Книги

Прозаик Олег Зайончковский известен тем, что каждая его новая книга неизменно попадает в букеровский список. В биографии Олега Зайончковского — испытание ракетных двигателей и ремонт бытовой техники. В прошлом году его дебютный сборник рассказов "Сергеев и городок" вышел в букеровские финалисты, а среди литературной общественности произвел фурор. Эпитет "милый" по отношению к его текстам встречается чуть ли не в каждой второй статье. Это, пожалуй, самый обласканный газетными рецензентами писатель последнего времени.

Петрович — детсадовец, школьник и в конце концов восемнадцатилетний недоросль. Это роман о детстве с "проверочным" эпилогом о юности. Олег Зайончковский представляет несколько отрывочных эпизодов из обычной советской жизни. У Петровича все в порядке с происхождением. И лады с пропиской: она не московская. Вот он играет в детском саду, мечтает об игрушечной железной дороге, вот в первой школьной драке защищает честь невесты. Такой ворох подробностей есть у всех. Но настроение, мелодия детства у каждого своя. Какая у Петровича — этого автор не уточнил.

Зайончковский уже объявлен прямым наследником Аксакова и Льва Толстого. Петрович, конечно, милый мальчуган, но позвольте все же не согласиться. Детство — это не "купание" и "детская", не бычок, брошенный в туалете, и не обжиманцы на матах в спортзале (к тому же все это уже описал брат-близнец Зайончковского Андрей Геласимов). Писатель, владеющий умением "грунтовать" фон повествования, полностью теряется, когда требуется выписать кого-нибудь из героев крупным планом (один из самых неясных персонажей — мать Петровича: в муках или нет, но она его рожала). Портреты здесь зачем-то стилизованы под позднесоветские плакаты, лица словно вытерли ластиком.

Олег Зайончковский пленил критиков вовсе не своими стилистическими достоинствами, а отсутствием "недостатков". Поверхность романа гладкая, ни одной зазубрины, чтобы зацепиться. Ведь как сегодня пишут о детстве — грязно, по Фрейду. Или гротескно, по Сорокину. А как пишут о шестидесятых--семидесятых, на которые приходится детство-отрочество героя? Правильно: чернушно, с гаденькой такой сатирической ухмылкой. Кому ж такое не надоест, рецензенты ведь тоже люди. Но, кажется, критики просто не поняли писателя Зайончковского. Он рассказал несколько историй из жизни Петровича вовсе не для того, чтобы они, глядя на эту книгу, отчаянно ностальгировали. Кажется, не случайно в журнальном варианте роман начинается с символической главки "Обделался". Издатели переправили этот заголовок на целомудренный "Не утерпел". Кажется, автор пытался провести со своим Петровичем своеобразный опыт. Он очень многое вычел из жизни Петровича. К четвертой части ему уже около восемнадцати лет, а мы так и не знаем, каковы его взгляды и предпочтения (в школе научился разве что курить), чего он хочет от жизни. Он еще не успел предать или оказаться преданным. Не засветился ни как идеалист, ни как циник. Подобную чистоту, наверное, ощущаешь после хорошей бани или после заполнения всех налоговых деклараций.

Напротив, имя прозаика Антона Уткина никогда не вызывало такой активности. Хотя вроде бы у него были все предпосылки для того, чтобы заделаться модным литератором. Начинал он очень эффектно. Сразу принес литературе богатые дары: исторический, с большой оглядкой на классический XIX век роман "Хоровод" и лиричный городской роман "Самоучки" удачно оттеняли друг друга. И явно обещали большее. Но вскоре писатель оставил романный жанр ради более трудоемкого, но менее публичного жанра рассказа. Такую жанровую "эмиграцию" заметили уже далеко не все. Уткин остался в литхронике конца 1990-х как молодой писатель, внешне очень похожий на Пастернака, как журналист и сценарист, пишущий на исторические темы, а также как мастеровитый стилизатор (хотя и пытался избавиться от этого клейма, заявляя, что "просто" так пишет, как писали его "прапрадеды" по писательской линии Лермонтов и Толстой). Небольшая книжечка, выпущенная издательским домом "Ясная Поляна" (по случаю присуждения писателю одноименной премии),— почти все, что он опубликовал в журнале "Новый мир" после "Самоучек" и повести "Свадьба за Бугом".

С этими рассказами тезка Чехова рискует опять оказаться в литературном вакууме: мало того что книжечка маленькая, в ней еще тексты один другого шикарнее. Теперь Уткин явно не проходит "барьер популярности" как редко печатающийся сибарит и старомодный перфекционист. Рассказов мало потому, что работа трудоемкая. Это не умозрительные картины. Никаких имитаций. Чувствуется, что автор, словно дотошный следователь, восстанавливает шаг за шагом все, что произошло с его героями. Он всматривается в окружающую его действительность, пока не заболят глаза. И уже потом, когда глаза все же закрываются, руководствуется своим "внутренним зрением": "Засыпая той ночью, он был уверен, что предстоит непогода, однако день наступил, как и предыдущий, залитый солнцем от и до, как человек, умеющий наутро выполнять обещания, данные накануне хмельным вечером". Но не надо представлять себе зазнавшегося литератора: Уткин азартно следит за так называемой актуальной словесностью. Вот из последних знаковых авторов он, например, точно читал Алексея Иванова. И понравилось — изысканным литераторам тоже иногда изменяет вкус.

А тем временем даже Иванов обошел его по известности. Возможно, дело в том, что при дележе наследия классической русской литературы Уткину слишком много досталось. И никто не собирается оспаривать его права. В ранних рассказах он сравнивает жизнь то с поездом, то с морем (на самом деле это только подготовка к философской изощренности двух последних рассказов). Здесь задаются "вечные вопросы, о которых даже неудобно думать". Здесь утопаешь в сравнениях, словно в многолетней хвое. Это классика. Как фрак — но кто же сейчас носит фрак? Вот у него в двух ключевых текстах, "Брейгель-младший" и "Приближение к Тендре", вроде бы ничего такого и не происходит. Маленький мальчик и папа идут пешком вдоль Филевской поймы, видят ребят, играющих в снежки, школьника, тайком сжигающего свой дневник, ведут тихие разговоры. Потом папа просто провожает сына до его дома и возвращается к себе. В другом рассказе какой-то безымянный человек "в парусиновых штанах" околачивается у берега, мечтая переправиться к какой-то Тендре: туда уже давно ни один рыбак не заплывает, а ему надо. Наверное, это "приближение" к роману. Пусть пишет эпопеи вместо Алексея Иванова — полагаю, это у него недурно получится.

Антон Уткин. Приближение к Тендре. М.: Издательский дом "Ясная Поляна", 2005