фото: Илья Гришаев
В 2018 году Гришаев вернулся в Пермь, чтобы неожиданно обнаружить себя в новом амплуа — художника-преподавателя, воспринимающего педагогическую деятельность как форму искусства. Видя, как не хватает городу образовательных инициатив в художественной сфере, он вместе с куратором Мариной Пугиной запустил открытую для всех желающих «горизонтальную школу», мерцающую институцию, где учителя и ученики учатся друг у друга искусству совместного бытия, коллективных действий и коллективных эстетических переживаний. Кроме того, он пошел работать в Школу дизайна «Точка», научая старшеклассников вглядываться и вслушиваться в окружающее пространство. Искусство педагогики приводило Гришаева и в заповедник «Басеги», где студенты и профессура пермских вузов под его руководством шили лоскутную одежду для валунов, чтобы устроить воображаемое дефиле камней на горной вершине, и в кампус Пермского государственного университета, где студенты после шутинга 2021 года проходили курс арт-реабилитации, и в удмуртскую деревню Сеп, где в рамках школьного обмена с «Точкой» заработал «Мятный институт» психогеографии и локальной мифологии. Преподавательская эпопея стала своего рода продолжением поисков языка и попыток создания языковых сообществ — постепенно звук начал занимать важное место в педагогической системе художника, размышляющего о ритме, разрабатывающего собственную письменность и изобретающего новые формы коллективности.
В Перми сложилась музыкальная группа «лилия aka. llllllllll9l» (Даниэла Фазылова, Анна Гарсиа, Илья Гришаев), работающая в жанре «документального рэпа», то есть составляющая шумовые коллажи из архивного и сгенерированного звукового материала, помех, сбоев и случайностей. Временами «лилия» выходит из глубокого андерграунда в публичное пространство — например, чтобы напугать странным, идущим как будто бы из ниоткуда звуком публику Дягилевского фестиваля, чинно выходящую из оперного театра после очередной премьеры. Интерес к аудио- и видеоархивам привел Гришаева к такому педагогическому эксперименту, как «медиаархеологический» сериал «Часклип». «Часклип» был придуман словно бы в предчувствии пандемийной изоляции: 24 серии, составленные из найденных в сети и скомпонованных определенным образом music videos, лежали в свободном доступе на сайте, но смотреть их надлежало, следуя инструкции, строго в указанном порядке, строго по сеансам и непременно вместе с друзьями, как в кинотеатре. Виртуальный кинотеатр, публика которого могла находиться в разных городах и странах, был еще одним опытом создания зрительского сообщества, сообща переживающего некое событие искусства и со-бытие в искусстве. Вопрос, насколько резистентными окажутся эти хрупкие коллективности в нынешних коммуникативных ситуациях, остается открытым.
Шедевр
«ст. ст.»
Серии рисунков. Бумага, грифельный карандаш. С 2007
Фото: Илья Гришаев
Фото: Илья Гришаев
Фото: Илья Гришаев
Фото: Илья Гришаев
Фото: Илья Гришаев
Нечто — знаки, символы, иероглифы, метки, следы, сохраняющие память о телесном усилии и моторике автора. Прозрачно-серым фигурам, нарисованным грифельным карандашом на белой бумаге, несть числа, и они никогда не повторяются, хотя неуловимое фамильное сходство налицо — увидев одну, нельзя не догадаться, из какого семейства она родом. Отчасти дело в особой технике: тело фигуры, очерченной тонким контуром, заполняется воздушной штриховкой, невидимые на глаз штрихи так ровно и плотно ложатся один к другому, что пятно внутри контура можно принять за легкую акварельную заливку — работа ювелирная и на первый взгляд совершенно избыточная, ведь того же эффекта легко добиться более простыми средствами, но это если мыслить труд художника в категориях эффективности и производительности, а не как созерцание и послушание. Отчасти дело в особой форме, скорее — вегетативно-органической по характеру, которую невозможно классифицировать как абстрактную или изобразительную, потому что она — ни то ни другое. Илья Гришаев, рисующий таким манером с 2007 года, говорит, что это род письма, дневник, и дневниковое письмо его скорее поэтического толка — отдельные элементы формы подчас повторяются, как будто они рифмы или анафоры. Имя «ст. ст.», не значащее ровным счетом ничего, указывает на этот поэтический принцип повтора. Письмо — вещь интимная, и единственно правильным способом показа такой графики становится передача листа бумаги из рук в руки, что плохо совмещается с выставочной индустрией. Для выставок были придуманы различные варианты перевода — в ксерокопии, стикеры, граффити, деревянные, алюминиевые или пластиковые плоские скульптуры, которые могут прислониться к стене или свободно парить в пространстве. В акте перевода загадочное нечто становится цифровым трафаретом и выходит в тираж, складываясь в ажурные ритмические ряды,— письмо в этом случае что-то приобретает и в то же время что-то теряет. Различие — как между молитвой, сказанной про себя, и молитвой, напечатанной в молитвослове.
Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram