«Глупо ждать конца глупости»

65 лет назад, 23 октября 1958 года, Нобелевский комитет объявил о присуждении Борису Пастернаку премии по литературе «за значительные достижения в современной лирической поэзии, а также за продолжение традиций великого русского эпического романа». Через неделю, под давлением властей и опасаясь высылки из страны, Пастернак отказался от премии. Перечитали его тексты, чтобы понять, какими Пастернак видел роль поэта в истории и роль истории в судьбе поэта.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

1
Глупо ждать конца глупости. А то бы глупость была последовательной и законченной и глупостью уже не была. Глупость конца не имеет и не будет иметь: она просто оборвется на одном из глупых своих звеньев, когда никто этого не будет ждать.

Письмо родителям, 12 декабря 1916

2
Я не ищу просвета в длящемся еще сейчас мраке потому, что мрак его выделить не в состоянии. Зато я знаю, что просвета не будет потому, что будет сразу свет. Искать его сейчас в том, что нам известно, нет возможности и смысла: он сам ищет и нащупывает нас и завтра или послезавтра нас собою обольет.

Письмо родителям, 12 декабря 1916

3
Ни у какой истинной книги нет первой страницы. Как лесной шум, она зарождается Бог весть где, и растет, и катится, будя заповедные дебри, и вдруг, в самый темный, ошеломительный и панический миг, заговаривает всеми вершинами сразу, докатившись.

«Несколько положений», 1919

4
Единственное, что в нашей власти,— это суметь не исказить голоса жизни, звучащего в нас. Неумение найти и сказать правду — недостаток, которого никаким умением говорить неправду не покрыть.

«Несколько положений», 1919

5
Книга — живое существо. Она в памяти и в полном рассудке: картины и сцены — это то, что она вынесла из прошлого, запомнила и не согласна забыть.

«Несколько положений», 1919

6
Советская власть постепенно выродилась в какую-то мещанскую атеистическую богадельню. Пенсии, пайки, субсидии, только еще не в пелеринках интеллигенция и гулять не водят парами, а то совершенный приют для сирот, держат впроголодь и заставляют исповедовать неверье, молясь о спасенье от вши, снимать шапки при исполнении интернационала и т. д. Портреты ВЦИКа, курьеры, присутственные и неприсутственные дни. Вот оно.

Письмо Дмитрию Петровскому, 6 апреля 1920

7
Наше время не вспышка стихии, не скифская сказка, не точка приложенья красной мифологии. Это глава истории русского общества, и прекрасная глава, непосредственно следующая за главами о декабристах, народовольцах и 905-м годе. Когда она осядет и просветлится в стиле, когда она оставит потомству свой собственный, она окажется выше и серьезнее нынешних стилизационных штампов.

Письмо Марине Цветаевой, 23 февраля 1926

8
Я понял, что недооценил судьбы. И рад. Было бы хуже, если бы я переоценил ее. Я не знал, что она так угрюма и меланхолична оттого, что такая счастливая. Недооценив ее, я подавил в себе ребенка и поэта.

Письмо Марине Цветаевой, 27 марта 1926

9
Я не пишу своей биографии. Я к ней обращаюсь, когда того требует чужая. Вместе с ее главным лицом я считаю, что настоящего жизнеописания заслуживает только герой, но история поэта в этом виде вовсе непредставима. Ее пришлось бы собирать из несущественностей, свидетельствующих об уступках жалости и принужденью.

«Охранная грамота», 1930

10
Поэзия моего пониманья протекает в истории и в сотрудничестве с действительной жизнью.

«Охранная грамота», 1930

11
Остальные боролись, жертвовали жизнью и созидали или же терпели и недоумевали, но все равно были туземцами истекшей эпохи и, несмотря на разницу, родными по ней земляками. И только у этого (Маяковского.— Weekend) новизна времен была климатически в крови. Весь он был странен странностями эпохи, наполовину еще неосуществленными.

«Охранная грамота», 1930

12
Ничего из того, что я написал, не существует. Тот мир прекратился, и этому новому мне нечего показать. Было бы плохо, если бы я этого не понимал.

Письмо родителям, 25 декабря 1934

13
Я бы мог сказать то же самое и по-другому. Я стал частицей своего времени и государства, и его интересы стали моими.

Письмо родителям, 25 декабря 1934

14
Нельзя, после того как люди нюхнули пороху и смерти, посмотрели в глаза опасности, прошли по краю бездны и пр. и пр., выдерживать их на той же глупой, бездарной и обязательной малосодержательности, которая не только на руку власти, но и по душе самим пишущим, людям в большинстве неталантливым и творчески слабосильным, с ничтожными аппетитами, даже и не подозревающими о вкусе бессмертия и удовлетворяющимися бутербродами, «зисами» и «эмками» и тартинками с двумя орденами.

Письмо жене, 26 августа 1941

15
Самопознание не есть задача с готовым ответом. Надо идти на риск. Душевный риск — профессиональный долг поэта, вернее, это поле его деятельности, то же, что высота для верхолаза, мина для сапера, глубина для водолаза…

Речь в Доме учителя в Чистополе, 28 января 1942

16
Этим и страшна жизнь кругом. Чем она оглушает, громом и молнией? Нет, косыми взглядами и шепотом оговора. В ней все подвох и двусмысленность. Отдельная нитка, как паутинка, потянул — и нет ее, а попробуй выбраться из сети — только больше запутаешься.

«Доктор Живаго», 1945–1955

17
Нельзя без последствий для здоровья изо дня в день проявлять себя противно тому, что чувствуешь; распинаться перед тем, чего не любишь, радоваться тому, что приносит несчастье. Наша нервная система не пустой звук, не выдумка. Она — состоящее из волокон физическое тело. Наша душа занимает место в пространстве и помещается в нас как зубы во рту. Ее нельзя без конца насиловать безнаказанно.

«Доктор Живаго», 1945–1955

18
Я был на пленуме, послушал. К голосовым упражнениям такого рода можно привыкнуть года за два. Сидят и твердят, как заклинание: «Нам нужна хорошая драматургия! Нам нужна хорошая драматургия». Это похоже вот на что: по улице идет молодой человек и все ему желают хороших внуков, и он твердит, что хочет хороших внуков. А ему надо думать о детях, а не о внуках.

Цит. по: Варлам Шаламов. «О современниках», 1960-е

19
Меня с детства удивляла эта страсть большинства быть в каком-то отношении типическим, обязательно представлять какой-нибудь разряд или категорию, а не быть собой. Откуда это, такое сильное в наше время поклонение типичности? Как не понимать, что типичность — это утрата души и лица, гибель судьбы и имени.

Письмо Варламу Шаламову, 4 июня 1954

20
Во всяком случае, я могу повторить вслед за Гейне, что даже если я не заслужил, чтобы меня помнили как поэта, меня, по крайней мере, будут помнить как простого солдата в рядах армии человеческой свободы.

Цит. по: Исайя Берлин. «Встречи с русскими писателями (1945 и 1956)», 1980

Составила Ульяна Волохова

Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram