«Охота вам думать о корме для этих скотов»

125 лет назад, осенью 1898 года, после второго подряд неурожайного лета во многих губерниях России начался голод; однако власти утверждали, что есть только обычный недород в некоторых местностях, а слухи о голодных смертях распускают антиправительственные элементы; вот только в последующие месяцы пришлось запоздало бороться с вызванными голодом болезнями, и ведущую роль в помощи страждущим играли отнюдь не официальные органы.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

«Это новость в русской жизни»

Голод в России испокон веку был делом обычным и привычным. Так что на первые сигналы об очередном надвигающемся бедствии — проскользнувшие в печати в начале 1898 года сообщения статистиков о том, что «в некоторых губерниях прошлогодний урожай ниже среднего, а по местам неудовлетворительный» — встревожили только сведущих людей. К примеру, тульский губернатор тайный советник В. К. фон Шлиппе, известный своей деятельностью по предотвращению неурожаев в бытность екатеринославским губернатором, решил обратить внимание правительства на создавшуюся ситуацию.

Он попытался обсудить проблему с министром внутренних дел империи действительным тайным советником И. Л. Горемыкиным, от которого в первую очередь зависела помощь голодающим, и о результатах этого обращения супруга члена Совета министра внутренних дел генерала от инфантерии Е. В. Богдановича — А. В. Богданович — со слов мужа писала 8 февраля 1898 года в дневнике:

«Е. В. сказал, что с губернаторами Горемыке нет времени говорить, их выслушать.

Когда тульский Шлиппе ему сказал, что его заботит голод в этой губернии, Горемыкин ему отвечал: "Охота вам думать о корме для этих скотов", т. е. мужиков».

Тульский губернатор и другие чиновники поняли, что вопросом о голоде начальству досаждать не следует. Мало того, наличие проблемы нужно отрицать. Какое наказание может последовать для проявляющих инициативу, объяснять никому не требовалось. Во время предыдущего масштабного голода 1891–1892 годов саратовский губернатор генерал-лейтенант А. И. Косич энергично взялся за организацию помощи голодающим, привлек к делу общественность и, помимо этого, приказал местным землевладельцам поделиться хлебными запасами с крестьянами. В итоге он был объявлен верноподданнической прессой «вторым Пугачевым» и, как писали тогда, «лишен губернаторства».

Однако голод никуда не исчез, и о его разрастании начали писать во все инстанции выборные земские деятели. Но к земству и его активистам в правительственных кругах относились как к одному из худших последствий реформ Александра II, и от ходатайств чаще всего просто отмахивались. Вот только не обращать внимания на требования графа В. А. Бобринского, потомка Екатерины II, богатейшего помещика и председателя земской управы Богородицкого уезда Тульской губернии, было непросто. А в самом затруднительном положении оказался тульский губернатор. Во исполнение указаний главы МВД он должен был отрицать очевидное и доказывать, что никакого голода нет. И в результате разразился скандал, о котором литератор и общественный деятель В. Г. Короленко 12 мая 1898 года писал в дневнике:

«Бобринский печатал в газетах воззвания о помощи голодающим его уезда.

Шлиппе донес министру, что эти и другие сведения о нужде в Тульской губ.— неверны, а случаи, указанные Бобринским, проверены и опровергнуты комиссией: ни голода, ни тифа эта комиссия не нашла.

Горемыкин — эта тряпица, на которую российские обыватели когда-то возлагали какие-то упования,— счел возможным и нужным напечатать это сообщение в виде "опровержения" в "Нов. Времени" и обязал перепечатать это офиц. опровержение во всех других изданиях, заимствовавших первоначальные сведения Бобринского. Таким образом последний был, так сказать, административно ошельмован на всю Россию лжецом».

Но в России было издание, которое позволяло себе публиковать не совпадающие с мнением правительства статьи,— «Санкт-Петербургские ведомости». Ведь издателем газеты был князь Э. Э. Ухтомский, приближенный императора Николая II. И именно в ней появилось открытое письмо графа В. А. Бобринского тульскому губернатору, о чем В. Г. Короленко писал:

«Теперь, благодаря особому положению "Спб. Ведомостей", его письмо появилось в этой газете. Оно производит впечатление настоящей пощечины официальным лгунам: Бобринский опровергает сообщение Шлиппе по пунктам. Оказывается, между прочим, что в донесении его сделаны ссылки на врача и священника, которых комиссия даже не опрашивала и которые ничего подобного приписанному им не говорили! Весь интеллигентный и официальный Петербург читает это письмо. Это новость в русской жизни: газетная полемика частного лица с ложью правительственного сообщения».

Общество было взбудоражено еще и тем, насколько примитивно и грубо его пытались ввести в заблуждение. Масла в огонь подлило наказание, наложенное на газету, перешедшую, по мнению высших чиновников, да и самого императора, все мыслимые границы:

«Министр внутренних дел определяет воспретить розничную продажу номеров газеты "Петербургские Ведомости"».

Фундамент общественного недовольства был заложен. И, чтобы не дать пожару разгореться, проправительственные издания пытались успокоить читающую публику, уверяя, что вскоре наступит лето, и новый урожай накормит крестьян. Однако надежды, как известно, юношей питают, а отнюдь не массы крестьян.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

«Норма в 35 фунтов»

Уже в начале лета 1898 года в Поволжье и прилегающих губерниях выгорела трава, и скот остался без кормов. Неудачным оказался урожай озимых хлебов. Не уродились никакие овощи. Ничем не порадовали и яровые. Осенью того же года редактор «Самарской газеты» А. А. Дробыш-Дробышевский констатировал:

«В нынешнем году был полнейший неурожай как хлебов, так и овощей».

Но реакция властей на это, по его словам, оставалась неизменной:

«Мы не только не могли печатать то, что нам присылалось лицами, живущими в уездах Самарской губернии и лично наблюдавшими положение населения,— мы лишены были возможности даже перепечатывать из столичных изданий то, что касалось Самарской губернии.

Долгое время слова "голод", "голодающие", а потом слово "цинга" подвергались систематическому вычеркиванию и ни под каким видом не допускались на страницах "Самарской Газеты"».

Любого нарушителя немедленно причисляли к врагам престола и строя.

От цензуры страдали не только местные издания, но даже «Санкт-Петербургские ведомости». Во избежание повторения бьющих по карману издателя мер воздействия там наряду с заметками из страдающих от голода губерний печатали статьи проправительственных публицистов, доказывавшие, что никакого голода нет, а крестьяне преувеличивают свои трудности, чтобы получить помощь от государства.

При этом власти вели речь не о помощи в прямом смысле слова, а только о ссудах, которые затем предстояло вернуть. Известный публицист и общественный деятель, секретарь Самарской губернской земской управы А. С. Пругавин описывал, что просило и что получало земство от правительства для голодающих. К просьбе о зерновой ссуде для будущих посевов, отправленной в столицу 23 сентября 1898 года, в МВД отнеслись с пониманием:

«Ходатайство земства о ссуде на обсеменение озимых полей встречается сочувственно, и чрез два-три дня было получено уже разрешение министра относительно отпуска самарскому губернскому земству ссуды в 957 147 р. из сумм имперского продовольственного капитала на приобретение 1 472 534 пудов ржи для обсеменения озимых полей крестьянского населения губернии, сроком на семь лет».

Но совершенно иной прием встретили просьбы о помощи в борьбе с голодом:

«Многие из этого рода ходатайств,— писал А. С. Пругавин,— и притом наиболее важные и наиболее существенные из них, были встречены бюрократией с явным недоверием и отклонены самым решительным образом. Такую судьбу потерпело между прочим ходатайство относительно размера продовольственной ссуды, необходимой, по мнению земства, для населения того или другого уезда, а также размера месячной продовольственной нормы, необходимой на каждого едока».

Правительство предлагало ежемесячно выделять по 35 фунтов (14,3 кг) продовольствия на едока. Причем в число едоков не включались дети до года. А также лица мужского пола от 10 до 50 лет, которые должны зарабатывать себе на хлеб собственным трудом. Не могли получить продовольствие и те, за кого крестьянское или мещанское общество, к которому они приписаны, не поручится в возврате ссуды.

Поэтому из числа получающих продовольствие были исключены все те, кто находился за пределами своих деревень и городов, вместе с малоимущими, которые заведомо не могли вернуть продовольственную ссуду.

Самарское земство просило увеличить размер месячного пайка хотя бы до одного пуда (16,381 кг), но получило из МВД ответ:

«Норма в 35 фунтов определена бывшим в июле месяце особым совещанием, заключения коего удостоились Высочайшего одобрения».

Самарские земцы надеялись, что об остро необходимом количестве продовольствия удастся договориться с министром внутренних дел во время его пребывания в Самаре в середине октября 1898 года. Но итог встречи оказался неутешительным:

«Из общего размера заявленной ссуды на продовольствие министр внутренних дел признал необходимым исключить почти целый миллион пудов, которые губернское собрание испрашивало для выдачи на работников и на дополнительную ссуду остальному населению до одного пуда на едока».

А когда чины МВД установили размеры продовольственной ссуды для уездов, оказалось, что даже после применения всех установленных правилами ограничений на едока приходится гораздо меньше оговоренных 35 фунтов в месяц.

Чтобы работники, которым было отказано в продовольственной ссуде, не умерли с голода, земцы просили министра внутренних дел организовать общественные работы — строительство небольших водоемов, позволявших пережить засуху, рытье колодцев, прокладку дорог и т. д. На что просили денежную ссуду на 25 лет. Но и на это получили категорический отказ.

Земцы прикладывали массу усилий для того, чтобы эта крайне урезанная помощь, несмотря на затянувшиеся согласования, пришла к крестьянским семьям. Но, как оказалось, правительственные продовольственные ссуды стали поступать к получателям слишком поздно.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

«Совершенно не имело запасов»

Санитарный врач самарского губернского земства Ф. В. Яблонский, командированный в Ставропольский уезд для борьбы с последствиями голода, констатировал:

«Население, за весьма редкими исключениями, совершенно не имело запасов от предыдущих годов. Вследствие этого к осени народ очутился в крайне критическом положении: во многих семьях хлеба могло хватить не более чем на месяц, а у значительного большинства и совсем его не было. Скот кормить было нечем. Все кинулись продавать его, конечно, за бесценок. Сельские базары были переполнены скотом; коровы, лошади, овцы, свиньи продавались чуть не за гроши,— тем не менее, покупателей не было…

Корма были чудовищно дороги, а для убоя брать было нельзя, так как стояла теплая, дождливая осень. Очутившись в безвыходном положении, крестьяне начали сами резать скот, но и тут их ждала, конечно, беда: вследствие теплой осени мясо все сгнило. С октября месяца начали выдавать земскую ссуду, но при этом, как известно, все лица рабочего возраста лишены были права на получение ссуды. При этих условиях ссуда, особенно в семьях со многими работниками, оказалась более чем недостаточной и отнюдь не спасала население от недоедания и голодовки.

Крестьяне начали продавать и закладывать все мало-мальски лишнее: более ценную одежду, самовары, перины, и т. п.

Между тем нужда с каждым днем росла и становилась все острее. Нужно думать, что в декабре месяце появились первые случаи заболевания цингой, но они оставались необнаруженными».

В январе 1899 года для правительственных чиновников стало очевидно, что положение с продовольствием в деревнях и селах становится все более опасным, и было принято решение все-таки выдавать ссуду всем жителям. Однако, по словам Ф. В. Яблонского, эта помощь пришла слишком поздно:

«С февраля начали выдавать продовольственную ссуду и на работников, но время уже было упущено, здоровье населения было подорвано, и потому цинга начала косить, начала широко распространяться по селам».

Течение болезни ужасало даже опытных врачей. Заведующий санитарным бюро самарского губернского земства доктор М. М. Гран на Пироговском съезде в Казани рассказывал:

«Наблюдая цинготного больного,— обессиленного, малокровного, с отекшими ногами, с ужасными кровоподтеками по телу и во внутренних органах, с изъязвленными, кровоточащими деснами, с разращениями во рту, с изъязвлениями на разных частях тела,— вы, опытный врач и практик, ужасаетесь.

Отчего? Только от сознания, что весь ужасный вид этого больного, все его страдания, вся беспомощность имеют одну причину — голод».

Казалось бы, помощь страдающим от голода и болезней помимо правительства и земства должен был оказывать Красный Крест. И с формальной точки зрения именно так оно и было. Еще в сентябре 1898 года Главное управление Красного Креста разослало в пострадавшие губернии циркуляр, которым губернским управлениям организации предписывалось «образовать для подания помощи пострадавшим от неурожая временные уездные, участковые и сельские попечительства».

Однако инструкция, позволявшая начать их создание, была утверждена только 2 ноября 1898 года, затем начался выбор членов попечительств. И для ускорения и упорядочения процесса руководству российского Красного Креста, как говорилось в его официальном отчете, пришлось прибегнуть к дополнительной мере:

«Главное Управление Красного Креста в начале ноября 1898 года командировало в качестве уполномоченного Главного Управления в Самарскую и Уфимскую губернии, для выяснения размеров нужды и дальнейшей организации помощи, штабс-ротмистра Александровского с помощниками».

Но, как писал А. С. Пругавин, эти «ротмистры и поручики гвардейских полков» не спешили на помощь голодающим:

«Получая огромные оклады и гонорары и располагая разными "подъемными", "прогонными" и "суточными", эти господа, приехав в Самару спасать население от голода, ознаменовали свое пребывание здесь гомерическими кутежами, разгулами и оргиями.

Память об этих кутежах и оргиях до сих пор еще сохраняется в Самаре».

Лишь в феврале 1899 года уполномоченный Красного Креста и его офицеры взялись за дело. «Цинга их испугала не на шутку»,— отмечали мемуаристы. Осознали всю тяжесть ситуации и в Главном управлении Красного Креста:

«Отряд в начале февраля, когда появилась большая заболеваемость населения цингой, был усилен присылкою туда лиц медицинского персонала: врачей, студентов, сестер милосердия и т. д.».

Но прибывших медиков не хватало даже для минимального укомплектования создававшихся в деревенских избах больничек для цинготных. А управление столовыми Красного Креста, предназначенными для питания ослабленных детей, офицеры зачастую поручали крепким хозяевам — кулакам, которые перераспределяли получаемые продукты в свою пользу.

Просачивавшиеся в печать сообщения о страданиях голодающих, удручающем состоянии пациентов с цингой и постоянно запаздывающей и недостаточной помощи правительства и Красного Креста, без преувеличения, всколыхнули все российское общество.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

«Губернатор это понял и замолчал»

«Газетам,— вспоминал земский деятель и журналист А. С. Панкратов, во время событий бывший еще студентом,— "не дозволялось сгруппировывать под общей рубрикой известия о неурожае и явлениях, происходящих от оного", "воспрещалось печатать какие-либо воззвания в пользу голодающих"… Но в 1899 году волна прорвала плотину запрещений. Робко был поставлен вопрос о частной помощи. Газеты осторожно завели речь, что правительству, мол, трудно, средств у „Красного Креста" мало. Почему бы, в самом деле, не допустить русскую интеллигенцию, нашу отзывчивую учащуюся молодежь в деревню?».

Власти, не забывшие о хождении революционеров-народовольцев в народ, были категорически против. Возражали они и против создания каких-либо новых общественных организаций для помощи голодающим. Но в Самаре губернатор, видя ухудшающуюся день ото дня ситуацию, не смог отказать местным уважаемым гражданам, в числе которых был даже управляющий банком, в создании «Частного кружка» для сбора средств в пользу страждущих.

«„Кружок", вспоминал А. С. Панкратов,— согласились легализовать под условием, чтобы он не печатал ничего о себе. Но комитет кружка собрал 25 тыс. пожертвований и нашел место для своих воззваний в субсидируемых правительством органах: „Котлине" и „С.-Петербургских Ведомостях". Губернатор, увидав воззвания, напомнил об обещании комитета ничего о себе не печатать. А комитет ответил: "Тогда мы отошлем назад все пожертвования жертвователям".

Это был бы грандиозный скандал. Губернатор это понял и замолчал».

Деятельность кружка поддержал граф Л Н. Толстой, передав ему деньги на помощь голодающим. Примеру писателя последовали многие деятели культуры и представители всех слоев российского общества. Собственно, это была своеобразная форма протеста против существующих порядков. А то, что протест удался, как вспоминал А. С. Панкратов, «было понято обществом, как победа над "старым строем"»

Участие в работе частной организации давало возможность молодежи обойти запреты на работу в деревне. Так что у «Частного кружка» появилось немало бескорыстных помощников.

«Пожертвования деньгами и вещами,— писал А. С. Пругавин,— стекались со всех сторон. Один наш самарский частный кружок успел собрать более 270 000 рублей. Независимо от этого, сотни лиц из разных слоев общества явились на места, пораженные голодовкой, явились с горячим желанием помочь народу. Они поселялись в деревнях и селах, наиболее потерпевших от неурожая, устраивали столовые, открывали больнички, ясли, „дома трудолюбия", кормили детей, стариков и старух, лечили больных, ухаживали за ними, раздавали неимущим белье, платье, обувь, ситец, холст, помогали выкупать вещи, заложенные бедняками, выдавали деньги погорельцам, покупали лошадей и коров, давали семена для посевов и т. д.».

Только в Самарской губернии насчитывалось около 30 тыс. больных цингой.

Не меньше больных было и в каждой из остальных пораженных голодом губерний. К цинге местами добавился тиф. Но медики и волонтеры работали не покладая рук. Окончательно помог справиться с голодом и болезными хороший урожай 1899 года. И, когда пришло время подводить итоги, представители власти и Красного Креста утверждали, что сделали для голодающих гораздо больше общественников. Те, кто вносил пожертвования или сам бескорыстно участвовал в помощи, с ними не спорили. Активные общественники получили опыт, который немногим позже пригодился при создании новых политических организаций.

Разницу в отношении к ним власти и общественников осознали крестьяне, которые, судя по воспоминаниям, провожали студентов и барышень со слезами на глазах. И когда антиправительственные силы подтачивали, а затем сокрушили самодержавный строй, крестьянам явно было неохота думать о сохранении власти этих скотов.

Евгений Жирнов