«Производилась лишь сборка из импортных частей»

90 лет назад, 15 августа 1933 года, Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление о состоянии и мерах по улучшению производства самых востребованных развлекательных устройств того времени — граммофонов и пластинок для них; причем историю борьбы за качество этих очень ценимых И. В. Сталиным гаджетов можно без преувеличения считать классической.

«Виляя бедрами, пустились в пляс»

«Двадцать первого,— писала о 55-летии И. В. Сталина его родственница М. А. Сванидзе,— отпраздновали день рождения хозяина. Собрались на его "ближней даче" к 9-ти часам. Были все близкие, т. е. люди, с которыми он не только работает, но и встречается запросто… Ужинали до 1 ч. ночи, потом шумели, хозяин вытащил граммофон, пластинки, стал его сам заводить и ставил пластинки по своему вкусу (как всегда)».

Особая любовь вождя к грампластинкам и устройствам для их воспроизведения отмечали и многие мемуаристы. Знали о ней высокопоставленные советские чиновники и руководители прессы, и потому, с тех пор как в апреле 1922 года он стал генеральным секретарем ЦК РКП(б), этой теме в печати уделялось особое внимание.

В числе первых описанных в газетах событий был подарок производственников к пятой годовщине Октябрьской революции. К круглой дате впервые за послереволюционные годы было выпущено около 3000 граммофонов.

А 6 ноября 1922 года в Москве в здании Первой государственной граммофонной фабрики (бывшей «Братья Пате») торжественно объявили о создании граммофонно-пластиночного объединения, которое всерьез займется производством отечественных рупорных граммофонов.

«По намеченному правлением фабрики производственному плану,— сообщала газета "Известия",— фабрика предполагает выпускать ежемесячно 300 граммофонов новых или 500 ремонтируемых на сумму 2 400 000 руб.; 63 000 штук пластинок на сумму 6 300 000 руб. Общая выручка будет идти на покрытие расходов по предприятию, часть — отчисляться государству, и часть пойдет в распоряжение Наркомпроса».

Если вспомнить, что перед Первой мировой войной в Российской империи ежегодно раскупали 500 тыс. «говорящих машин» и 24 млн пластинок, то эти цифры выглядели жалко, но советских граждан радовали и они. Ведь после того, как в августе 1919 года были национализированы и переданы в ведение музыкального отдела Народного комиссариата по просвещению все магазины, склады и мастерские, выпускавшие и продававшие музыкальные инструменты, а также граммофоны, фонографы и пластинки, производство всего этого сошло на нет.

С оживлением частной инициативы в годы НЭПа к выпуску граммофонов подключились и кустарные мастерские. К примеру, в прессе появлялась реклама «Музыкального производства и магазина Н. Авилова», находившихся в Москве, указывалась и цена граммофонов — от 50 до 150 руб.

Не помогали удовлетворить растущий спрос и мощности новых граммофонных государственных фабрик. Построенное в 1927 году в Ленинграде предприятие выпустило в первый год работы 1149 рупорных граммофонов, 1365 граммофонов в 1928 году, 6164 — в 1930-м.

Причем все эти предприятия — государственные, кооперативные, частные — изготавливали громоздкие, так называемые купеческие, граммофоны с расписными трубами, хотя в СССР с Запада уже проникли безрупорные, портативные варианты «говорящих машин».

«Но в Музтресте,— писали злоязыкие И. А. Ильф и Е. П. Петров,— долго не могли свыкнуться с исчезновением этого чудного придатка. Там, как видно, считали, что граммофон с ужасной железной трубой — это инструмент идеологически выдержанный, достойный того, чтобы его изготовлять на советских фабриках, а граммофон-чемодан — это символ разложения, бытового загнивания и даже сползания в мелкобуржуазное болото. В связи с этим граммофон без трубы долго находился под подозрением».

А пропасть, образовавшаяся между хорошим портативным граммофоном и советской общественностью, в этом же фельетоне объяснялась так:

«Ее вырыли молодые пижоны… Молодые люди в широких сиреневых панталонах и дамских беретах с превеликими трудами обзавелись заграничными граммофонами и, виляя бедрами, пустились в пляс. В квартирах под шелковыми абажурами замяукали, засвистали немецкие и американские джазы. Рев стоял страшный… Граммофон-чемодан был скомпрометирован».

«Взялись не за свое дело»

Но более дешевый и удобный продукт не мог не обратить на себя внимание высшего руководства страны не только ввиду личной заинтересованности первого лица, но и ввиду понимания ценности этого инструмента для агитации и пропаганды.

Первыми, после «молодых пижонов», советскими гражданами, увидевшими новое чудо техники, были делегаты XVI съезда ВКП(б), проходившего летом 1930 года в Москве.

«Во время 16 партсъезда,— сообщала пресса,— в фойе Большого театра была организована необычная выставка. На круглых столах стояли изящные портативного вида черные чемоданы. Как только наступал перерыв в занятиях съезда, вокруг "таинственных" экспонатов собирались группы делегатов. Немедленно крышка чемодана открывалась, и перед глазами любопытных представал обыкновенный граммофон. Это были первые граммофоны-чемоданы (типа патефонов), выпущенные единственной в СССР фабрикой граммофонных пластинок им. 1905 года, расположенной на станции Апрелевка (в 40 км от Москвы)».

Апрелевцы без всякой помощи со стороны государства по собственной инициативе сумели сделать хороший портативный граммофон себестоимостью в 38 руб.

Рупорные граммофоны, которые выпускала Ленинградская граммофонно-гармонная фабрика, обходились в 140 руб. И хотя это предприятие получило больше 1 млн руб. на разработку нового типа граммофона, оно не выдало ни одного «чемоданчика» ни к съезду, ни к началу нового, 1931 года. На те же цели от Центросоюза 1 млн руб. получила частная артель «Юпитер» в Ленинграде. Но и там «лабораторные опыты» затянулись.

В феврале 1931 года Всесоюзным советом народного хозяйства были даны директивы о форсированном выпуске патефонов (так в СССР стали называть все граммофоны безрупорного типа).

«Перед граммофонной промышленностью возникли новые задачи,— писал известный музыковед Е. М. Браудо.— Товарищем Орджоникидзе поставлено требование о выпуске граммофонов портативного типа (в виде чемоданов) для обслуживания, в первую очередь, обобществленного сектора нашего хозяйства. Сейчас уже появились первые партии граммофонов-чемоданов советской выделки, еще недостаточно совершенных, но в лучших своих образцах вполне конкурентоспособных с западноевропейской продукцией.

Таким образом, орудие, служившее в условиях капиталистического производства средством распространения мещанства и упадничества, будет использовано для борьбы за культурную революцию».

«Граммофон сняли с мещанского комода,— писал о новом призвании "говорящей машины" журналист М. Н. Долгополов,— и поставили в избу-читальню, граммофон стал агитатором и пропагандистом».

Патефон должен был поведать слушателям о «социалистическом соревновании, ударничестве, обороне страны, агроминимуме, социалистическом переустройстве деревни, овладении техникой и т. п.».

Но в социалистической системе хозяйства у товара на пути к потребителю было очень много препятствий. И, несмотря на то что тогда, на XVI партсъезде, было принято свыше тысячи заказов от колхозов, клубов, изб-читален, патефоны у заказчиков так и не появились.

«Безусловно, что все эти заказы были бы выполнены, если бы у нас вывелись бюрократы, оппортунисты и вредители,— негодовали "Известия" 26 апреля 1931 года.— Их стараниями достижения Апрелевской фабрики сведены на нет. Трест "Культпромобъединение", в состав которого входит Апрелевская фабрика, категорически воспретил выпуск граммофонов-чемоданов. Трест отнял у фабрики оборудование граммофонного цеха и отправил его в Ленинград. Уже целый год лежит оно в нераспакованном виде на складах Ленинградской граммофонно-гармонной фабрики. Апрелевцы же остались у разбитого корыта. Им в тресте заявили: "Вы взялись не за свое дело"».

В статье разъяснялось:

«В Америке, где это дело поставлено образцово, граммофонное производство не является расчлененным, как это имеет место у нас: граммофоны, пластинки, иголки, мембраны — все это выпускается одним производственным комбинатом.

У нас же на всем лежит печать кустарщины: пластинки производятся под Москвой, граммофоны — в Ленинграде, иголки в Витебске и т. д.».

И предлагалось поддержать руководителей Апрелевской фабрики, собиравшихся создать предприятие комбинированного типа, которое производило бы не только пластинки, но и патефоны, иголки и мембраны.

Ни мнения комиссий Наро-Фоминского райкома партии и Московского комитета (МК) партии, ни решения Московского окружкома ВКП(б) и секретариата МК ВКП(б) не переубедили руководителей «Культпромобъединения», и Апрелевский завод памяти 1905 года продолжил выпускать только пластинки.

«Без следа рассосались»

Первые итоги отечественного патефонного производства подвела 21 апреля 1932 года газета «Советское искусство»:

«Начиная с прошлого года на ленинградской государственной и гатчинской фабрике промкооперации начался массовый выпуск портативных безрупорных граммофонов. Несколько тысяч таких граммофонов, изящных на вид и мало уступающих по качеству своим заграничным собратьям, без следа рассосались по Советскому Союзу, по его новостройкам, индустриальным центрам, колхозам.

При росте культурных потребностей трудящихся СССР, увеличении количества всякого рода клубов, изб-читален и т. п., в 1932 г. будет недостаточно и тех 340 тыс. безрупорных граммофонов, которые должны выпустить ленинградская государственная (110 тыс. штук) и гатчинская кооперативная (200 тыс. штук) фабрики».

Пресса сообщала, что принято решение приспособить под массовый выпуск патефонов бывшую шелкокрутильную фабрику К. Л. Ангилери в подмосковной Коломне.

Но, как оказалось, ленинградская фабрика, перешедшая в 1932 году целиком на производство патефонов, выпустила за год лишь 28 тыс. штук.

Однако советским людям обещали, что к концу второй пятилетки, после того как в 1934 году заработает предприятие в Коломне, обе фабрики дадут стране 2 млн советских граммофонов и патефонов.

Правда, с распространением патефонов в народе увеличивался и поток писем с претензиями к их качеству.

«Наш патефон слишком хрупкая машина,— жаловался слесарь-обмотчик трансформаторного цеха Кожуховской подстанции А. Бердников.— Поработает неделю, потом ломается, лопается заводная пружина, отходит мембрана от передатчика. Часто разрываются регулирующие пружинки, а запасных частей ленинградская фабрика в достаточном количестве не производит».

Возникали и претензии другого рода:

«Слышимость советского граммофона далеко не плохая,— писала Е. Дегтярева, токарь завода "Красный факел",— но слишком часто иголка начинает скакать по пластинке, дрыгать, царапать, и все хорошее впечатление от игры тогда пропадает».

Но бороться с этим недостатком оказалось практически невозможно.

За границей граммофонные иглы делались с острием не толще 0,05 мм, а советские иголки нарезались с острием до 0,5 мм.

О неважном качестве отечественной продукции писал в 1933 году и заведующий отделом культуры и пропаганды Московского комитета ВЛКСМ В. Горин:

«Наряду с удовлетворительными патефонами, сравнительно аккуратно отделанными, есть патефоны, отличающиеся совершенно недопустимыми дефектами — то шуруп очень велик, то иголка не вставляется, то угол патефона ободран».

На недостатки в производстве граммофонов указывала и главная газета страны — «Правда»:

«У нас производили патефоны, где вместо стальных деталей была гнутая жесть, где разваливались тонармы. Поверхность мембран, сделанная из мягкой слюды, быстро задиралась заусеницами и дребезжала. Механизм этих аппаратов грохотал. Как-то даже нашлись умники, которые укоротили пружину, и завода ее не стало хватать даже на одну пластинку».

Чаша терпения высшего руководства страны переполнилась, и 1 июня 1933 года было принято решение Политбюро ЦК ВКП(б):

«Создать комиссию по проверке работы Музтреста НКЛегпрома РСФСР и улучшения (так в тексте.— "История") постановки этой работы как с точки зрения производства, так и в смысле улучшения репертуара граммофонных пластинок и радио».

А итоги проведенной проверки члены Политбюро рассмотрели 15 августа 1933 года и приняли решение, гласившее:

«Улучшение материального положения и огромный культурный рост широких масс трудящихся СССР предъявляет все растущий спрос на музыкальные инструменты и, в частности, на граммофоны (и граммофонные пластинки), как инструмент наиболее доступный массам трудящихся.

Однако промышленность, производящая граммофоны и граммофонные пластинки, работает совершенно неудовлетворительно. При некоторых достижениях (до революции в России производилась лишь сборка граммофонов из импортных частей) производство остается кустарным и невысокого качества. Пластинки, производящиеся полуручным способом, не дают должного звучания, репертуар и исполнители неудовлетворительные.

Между тем при сравнительно небольших затратах большая часть необходимого оборудования могла бы быть произведена на заводах СССР, а при улучшении технического руководства и контроля качество продукции могло бы быть значительно повышено».

В целях улучшения этого дела Политбюро приказывало:

«1. Производство граммофонов, граммофонных пластинок и иголок сосредоточить в ведении Наркомтяжпрома СССР, передав ему Грампласттрест, на основе которого Наркомтяжпрому СССР создать союзный трест граммофонов, пластинок и иголок.

2. Довести выпуск граммофонов с 155 тыс. в 1933 г. до полутора миллионов штук в 1937 г., в том числе по системе промкооперации не менее 300 тыс. штук…

3. Определить объем выпуска граммофонных пластинок: 1933 г.— 3 млн. шт., в 1934 г.— 7 млн. шт., в 1935 г.— 15 млн. шт., в 1936 г.— 25 млн. шт., 1937 г.— 40 млн. шт.».

Предусматривались и разнообразные меры для улучшения качества выпускаемых грампластинок.

22 сентября 1933 года решение Политбюро было продублировано повторявшим его дословно и доступным для ознакомления граждан страны постановлением Совета народных комиссаров СССР. Но советскую общественность не посвятили в закрытую часть решения Политбюро, направленную на проведение импортозамещения:

«Обязать Наркомвнешторг обеспечить ввоз необходимого импортного оборудования и аппаратуры, всего на сумму 260 тыс. руб. с тем, чтобы в дальнейшем звукозаписывающие аппараты и прочая аппаратура и оборудование производились на советских заводах…

Командировать за границу 3?4 инженеров, одного работника Научно-Исследовательского института, 3 хозяйственников по линии Наркомтяжпрома, Наркомлегпрома и промкооперации, согласовав с Наркомвнешторгом план технической помощи и консультации иностранной промышленности и иностранных специалистов».

«Дунькина фабрика»

Ни у кого не должно было остаться сомнений в том, что решение партии и правительства будет обязательно выполнено. 4 февраля 1934 года, выступая на XVII съезде ВКП(б), замнаркома тяжелой промышленности Г. Л. Пятаков рассказывал делегатам:

«Упор должен быть сделан на выпуск высококачественного ширпотреба как в смысле повышения качества ассортимента, так и в отношении качества отдельных изделий. В этом отношении нами уже начата большая работа, и эта работа будет продолжаться нами впредь и неуклонно».

Зам наркома уверял, что производство граммофонов в 1934 году достигнет 200 тыс. штук, а грампластинок будет выпушено 7 млн. В стенограмме съезда была зафиксирована реакция делегатов, кричавших оратору: «Браво, браво!», «Хорошо», «Расскажите нам о пластинках».

Все еще дефицитное «орудие культуры» предназначалось в основном для награждения передовиков производства, колхозников-ударников и активистов.

И очередной скандал не заставил себя долго ждать.

Из 6 тыс. патефонов, отправленных в начале 1934 года в Донбасс для премирования трудящихся, почти 3 тыс. оказались бракованными. Многие из обладателей «неговорящих машин» не поленились приехать в Ленинград, чтобы обменять их на фабрике-изготовителе. Но им это не удалось. В проходной Ленинградской граммофонной фабрики висело объявление: «Покупателей, приходящих с поломанными патефонами, на территорию фабрики не пускать».

А власть от методов убеждения перешла к методам принуждения. 8 марта 1934 года «Правда» сообщила о приговоре, вынесенном днем ранее в Ленинграде:

«Закончился суд над виновниками брака на Ленинградской граммофонной фабрике. К ответственности были привлечены: директор Старков, технический директор Бочкарев, бывший технический директор Литвин, начальник отдела технического контроля Лившиц, начальники цехов Леус и Маурин…

Приговором выездной сессии областного суда Бочаров присужден к 5 годам лишения свободы. Старков, Лившиц, Литвин, Маурин — к одному году принудительных работ каждый. Леус — к 6 месяцам принудительных работ».

На главную граммофонную фабрику страны обрушилась и пресса. Так, газета «Советское искусство» сообщала:

«Крупнейшая наша граммофонная фабрика в Ленинграде работала плохо. Впрочем, ее даже и нельзя было назвать фабрикой.

Грязные, закопченные цеха, примитивное оборудование, в большинстве своем неквалифицированные рабочие, бездарные руководители — вот что составляло "фабрику". Потребители называли это предприятие "Дунькиной фабрикой" или "цыганской лудильней"».

После смены руководства на фабрике усовершенствовали некоторые технологии, улучшили конструкцию старых аппаратов и решили освоить выпуск новой марки патефона — ПТ-3, которая являлась точной копией английского граммофона. Эту же марку должен был производить Коломенский завод. Трудящимся пообещали, что количество и качество производимых патефонов неизмеримо вырастет.

Но уже в апреле 1935 года в журнале «Крокодил» была опубликована «Былина о патефоне» с таким впечатляющим рефреном:

И вот начинает вращение диск,

И, слушателей огорошив,

Из недр патефона доносится визг

Трехсот девятнадцати кошек.

Пластинку меняют, и слышится рев

Гонимого тиграми стада коров.

И шкуру сдирают с кого-то.

(По-видимому, с бегемота).

«Всякие бывшие люди»

Дальнейшая история отечественного патефонного производства — сказка про белого бычка. Наркомтяжпрому, Грампласттресту, предприятиям громогласно ставились задачи, спускались планы, которые постоянно не выполнялись. Чиновников и управленцев регулярно прорабатывали за плохое качество продукции, но безрезультатно.

Так, в марте 1936 года Комиссия советского контроля (КСК) при СНК СССР установила, что планы выпуска патефонов сорваны.

«Предприятия Наркомтяжпрома план 1-го квартала в количестве 130.000 штук на 1-е марта с. г. выполнили лишь на 34,3%). Выполнение программы по Грампласттресту срывает Коломенский завод (директор тов. Чечеткин), выполнивший квартальную программу за 2 месяца лишь на 34,7%. Всесоюзное объединение точной индустрии, при квартальной программе в 12,5 тыс. патефонов, сдало лишь 4.450 патефонов. Завод же им. Фрунзе (директор тов. Рошаль), имеющий задание на 1-й квартал в 15.000 патефонов, на 1-е марта не выпустил ни одного патефона.

Всекопромметаллсоюз, не выполняя заданную программу по количеству (из плана 1-го квартала в 33. тыс. штук на 21 февраля сдано 46%), выпускает патефоны крайне низкого качества как по внешней отделке, так и по изготовлению ответственных деталей.

Представленный в КСК как новый образец патефона для массового производства — плохой, устаревшей конструкции».

Все выступавшие по этому вопросу отметили совершенно неудовлетворительное руководство делом со стороны Грампласттреста, Наркомтяжпрома и Всекопромметаллсоюза (Всероссийский промысловый союз металлической кооперации). Говорилось о все еще низком качестве патефонов и грампластинок. Итог был вполне предсказуем:

«Комиссия Советского Контроля признала мероприятия, проводимые Грампласттрестом по обеспечению выполнения программы 1936 года по выпуску патефонов и пластинок, совершенно неудовлетворительными».

Наступил 1937 год, и провалам в патефонном импортозамещении нашли новое объяснение. 18 ноября в «Правде» появилась статья «Вражеские дела в Грампласттресте», в которой говорилось:

«Всем известно, как позорно закончил Грампласттрест 1936 год. План выпуска 425 тысяч патефонов был сорван; в 1936 году было изготовлено лишь 362 тысячи патефонов. Вместо 50 миллионов пластинок по плану Грамласттрест выпустил лишь около 22 миллионов. Таким образом, государственное задание было выполнено на 44,5 проц.

Не лучше работает трест и в 1937 году: в первом квартале нынешнего года вместо 142 тысяч патефонов выпущено только 114 тысяч; во втором квартале — вместо 150 тыс. штук выпущено менее 129 тысяч и в третьем квартале вместо 160 тыс. выпущено 108 тыс. Выполнение программы систематически снижается».

Автор статьи видел причину скверной работы треста и предприятий не в бесхозяйственности, а в происках «врагов народа»:

«O качестве руководства Соболева (И. И. Соболев, глава Грампласттреста.— "История"),— лучше всего говорят "кадры", расставленные им на командные участки. Недавно на Владимирском граммофонном заводе был разоблачен как враг директор Гроднер — лучший приятель Соболева. В качестве главного инженера и заместителя директора Соболев направил на этот завод своего друга Когана. Он также оказался вредителем.

Директором Апрелевского завода Соболев назначил исключенного из партии проходимца Прозорова. Последний развалил работу на заводе. Это не помешало, однако, Соболеву дать ему лучшую характеристику. Сейчас и Прозоров разоблачен как враг народа. Та же картина повторяется и на других заводах Грампласттреста. На Ногинском заводе, например, сменилось несколько директоров — ставленников Соболева — и все троцкисты. Коломенский патефонный завод также засорен Соболевым и Поспеловым. Здесь нашли себе приют всякие бывшие люди: меньшевики, эсеры, анархисты, троцкисты и прочие. В этих "кадрах" кроется основная причина невыполнения программы Грампласттрестом».

Кадры поменяли. Но бригада «Правды», побывавшая с проверкой в сентябре 1938 года на Владимирском граммофонном заводе, увидела печальную картину. В цехах царили беспорядок и бесхозяйственность; производственный процесс не организован. Завод работал с колоссальным браком. В 1937–1938 годах он потерпел убыток от брака более чем на 1 млн руб.

«За 8 месяцев 1938 года недодано более 140 миллионов иголок,— сообщали контролеры,— план производства патефонов не выполняется…»

Постоянное отсутствие в продаже патефонных иголок — еще один сюрприз, с которым предстояло столкнуться обладателю вожделенного патефона. При покупке аппарата счастливчику продавали от 10 до 20 иголок, которые очень быстро приходили в негодность, а дальше жизнь владельца патефона шла по сценарию «не было у бабы забот, да купила порося».

Ничего не изменилось и в послевоенное время. Никуда не исчезнувшие проблемы объяснялись трудностями, вызванными войной. Газеты и журналы продолжали писать, что половина поступающих в продажу патефонов имеет серьезные неисправности. Однако накал борьбы за их качество заметно ослабел. Возможно, потому что британский премьер-министр Уинстон Черчилль в конце 1941 года подарил И. В. Сталину высококлассную английскую радиолу, и недостатки отечественных патефонов перестали волновать вождя. Но не исключено, что после многолетних усилий он понял: то, что неисправимо, исправлено быть не может.

Светлана Кузнецова