Телевизионный режиссер Билл Кондон прославился "Богами и монстрами" (Gods and Monsters, 1998), фильмом о постановщике первого "Франкенштейна" Джеймсе Уэйле, удалившемся на покой, но бодром старикашке: с неожиданной прытью он залезал в трусы скрашивавшего его одиночество мускулистого садовника. "Кинси" (Kinsey, 2004, ***) — биография еще одного героя секс-войн, скромного энтомолога, доктора Кинси, который прославился, сменив специальность и выпустив в 1948 году книгу "Сексуальное поведение самца человека". Проще говоря, Кинси основал сексологию как дисциплину, что имело не только и не столько научное значение: он совершил настоящую революции в самосознании человечества. Он не только с беспристрастностью ученого заявил, что женский оргазм — вовсе не признак помешательства, гомосексуализм не болезнь, а моногамия отнюдь не свойственна человеку. Он дал возможность выговориться Америке среднего класса, которую исследовал: оказалась, что пуританская страна только и ждала возможности вывалить на всеобщее обозрение свои страшные сексуальные скелеты из шкафа. Самое забавное, что есть в фильме, как раз быстро сменяющие друг друга на экране лица домохозяек и клерков, дающих самые неожиданные, самые несовместимые с их респектабельным обликом ответы на вопросы о своем сексуальном поведении. Забавна и научная самоотверженность доктора Кинси, который не только шастал в поисках респондентов по полуподпольным гей-барам, но и сам приносил себя на алтарь науки. Подобно фанатикам, прививавшим себе чуму и диктовавшим ученикам свои ощущения, Кинси мужественно уступил домогательствам красавчика-гея, но и самоотверженно разрешил жене провести ночь с объектом своих исследований. Правда, не без сожаления: профессор предпочел бы заняться этим втроем. "Кинси" — не выдающийся, местами пустой и банальный, но симпатичный фильм, несущий в себе к тому же здоровый и никогда не лишний заряд сексуального просветительства. Триллер с труднопроизносимым названием "И как Икар" (I... comme Icare, 1979, ***) поставил урожденный турецкоподданный Ашот Малакян, вошедший в историю французского кино под псевдонимом Анри Верней. Верней был, что называется, крепким мастером: он не изобретал новые формулы криминального жанра, брал уже готовые, но воплощал их с кристальной чистотой. Именно он поставил знаменитые "Мелодию из подвала" (Melodie en sous-sol, 1963) и "Сицилийский клан" (Le Clan des sidiliens, 1969), образцы нуара по-французски с Жаном Габеном и Аленом Делоном. В "И как Икар" он подытожил все политические триллеры 1970-х годов о правдоискателе из органов, в одиночку расследующем громкое преступление и обрекающем себя на смерть. Убийство Джона Кеннеди прозрачно загримировано под убийство некоего французского президента Жари, которого все так любили, так любили, правда, не совсем понятно, за что. Жари застрелили, когда он рассекал в кабриолете восторженную толпу. На крыше соседнего билдинга нашли труп блондинчика со снайперкой без патронов, через год расследования объявили его одиночкой и психопатом. Только прокурор Вольнэ, сыгранный Ивом Монтаном, сменившим в 1970-х годах амплуа ловеласа на статус самой ангажированной звезды левого политического кино, заявил о своем несогласии с выводами комиссии и возглавил новую. Ключом к разгадке служит любительское кино, снятое в момент покушения: намек на знаменитые съемки Абрамом Запрудером убийства в Далласе. Хитрый Верней мешает реальность с гениальными находками Микеланджело Антониони из "Фотоувеличения" (Blow Up, 1967): следователи изучают пленку, раскладывая ее на стоп-кадры, пока не приходят к выводу, что девять человек видели настоящего убийцу. Восемь из них за год, впрочем, успели умереть самыми неестественными образами, как умирали свидетели по делу Кеннеди. Ежу ясно, что Жари убили спецслужбы. Вольнэ вплотную приближается к разгадке, но только приближается: на любого правдоискателя найдется свой снайпер. Зрителям так и не объясняют, какого черта госбезопасность прикончила своего президента: для триллеров 1970-х годов характерна такая недоговоренность, параноидальный туман, сгущающийся при одном упоминании спецслужб. Ритм фильма — симпатично старомодный. Долгие проходы, мрачные декорации ночных улиц, подробно показанная технология взлома: теперь так несуетно не снимают. Зато в конце 1970-х годов казался необычным Париж Вернея: не Монмартр, населенный благородными бандитами старой закалки, а холодный, только что отстроенный город офисов, высотных зданий, стекла и бетона, стерильных лабораторий, где психологи ставят на добровольцах вполне изуверские опыты, обитель скользких личностей, изъясняющихся намеками. Американизированный Париж, что вполне логично, если помнить, что Верней вдохновлялся делом Кеннеди.
