От Джейн Фонды к «Формуле-1»

В кёльнском Музее декоративного искусства проходит выставка одного из самых известных немецких фотографов рубежа 1950–1960-х годов — Хорста Баумана. Он снимал всех, от сталеваров и автогонщиков до звезд кино, но значение его в истории фотографии определяется не только выбором моделей, психологией и динамикой кадра, но и революционным подходом к цвету. А потому и выставка выглядит пересмотром вех в прошлом фотографического искусства, как убедился Алексей Мокроусов.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Фотографы как дети: каждый радуется своему. Лев Бородулин, чья выставка проходит сейчас в Еврейском музее, любил спорт, а Валерий Плотников — студийные портреты. И если фотограф выходит за рамки привычного, нередко его ждет пусть и не катастрофа, то гораздо меньший успех.

Хорст Бауман (1934–2019) любил все, и все, за что бы он ни брался, у него получалось. Кёльнская выставка «Кстати о визионере» показывает, насколько многосторонним автором он был: ему удавалась и street photography во времена, когда жанр «уличной фотографии» был отработан, казалось бы, полностью, и репортажная съемка — его книга о сталеварах по-прежнему смотрится как прорывная, и портреты. Он одинаково хорошо работал и в черно-белой фотографии, и в цвете, совершив в последнем прорыв за десятилетие до «отца цветной фотографии», американца Уильяма Эгглстона, и связанного с ним движения new colour. Но именно черно-белые снимки занимают наиболее важное место в наследии Баумана — неслучайно в его архиве на 3500 черно-белых снимков приходится лишь 750 цветных (правда, еще и несчитанное количество диапозитивов).

Родившись в Аахене и прожив большую часть жизни в Дюссельдорфе, Бауман был самоучкой в фотографии: все образование — клуб фотолюбителей. Что не помешало ему рано обратить на себя внимание профессионалов — первую публикацию в Leica Fotografie автор опубликовал в 19 лет. В 1950-е Германия напоминала чем-то Россию начала 1990-х: умение было важнее диплома, а журналистика оставалась способностью схватить событие.

Взгляд Баумана отличался от взгляда его коллег — не только социальностью, но и нестандартностью. Снимая детей, он в последнюю очередь ищет улыбки и счастливые лица, ему куда интереснее сосредоточенность или даже — крупным планом — видавшие виды детские ботинки. Так ярмарка с ее каруселями и клоунами становится портретом эпохи.

Так же нестандартны были и его портреты знаменитостей из мира эстрады и кино. Он снимал великую французскую певицу, музу Сен-Жермен-де-Пре Жюльетт Греко, стихи для которой писали Сартр и Раймон Кено, еще молодую Джейн Фонду, бывшую тогда еще секс-символом, а не борцом за здоровый образ жизни, и первую «девушка Бонда» из «Доктора Ноу» Урсулу Андресс. В фотожурналистике Баумана меньше всего интересовала роль хроникера, куда больше — художника, исследующего то жизнь рабочих окраин, то будни знаменитой фехтовальщицы, то быт добытчиков нефти. Лишь однажды он занялся большой политикой, документируя предвыборную кампанию консервативного Христианско-демократического союза, но это выглядит скорее исключением в его биографии, строившейся по принципу «делаю, что мне интересно».

Как журналист-фотограф, работавший с крупнейшими вроде Stern или влиятельного когда-то ежемесячника Twen, Бауман исколесил всю Германию и полмира, включая Москву в год Всемирного фестиваля молодежи и студентов (1957). Едва ли не лучшие его съемки связаны с «Формулой-1», которую он снимал и дома, и в Англии. Спорт здесь не глянцевое безумие, но тяжелая работа для умных людей, чем-то напоминающая мир больших скачек. И даже когда снимок назван «Джим Кларк в зеленом "Лотусе" на Гран-при в Сильверстоуне в 1963 году», известного гонщика здесь не видно. Альбом «Новые матадоры», куда вошел этот снимок — сейчас в Кёльне серию показывают едва ли не полностью,— стал событием в 1965-м, но выглядит образцово до сих пор.

Награды сыпались со всех сторон. Бауман не раз участвовал в знаменитой кёльнской фотоярмарке photokina и становился ее лауреатом. В 30 лет его персональную выставку показал нью-йоркский Музей современного искусства (не так давно музей включил эту экспозицию в число 52 важнейших в своей истории), затем последовали выставки и премии в Париже. Но к концу 1960-х Бауман решил переменить судьбу и вместо фотографии заняться искусством и дизайном. Он вообще любил эксперименты с собственной жизнью: имея за плечами опыт работы в качестве приглашенного доцента в Высшей школе дизайна в Ульме, в возрасте 60 лет стал студентом и поступил на факультет философии и медиа в Дюссельдорфе, отучившись там добрых десять лет.

Мультимедиа, искусство, рожденное лазером, эфемерная архитектура привлекают его больше всего остального, и здесь он тоже оказывается не последним. В 1977 году Бауман участвует в шестой Documenta в Касселе. Успех ждет и здесь: лазерный луч-скульптура — едва ли не первый монументальный пример такого рода в истории искусства — до сих пор разрезает по ночам кассельское небо. Об этом кёльнская выставка, впрочем, уже не рассказывает, сосредоточившись на фотонаследии и как-то не акцентируя короткую память профессиональной фотографии. В итоге, правда, жестоким оказывается не только фотомир, где Баумана постарались забыть максимально быстро и максимально надолго, одно время даже не включали в учебники по истории немецкой фотографии. Куратор выставки Ханс-Михаель Кетцле даже говорит о «стертом из истории имени». Сам по себе лазерный луч хоть и прорезал дорогу к новым проектам, но не гарантировал места в антологиях. Зато если визионера вспоминают, то уже решительно и, может быть, навсегда.