В воскресенье в Большом театре России прошел концерт, посвященный 50-летию сценической жизни Майи Плисецкой. Последний раз, после долгого перерыва, балерина выходила на эту сцену полгода назад, когда на чествовании другой великой актрисы — Галины Вишневской — танцевала "Умирающего лебедя". В воскресенье "Лебедь" Сен-Санса открыл вечер. Партию виолончели исполнил Мстислав Ростропович. По просьбе Ъ своими впечатлениями о состоявшемся в Большом театре уникальном событии делится критик СЕРГЕЙ Ъ-КОРОБКОВ.
Феномен Плисецкой — отнюдь не в ее артистическом долголетии, не имеющем, кажется, прецедента в обозримой истории театра. Те, кто желал узреть на творческом вечере балерины подвиг самоотречения или персонифицированную ностальгию по прошлому русского балета, могли быть разочарованы. Плисецкая феноменальна не сверхподвижнической деятельностью в балете и даже не уникальным умением сохранять себя как символ. Ее достоинство более высокого и, как выясняется, более мифического свойства — быть равной сразу нескольким поколениям, оставаясь при этом современницей тех, кто "здесь и теперь" следит за ее напряженным взглядом на мир.
Эти поколения вольны были выбирать в более чем трехчасовом спектакле Плисецкой то, что их волновало прежде всего и больше всего. "Умирающий лебедь" Сен-Санса в пронзительно человечном сопровождении виолончели Мстислава Ростроповича вышел у Плисецкой почти космическим символом инобытия, только и даруемым тайной творчества и тайной жизни. "Айседора" в хореографии Мориса Бежара со временем превратилась у балерины в монолог торжествующей свободы, не знающей рамок конкретного сюжета и частной биографии. "Кармен-сюита" Бизе--Щедрина — здесь, в Большом, где дольше других была самым победным спектаклем Плисецкой — неведомым образом показала, как сама сцена, хранящая тепло великих триумфов, начинает дышать и перестает быть "мертвой" материей.
Можно было выбирать, но Плисецкая властно продиктовала свой выбор, которому подчинился каждый, кто верит в человека прежде, чем в миф.
"Безумная из Шайо" — так назывался балет Родиона Щедрина по мотивам пьесы Жироду в хореографии французского балетмейстера Джиджи Качильяну. "Безумная из Шайо" стала художественной провокацией, дерзкой эскападой Плисецкой, перенесшей на сцену Большого театра спектакль, к каким он не привык, дав в его сводах картину мира, какую здесь предпочитают не видеть. Живой дар Плисецкой оказался шире и могучее мифа, и ее новая героиня затмила и Лебедя, и Айседору, и Кармен, потому что она была сегодня важнее и современнее всего, что Плисецкая уже сделала, всего, чем она дорожит, но чем уже не живет.
Не важен сюжет, не важна пьеса, ставшая лишь поводом к тому, чтобы Плисецкая, Щедрин и Качильяну на наших глазах ввергли мир в хаос, в гамлетовы муки бессвязности и нелепости жизни, чтобы сквозь нарочито замедленные и плохо сближающиеся мотивы действия поймать нить гармонии и миропорядка. Два адажио, как два полюса, посередине которых — героиня Майи Плисецкой, призванная спасти и сохранить жизнь. Первое — диссонантное, жестокое, страшное, не дающее молодым героям воссоединиться, сплести руки, прильнуть друг к другу. И второе, финальное — подчеркнуто протяжное, с возвратом правильных балетных позиций и зовом спящих, но теплых рук. В центре последнего — Майя Плисецкая. Не миф. Или больше, чем миф. Едва ли не самый современный в балете художник, которому удалось выразить страсти и боль конца ХХ века.