«Трудно современному писателю, особенно русскому, быть покойным»

3 сентября 1883 года во Франции умер Иван Тургенев. Большую часть своей жизни он прожил в Европе, но писал о русской жизни, и практически каждое его произведение становилось бестселлером и событием русской литературы. Перечитали письма и статьи Тургенева и выяснили, как ему удавалось сохранять актуальность.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

1
о «Рудине»:

Что за человек Бакунин, спрашиваете вы? Я в Рудине представил довольно верный его портрет: теперь это Рудин, не убитый на баррикаде. Между нами: это — развалина. Будет еще копошиться помаленьку и стараться поднимать славян — но из этого ничего не выйдет. Жаль его: тяжелая ноша — жизнь устарелого и выдохшегося агитатора.

Письмо Марии Маркович, 16 сентября 1862

2
об «Отцах и детях»:

Не удивляюсь, впрочем, что Базаров остался для многих загадкой; я сам не могу хорошенько себе представить, как я его написал. Тут был <...> какой-то фатум, что-то сильнее самого автора, что-то независимое от него. Знаю одно: никакой предвзятой мысли, никакой тенденции во мне тогда не было; я писал наивно, словно сам дивясь тому, что у меня выходило.

Письмо Михаилу Салтыкову-Щедрину, 3 января 1876

3
об «Отцах и детях»:

Ни Одинцова не должна иронизировать, ни мужик стоять выше Базарова, хоть он сам пуст и бесплоден… Может быть, мое воззрение на Россию более мизантропично, чем вы предполагаете: он — в моих глазах — действительно герой нашего времени. Хорош герой и хорошо время,— скажете вы... Но оно так.

Письмо Михаилу Каткову, 30 октября 1861

4
об «Отцах и детях»:

Еще бы он не подавил собою «человека с душистыми усами» и других! Это торжество демократизма над аристократией. Положа руку на сердце, я не чувствую себя виновным перед Базаровым и не мог придать ему ненужной сладости. Если его не полюбят, как он есть, со всем его безобразием — значит я виноват <...>. Штука была бы не важная представить его — идеалом; а сделать его волком и все-таки оправдать его — это было трудно.

Письмо Александру Герцену, 10 апреля 1862

5
об «Отцах и детях»:

Вся моя повесть направлена против дворянства как передового класса. Вглядитесь в лица Николая Петровича, Павла Петровича, Аркадия. Слабость и вялость или ограниченность. Эстетическое чувство заставило меня взять именно хороших представителей дворянства, чтобы тем вернее доказать мою тему: если сливки плохи, что же молоко?

Письмо Константину Случевскому, 14 апреля 1862

6
о «Дворянском гнезде»:

Я — коренной, неисправимый западник и нисколько этого не скрывал и не скрываю; однако я, несмотря на это, с особенным удовольствием вывел в лице Паншина все комические и пошлые стороны западничества; я заставил славянофила Лаврецкого «разбить его на всех пунктах». Почему я это сделал — я, считающий славянофильское учение ложным и бесплодным? Потому, что в данном случае — таким именно образом, по моим понятиям, сложилась жизнь, а я прежде всего хотел быть искренним и правдивым.

«По поводу „Отцов и детей"», 1869

7
о «Дворянском гнезде»:

Я теперь занят другою, большою повестью, главное лицо которой — девушка, существо религиозное; я был приведен к этому лицу наблюдениями над русской жизнью; не скрываю себе трудности моей задачи, но не могу отклонить ее от себя.

Письмо Елизавете Ламберт, 22 декабря 1857

8
о «Нови»:

Что же касается до содержания — то могу вас уверить в одном: плуг в моем эпиграфе* не значит революция — а просвещение; и самая мысль романа самая благонамеренная — хотя глупой цензуре может показаться, что я потакаю молодежи; но цензура у нас теперь не глупа.

Письмо Михаилу Стасюлевичу, 1876

9
о «Нови»:

Я решился <...> стать ближе к правде; взять молодых людей, большей частью хороших и честных — и показать, что, несмотря на их честность, самое дело их так ложно и нежизненно, что не может не привести их к полному фиаско. Насколько мне это удалось — не мне судить. Во всяком случае молодые люди не могут сказать, что за изображение их взялся враг; они, напротив, должны чувствовать ту симпатию, которая живет во мне — если не к их целям, то к их личностям. И только таким образом может роман, написанный для них и о них, принести им пользу.

Письмо Михаилу Стасюлевичу, 22 декабря 1876

10
о «Нови»:

Очень вы меня порадовали тем, что сказали о «Соломине». Значит, я попал в точку. Я вам когда-нибудь покажу формулярный список этого Соломина <…> главным эпитетом, характеризующим Соломина, выставлено наверху большими буквами слово: трезвый.

Письмо Михаилу Стасюлевичу, 24 ноября 1876

11
о «Записках охотника»:

Я, право, могу уверить вас, что мне иногда кажется, будто эта книга писана не мною, так уж я далек от нее. Напряженность и натянутость, которые слишком часто в ней попадаются — отчасти могут быть извинены тем обстоятельством, что когда я писал ее, я был за границей и — окруженный не русской стихией и не русской жизнью — невольно проводил карандашом два раза по каждому штриху.

Письмо Ивану Аксакову, 28 декабря 1852

12
о «Записках охотника»:

И я не думаю, чтобы мое западничество лишило меня всякого сочувствия к русской жизни, всякого понимания ее особенностей и нужд. «Записки охотника», эти в свое время новые, впоследствии далеко опереженные этюды, были написаны мною за границей. <...> Я, конечно, не написал бы «Записок охотника», если б остался в России.

«Вместо вступления», 1869

13
о «Постоялом дворе»:

Я не знаю — ошибаюсь ли я или нет… но я полагаю, что в «Постоялом дворе» я иду прямее и проще к цели — не кокетничаю и не умничаю — а стараюсь дельно высказать то, что почитаю делом. Дай бог любому автору понять и выразить жизнь — где ему мудрить над ней или поправлять ее.

Письмо Ивану Аксакову, 28 декабря 1852

14
о «Вешних водах»:

Моя повесть <...> едва ли понравится: это пространственно рассказанная история о любви, в которой нет никакого ни социального, ни политического, ни современного намека. Если я ошибаюсь, тем лучше.

Письмо Якову Полонскому, 6 декабря 1871

15
Талант настоящий никогда не служит посторонним целям и в самом себе находит удовлетворение; окружающая его жизнь дает ему содержание — он является ее сосредоточенным отражением; но он так же мало способен написать панегирик, как и пасквиль… В конце концов — это ниже его. Подчиниться заданной теме или проводить программу могут только те, которые другого, лучшего не умеют.

Предисловие к собранию романов в издании 1880 года

16
Я провожу бессонные ночи, склонившись над письменным столом! У меня вновь появилась иллюзия, что можно сказать не то чтобы совсем иное, нежели то, что было уже когда-либо сказано (это-то мне безразлично) — но иначе.

Письмо Гюставу Флоберу, 23 июня 1876

17
Увеселительным писателем вроде И.А. Гончарова я все-таки не буду. Скорее сделаюсь скучным писателем.

Письмо Михаилу Салтыкову-Щедрину, 3 января 1876

18
Объективный писатель берет на себя большую ношу: нужно, чтоб его мышцы были крепки. Прежде я так работал — и то не всегда; теперь я обленился — да и устарел.

Письмо Владимиру Кигну, 16 июля 1876

19
Я оттого <...> не приступаю до сих пор к исполнению моего романа, все стихии которого давно бродят во мне — что не чувствую в себе ни той светлости, ни той силы, без которых не скажешь ни одного прочного слова.

Письмо Константину Аксакову, 16 октября 1852

20
Трудно современному писателю, особенно русскому, быть покойным — ни извне, ни извнутри ему не веет покоем…

Письмо Константину Аксакову, 16 октября 1852

Составила Ульяна Волохова

Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram