Даже Леониду Ильичу Брежневу было понятно, что с застройкой новых районов в 1960-1980-е случилась беда. Упоминание об известном кинофильме оказалось единственным живым местом его доклада XXVI съезду партии. Но неправильно было бы винить в случившемся только несчастных советских архитекторов. Новый город XX века создавала не просто вся мировая архитектура, но ее лучшие и самые яснокрылые гении. И намерения у них были самые что ни на есть благие: найти альтернативу городу XIX века, который в смысле человеколюбия оказался просто катастрофой. С рассказом об этих поисках — обозреватель "Ъ-Дома" АЛЕКСЕЙ ЛЕПОРК.
Сначала начали мечтать о городе-саде, а потом, где могли, перешли к постепенной реализации этой утопии. Собственно, именно в 1920-е привычному каменному мешку и была противопоставлена свободная планировка. Вклад молодого Советского государства в целом и Ленинграда в частности в процесс формирования новой градостроительной идеи крайне важен. В Ленинграде уже с середины 1920-х строятся первые улицы, ставшие классикой новой архитектуры. Тракторная улица (1925-1927 годы, архитекторы Александр Гегелло, Александр Никольский, Григорий Симонов) потому и привлекает всех приезжающих в наш город классиков мирового зодчества, знающих о ней со студенческих лет, что это один из лучших примеров создания ясной, удобной и приветливой для жилья композиции. Маленькие дома (на несколько квартир), гнутые полуарки, деревья, эффектное сужение улицы — почти благодать.
Однако, едва зародившись, социальный аналог районов вилл (феномен буржуазного строительства конца XIX — начала XX века) не получил широкого развития в Советском Союзе. Небольшие живописно расположенные кварталы занимают много места, а проблему жилья не снимают. Так зародилась мечта о многоэтажках — именно высотки при сравнительно компактном размере были призваны решить жилищную проблему городов, осчастливить массу людей. Именно об этом размышляли такие отцы современного движения, как Шарль Эдуар Ле Корбюзье и Вальтер Гропиус. В 1922 году Корбюзье создает свой знаменитый план современного города на 3 млн жителей, в котором были явлены принципы свободной планировки гигантских районов, "населенных" высотками. Город Корбюзье — умный, крайне рациональный, удобно устроенный, дышащий, зеленый, солнечный, современный. До реализации этих планов дело дошло не сразу (и совсем не в той мере, о какой мечтал архитектор). Корбюзье свой первый многоквартирный дом в Марселе возвел лишь после войны. Гропиус тоже перешел к строительству высотных районов не сразу. В 1920-е он проектировал сравнительно компактные комплексы и только после войны взялся за большие кварталы в Берлине.
Советская же архитектура тем временем пошла другой дорогой — по пути классицизации, что привело к возвращению старого города. 1930-е, 1940-е, 1950-е — время проектирования необъятных классицистических ансамблей, пышных, декорированных, эффектных. В каком-то смысле это придало новое дыхание петербургской градостроительной традиции. На смену хаосу буржуазной застройки пришли ансамбли. Но, естественно, все это оказалось дико дорого. И после 1955-го градостроители вернулись к функционализму, обратившись к западному опыту. Характерно, что архитектура была одной из немногих сфер, где к опыту классиков современности у нас постоянно апеллировали. Издавались книжки про Людвига Миса ван дер Роэ, Франка Ллойда Райта, Ле Корбюзье, переводились их сочинения. В итоге Новый Арбат (проспект Калинина) в Москве стал самой наглядной реализацией идей Корбюзье 1922 года, а по всей стране раскинулись "спальные" районы.
И ведь у классиков — у Корбюзье и Гропиуса подробно расписано, как все это надо строить: высотность, расположение зданий по сторонам света, расстояние между ними (чтобы они не заслоняли друг другу солнце) и так далее. Как и в 1920-е, советские архитекторы вслед за отцами нового стиля старались уйти от кошмара дворов-колодцев: им хотелось света, света, и еще раз больше света. Так родились просторы Купчина, Гражданки, Ржевки. Над их планировкой работали целые градостроительные институты, и хорошо работали. Беда была только с качеством строительства. Ле Корбюзье все же не упускал из виду звукоизоляцию и разные удобства, а у нас на это не было денег. Его идеи открытых публичных пространств первых этажей и соляриев на крышах тоже оказались позабыты — во многом из-за климата. И город рос полями. Для человека Купчино — дух захватывающий район: ширь, простор, но это хорошо на один раз, а то, что у нас ветры, зимы, об этом как-то не очень думали. Оттого и вырастали высотки среди заснеженно обледенелых пустынь. Отчасти развивали инфраструктуру — строили магазины, школы, детсады, но забывали про акценты, все становилось дико однородно. И одинаково по всей стране. Поля по всему соцлагерю были усеяны типовыми бетонными стойками. Придумывали даже не самые страшные композиции (застройка реки Смоленки, к примеру, вполне прозрачно-ясная по замыслу), но буквальная серость реализации убивала все эти строгие стройности.
На Западе именно это и привело к смерти современного движения в классическом варианте. В 1970-е родилась новая архитектура — разнообразная, в которой каждое здание получило свое лицо, — но ведь осталось и немало старой. Стали задумываться, что делать с этими гигантскими пустынными районами. Француз Кристиан де Порцампарк, к примеру, предлагал их аккуратно уплотнять, сохраняя солнцепотоки, деревья и внедряя такие новые островки.
Понятно было, что районы дешевого жилья — зона опасная социальными возмущениями (как и у нас, впрочем), и разнообразие в них надо вносить с умом. Строились небольшие цветные дополнения в виде более дорогого и качественного жилья, тем самым приходило и искомое разнообразие.
В Германии после объединения эта проблема встала наиболее остро. Немцы придумали декорировать панельные дома накладными цветными фасадами — особой красоты не получилось, но стало явно лучше. У нас же случилось другое. Оказалось, что имеющиеся в новых районах пустые участки крайне выгодно застраивать: коммуникации уже имеются, инфраструктура отчасти тоже, оттого прибыль быстра и неоспорима. И все мы стали свидетелями самого бурного строительства в новых районах. Крайне показательный пример — улица Савушкина на пути к Лахте. Она неузнаваемо преобразилась. На месте продуваемой всеми ветрами пустоши появились плотные блоки домов. Поначалу это радовало: даже минимально отличающиеся от советской типовой застройки здания вносили в район разнообразие. Можно сетовать на небогатый набор приемов — имитация фронтонов, башенки, бельведеры с веерным оперением, но все же... Мгновенно выросли гипермаркеты, пестрые развлекательные центры. Архитектура их по большей части крайне убога, но с ними этот новый район стал хотя бы узнаваем — с Купчином его точно не спутаешь.
Однако по мере развития городского строительства стало ясно, что, как это ни странно, мы вернулись именно к тому, отчего так последовательно и целеустремленно уходили в начале XX века — к каменному мешку. Мечты о свете, воздухе, зелени оказались похоронены и позабыты, вместо них появились новые громадные темные колодцы. И тут претензия именно к администрации города — как к главному владельцу земли и гиперменеджеру городского хозяйства. Грамотное планирование районов, похоже, осталось только на бумаге. Вторая беда — отсутствие в этих районах значимых, продуманных доминант. В те же двадцатые, осваивая район площади Стачек, нарисовали (автор планировки Лев Ильин) превосходную композицию: в центре ДК Горького, фабрика-кухня, районная администрация. От социального центра по осям — жилье. Не забыли и вертикальный акцент — оптически раздвигающаяся кверху башня Кировского райсовета (1930-1934 годы, архитектор Ной Троцкий) едва ли не лучший пример нашего конструктивизма. Вышел район редкой элегантности. Теперь же вся надежда на случай. Акценты появляются хоть и случайно, но тем не менее. Все заметили дома с башнями у "Пионерской" или, к примеру, у "Проспекта Большевиков". Однако ни один из этих новых шпилей шедевром не назовешь. На примитивном уровне доминанты возникли, но могли бы быть сильно качественнее. И при этом именно окраины дают реальный шанс на возникновение новой архитектуры.
На Западе у многих градоначальников есть архитектурные консультанты — и какие консультанты! Во Франкфурте-на-Майне, к примеру, район социального жилья по заказу мэрии построил сам Фрэнк Гери. Для многих мэтров градостроение стало едва ли не важнейшей частью деятельности. Так, Ричард Роджерс посвящает этому, пожалуй, большую часть своей деятельности, делает masterplan'ы, борется за хороший город в парламенте. Он написал и трогательно-мечтательную книжку "Города для маленькой планеты". Она о том, как построить цельный, связанный и удобный для человека город, где хорошо работать и общаться, жить вместе. Читаешь ее и думаешь — редкий идеалист этот Роджерс, но тем не менее многое в Лондоне за последние лет десять именно благодаря ему изменилось. Возник город, перетекающий от одного акцента к другому. Мы же, имея лучшую в этом смысле традицию, не загубленную рыночным XX веком, все отдали на базарный ход.
И ведь при этом каждый из районов обладает каким-то внутренним знаком. Так, между "Политехнической" и Гражданкой весело было бы выстроить гигантскую дискотеку в виде танка Т-34 с лазером из дула, прорезающим лучами ночное небо. Ведь Т-34 — следующее после атомной бомбы важнейшее достижение Политеха. В районе "Черной речки" могло бы засверкать жаркое светило в память о смерти солнца русской поэзии, потерявшего там жизнь. За "Автово" мог бы появиться стеклянный корабль в честь "Северной верфи". Это, что называется, то, что сразу приходит на ум. Но на то и есть архитекторы, чтобы предлагать идеи лучше и сложнее. Но двинуть этот процесс может только город. Ведь на частного инвестора трудно повлиять, а вот инициировать нужный для города объект можно. С Мариинкой, допустим, все решено, но Театр балета Эйфмана не обязательно должен быть именно в центре. Это вполне демократичное искусство, могло бы и какой-нибудь новый район украсить. Например, можно как угодно относиться к эрмитажному фондохранилищу в Старой Деревне, но с социальной точки зрения — наличие его там неоспоримый плюс, а вдобавок шанс (пусть и призрачный) на приличную архитектуру. Китайский квартал "Балтийская жемчужина", на мой взгляд, тоже шанс, но главное — не поддаться самому вредному шанхайскому опыту последнего десятилетия: когда сначала проводится конкурс, участвуют великие, создаются дельные проекты, потом все они покупаются, и строится чисто коммерческий продукт. Они там такое проделали не раз и не два. Судя же по последним событиям вокруг "Балтийской жемчужины", с ней может произойти то же самое — шанс получить на юге район с действительно хорошей архитектурой невелик.