В Музее Анны Ахматовой в Фонтанном доме открыта выставка живописи, графики и скульптуры Алексея Хвостенко (Хвоста) (1940-2004), приуроченная к 65-летию со дня рождения одного из самых ярких художников и поэтов андеграунда, не только советского и российского, но и европейского. Экспозицию дополняет выставка известного петербургского фотографа Андрея Усова (Вилли), много снимавшего первое возвращение Хвоста в Россию из 15-летней эмиграции в 1992 году и совместную работу с группой "АукцЫон".
На своей французской визитной карточке Алексей Хвостенко без ложного стеснения указывал: artiste complet. То есть универсальный, абсолютный художник. И это было чистой правдой. Последний европейский битник и первый советский рокер, шаманивший на сцене автор народных песен "Город золотой" и "Мой чемоданчик, набитый планом", он был по преимуществу художником, не зависевшим от материала, с которым работал. Он в равной степени уверенно подчинял себе и слово, и краски, и дерево, чувствовал себя как дома и в контексте классического европейского модернизма, и среди рокеров, годившихся ему во внуки. Строки Бориса Пастернака "Пока я с Байроном курил, пока я пил с Эдгаром По" — это о Хвостенко, если заменить Байрона на Велимира Хлебникова, а Эдгара По — на Эль Лисицкого или Макса Эрнста. В жизни он казался тишайшим бездельником не от мира сего. Но ухитрялся помимо занятия творчеством еще и издавать (совместно с Владимиром Марамзиным) лучший в эмиграции литературный журнал "Эхо", быть вице-президентом Ассоциации русских художников и писателей в Париже, создавать один за другим сквоты и клубы, ставить спектакли, включая ошеломительный мюзикл по пьесе Максима Горького "На дне".
Выставленные в Фонтанном доме монументальные скульптуры и аккумуляции, что называется, крепко сколочены и в прямом и в переносном смысле слова. В них чувствуется удовольствие, с которым мастеровой дает жизнь удачной вещи. И радость, что всевозможный хлам, деревянный, металлический, от кривых суков до деталей часов, подчиняется автору, складываясь в гармоничные композиции. Отношение к арт-объекту как к сделанной вещи безусловно восходит к советским 1920-м годам, к конструктивизму. Однако это не единственная ассоциация, которую вызывает серия "Знаки зодиака", занимающая большую часть экспозиции. Хвостенко словно собирает заново гитары, некогда препарированные кубистами на холсте, но получаются в итоге никогда не виданные музыкальные инструменты, на которых играть под силу было одному только Хвосту.
Ну, и сюрреализм, конечно, был близок Алексею Хвостенко. Графическая серия "Jeu de paume", названная в честь зала для игры в мяч в саду Тюильри, бывшего Музея импрессионизма, а ныне выставочного зала, продолжает линию автоматического письма сюрреалистов. Абстрактные и полуабстрактные формы рифмуются с сопровождающими их стихами Хвостенко, столь же полуабстрактными, но наполненными тревожным, "подземным" гулом: "знаем только одно // или два — // подходящее место и вымысел // или избавимся вовсе // или останемся здесь".
МИХАИЛ ТРОФИМЕНКОВ