Большой театральный роман

Отношения Большого театра со зрителями сложны и многообразны: кто-то не понимает или не принимает некоторых новых проектов, все чаще появляющихся на его сцене, а кто-то, наоборот, с воодушевлением приветствует нынешний, столь щедрый на премьеры виток в жизни главного театра страны. Отношения Большого со спонсорами куда менее запутанны, здесь главное — доверие и отчетность.

Идеальный проект

Миманс тащит по сцене кабели, потом внезапно перевоплощается в стаю бродячих собак и суетится вокруг железных детских колясок, в которые вмонтированы мигающие экраны. Хор с удивительным знанием дела изображает сцены из жизни проституток, карманников, таксистов и прочих обитателей московской площади трех вокзалов. Клон композитора Мусоргского отчетливым речитативом, обращаясь к клонам Чайковского, Вагнера и Верди, призывает: "Айда скорей в тошниловку, друзья!" Все это не чей-то ночной кошмар, а избранные сцены из оперы "Дети Розенталя". Музыка Леонида Десятникова, либретто Владимира Сорокина, постановка Эймунтаса Някрошюса, сцена Государственного академического Большого театра. И несмотря на то что какое-то число нетелегеничных политиков ухватилось за этот спектакль как за возможность самопиара и создало вокруг премьеры Большого нездоровую шумиху, большинство критиков, зрителей и просто людей, интересующихся отечественным культурным процессом, воспринимают "Детей Розенталя" как явление уникальное и весьма знаменательное для этого самого культурного процесса. "Дети Розенталя" стали первой за несколько десятков лет оперой, специально заказанной Большим театром современным композитору и литератору. То есть сам факт существования этой оперы становится показательным при обсуждении возможности объединения такого традиционного института, как Большой театр, и современной культуры во всех смыслах этого понятия. И в смысле творческом — Сорокина и Десятникова иначе как мэтрами современного искусства не назовешь, и в смысле подхода — постановка "Детей Розенталя" прямо-таки идеальный "проект", а современная культура живет именно проектами. В итоге творческому коллективу впервые за много лет удалось показать на отечественном материале, что опера не запылившийся немодный жанр, а живое и развивающееся искусство.

Осуществить проект "Дети Розенталя", как, впрочем, и многие другие постановки, Большому театру удалось не в последнюю очередь благодаря сотрудничеству с частными спонсорами. Это для отечественной культуры еще достаточно новая практика. Новая, но заметная — желтая ракушка, символ нефтяной компании Shell, официального спонсора Большого, отчетливо видна на каждой афише театра.

Статус и спонсор

История отношений Большого театра и энергетического гиганта Shell, увенчавшаяся подписанием договора о спонсорской поддержке в марте 2004 года, началась задолго до этого. Инициатива сотрудничества исходила от Большого театра, который несколько лет назад обзавелся специальным отделом по работе с попечителями и спонсорами. Такие подразделения существуют в большинстве крупных западных культурных учреждений. Однако оказалось, что в России новое понятие "fundraising" имеет свою специфику. По словам сотрудников Большого театра, занимающихся привлечением инвестиций "со стороны", в нашей стране сложность общения с потенциальными спонсорами заключается в нескольких вещах. "Во-первых, понятие социальной ответственности далеко не везде стало нормой. Но даже если это так, то нужно быть готовым к тому, что принятие решения о сотрудничестве может растянуться надолго. Например, компания говорит, что теоретически не против, но сейчас у нее нет бюджетов или подходящего для меценатства повода в виде юбилея или тематического проекта. А потом проходит, например, год, ты уже не надеешься ни на какое сотрудничество, и вдруг тебе звонят и говорят: давайте, мы очень хотим с вами работать",— рассказывает сотрудник отдела по работе с попечителями и спонсорами Анна Зуева.

На вопрос о критерии отбора потенциальных кандидатов в спонсоры в Большом отвечают кратко: статус. В 2003 году Shell попала в список компаний, репутацию и вес которых театр счел достаточными для того, чтобы сделать предложение о сотрудничестве. Первая реакция Shell на инициативу Большого была настороженной. Частично это можно объяснить тем, что в социальной деятельности компании в мире акцент делается не на культуру — основные проекты Shell связаны со спортом и экологией. И очевидно, что исходившее именно от России революционное предложение поддержать главный театр страны было воспринято с некоторой опаской.

Моментов, которые склонили Shell к принятию положительного решения о сотрудничестве с Большим театром, было несколько. Первый — это совпадение инициативы театра с большим инвестиционным проектом "Сахалин-2". Западная компания, для которой демонстрация социальной ответственности перед обществом давно стала частью ведения бизнеса, созрела для того, чтобы показать эту ответственность и России — другое дело, что возможностей для такой демонстрации могло быть множество и без финансовой поддержки оперы и балета. Но еще одним счастливым обстоятельством стала личная заинтересованность Джона Барри. Занимавший до недавнего времени должность председателя концерна в России англичанин сумел убедить руководство компании принять предложение русских, к которому в Лондоне поначалу отнеслись без особого энтузиазма.

Идея была проста: поддержка Большого театра не просто спонсорство, а красивый жест, который гарантированно принесет компании имиджевые дивиденды. Джону Барри удалось уговорить руководство Shell, возможно, еще и потому, что сам он поклонник музыкального театра и слово "Большой" никогда не было для него пустым звуком. Подкованность и энтузиазм англичанина, пересмотревшего все мировые постановки оперы "Леди Макбет Мценского уезда" и, несмотря на спонсорские привилегии Shell, все равно покупавшего билет на премьеру через интернет, поражает работников театра до сих пор.

Однако принципиальное согласие Shell сотрудничать вовсе не стало скорым хеппи-эндом этой истории. Обсуждение деталей контракта растянулось на год — и в это время, по признанию работников Большого, им пришлось мобилизовать все свое терпение. Варианты текста контракта занимали многие тома, изменение каждого слова обсуждалось в Лондоне — в стремлении предусмотреть все возможные варианты развития событий иностранные юристы просто превзошли самих себя. Въедливость зарубежных меценатов российскую сторону поначалу обескураживала (говорят, что, устав от дотошности партнеров, гендиректор Большого Анатолий Иксанов даже однажды воскликнул в сердцах: "Мы Большой театр, а не какая-нибудь областная филармония!"); однако сейчас в Большом признают, что удобство выстроенной сегодня системы отношений со спонсором стоило хлопот по согласованию всей документации.

Уставные отношения

Система сотрудничества концерна Shell и Большого театра — четко отлаженный финансовый механизм, представляющий собой приспособленную к данной модели кальку с западной модели меценатства вообще. Эта модель предполагает абсолютную прозрачность и возможность в любой момент до копейки проверить, куда выгодоприобретатель потратил полученные деньги. Часто такая возможность существует не только у самого мецената, но даже и у человека с улицы: интересно — заходи на сайт организации в интернете и читай висящие в открытом доступе годовые отчеты. Партнерство Shell и Большого театра такой степени открытости все же не предполагает: концерн данных о бюджете проекта не разглашает, да и театр не торопится делиться сведениями о том, сколько спонсорских денег было потрачено на тот или иной проект.

Впрочем, поскольку спонсорами Большого в той ли иной форме являются около 30 компаний и большинство из них выделяют средства не на конкретную постановку (такой подход скорее исключение, чем правило), а на деятельность театра вообще, понять, каков финансовый вклад определенной компании в каждый проект, довольно сложно. По словам представителей Большого, все средства, полученные от меценатов, "сливаются в общий котел", а потом уже распределяются на определенные проекты в зависимости от текущих нужд театра.

Из условий контракта, подписанного Shell и Большим театром, известно следующее: соглашение о спонсорстве заключено на четыре года (при этом обе стороны не исключают того, что договор может быть продлен). Сумма, которую концерн Shell ежегодно двумя траншами перечисляет Большому театру, является фиксированной и не может быть изменена. Полученными средствами Большой театр волен распоряжаться по своему усмотрению, тратя их на свою "уставную деятельность". Определение это может включать в себя массу вещей: от финансирования новых постановок до лечения солистов (правда, только в пределах России), закупки пуантов и лампочек для гримерок. Важно одно: к реконструкции исторического здания Большого театра средства Shell, как и любые другие спонсорские деньги, отношения не имеют — это прерогатива государства.

Основаниями для расторжения договора со стороны концерна, чей логотип присутствует на всей полиграфической продукции театра, может быть одно — доказательства нецелевого использования средств. Задача проверки движения финансовых потоков решается очень просто: на каждого спонсора Большой театр заводит отдельный счет, выписка с которого в любой момент доступна представителям компании. Возможно, именно сознание легкости этого контроля за деньгами и есть причина того, что Shell пока не устраивает никаких проверок. Строго говоря, потребность в них едва ли существует, пока выгодополучатель качеством собственной продукции демонстрирует, что был достоин вложений, сделанных меценатом.

Через месяц после подписания договора о сотрудничестве с Shell руководство Большого театра устроило пресс-конференцию, на которой рассказало журналистам о своих планах на будущий сезон. Иначе как грандиозными назвать их было трудно: несмотря на предстоящую реконструкцию Большого, театралам посулили несколько оперных и балетных премьер, среди которых была и та самая опера "Дети Розенталя" — проект, о котором к тому времени уже много говорили, но в возможность осуществления которого еще не все верили.

Этих самых "Детей" мы сегодня воспринимаем как данность — да, идет в Большом такой спектакль. Данностью для нас стали и "Мадам Баттерфляй" в постановке Роберта Уилсона, и "Волшебная флейта" в постановке Грэма Вика, и появление на сцене театра отечественных и зарубежных звезд. Именно так, наверное, мы и должны это воспринимать.

"Самый тонкий момент отношений бизнеса с культурой — то, что бизнес не может давать никаких рекомендаций в смысле творчества"

Сотрудничество с Shell комментирует генеральный директор Большого театра АНАТОЛИЙ ИКСАНОВ.

SOCIAL REPORT: Почему официальным спонсором Большого театра стала именно компания Shell?

АНАТОЛИЙ ИКСАНОВ: Вещь, которая для нас очень важна в этих отношениях,— то, что и Большой театр, и Shell — великие компании с огромным прошлым. Правда, Большой чуть постарше. При этом нас объединяет положительная репутация в мире. В наших партнерах мы ценим постоянство и возможность планировать свою творческую жизнь и поэтому заключили договор о сотрудничестве на четыре года.

SR: Существуют ли в рамках договора с Shell у театра какие-либо обязательства по отчетности? Насколько спонсоры могут влиять на принятие решений по репертуарной политике?

А. И.: Наши финансовые отношения выстроены таким образом, что компания не дает денег на что-то конкретное. Они просто дважды в год перечисляют большую сумму, которой мы можем свободно распоряжаться и тратить на нужды театра. Это самый тонкий момент отношений бизнеса с культурой — то, что бизнес не может давать никаких рекомендаций в смысле творчества. Они не вмешиваются в творческий процесс и считают, что театр сам вправе воспользоваться их деньгами. Помимо того что компания Shell финансирует театр, ее представители — его постоянные зрители.

SR: Почему компания Shell, являясь официальным спонсором Большого театра, не входит в попечительский совет?

А. И.: Shell не является попечителем только потому, что по закону им может быть только российская компания. Если бы был принят соответствующий закон о меценатстве, это бы очень упростило ситуацию. Ведь сегодня бизнесмены и компании, которые что-то дают, не имеют от этого никаких льгот. Думаю, что сегодня те компании, которые помогают, просто герои.

"Наша основная задача — чтобы люди видели наш вклад в культурную жизнь страны"

О партнерских отношениях с Большим театром SOCIAL REPORT рассказал председатель концерна Shell в России КРИС ФИНЛЕЙСОН.

SOCIAL REPORT: Представители Shell неоднократно заявляли, что Большой театр был выбран в качестве партнера Shell потому, что является символом русской культуры. Однако так же определить можно статус Мариинского театра, Эрмитажа, ГМИИ имени Пушкина или Русского музея. Чем руководствовалась компания Shell, остановив выбор именно на Большом театре?

КРИС ФИНЛЕЙСОН: Для нас Большой театр — это не просто театр, это намного больше. Это неотъемлемая часть русской культуры и истории, гордость и слава России. Более того, я уверен, что в наше время Большой, как культурный феномен, принадлежит не только гражданам России, но и всему человечеству.

SR: Договор с театром был заключен на четыре года. Планирует ли компания его продлевать? Какие субъективные или объективные показатели могут повлиять на это решение?

К. Ф.: У нас впереди еще два с половиной года плодотворного сотрудничества, и сейчас еще слишком рано рассматривать продление подписанного договора. Мы надеемся, что когда истекут его сроки, у нас будут все поводы для продолжения нашего партнерства с Большим.

К. Ф.: Я думаю, нет ничего необычного в том, что участники спонсорского соглашения не хотели бы разглашать сумму общего бюджета. Но могу сказать, что, говоря о партнерстве между таким всемирно известным театром, как Большой, и таким ведущим энергетическим концерном, как Shell, мы говорим о сумме, соразмерной значению такого партнерства. Можно лишь отметить, что условия нашего долгосрочного соглашения с Большим позволяют Shell носить статус официального спонсора Большого театра.

SR: Является ли сумма, выделяемая компанией театру, фиксированной или она может быть изменена?

К. Ф.: Сумма спонсорского соглашения фиксирована на весь период сотрудничества, что позволяет обеим компаниям планировать свои финансовые потоки и чувствовать финансовую определенность.

SR: Оставляет ли за собой право Shell оказывать какое-либо влияние на репертуарную политику театра?

К. Ф.: Что касается творческой деятельности театра, мы не являемся здесь большими экспертами. Мы абсолютно уверены, что руководство Большого театра блестяще справляется со своими задачами. Мы ему можем помочь в осуществлении творческих планов, так как направляемые средства будут использованы для постановки новых спектаклей, гастролей, приглашения звезд.

SR: Скоро исполнится два года с момента подписания договора о сотрудничестве между Shell и Большим театром. Что уже конкретно сделано?

К. Ф.: В соответствии с договором направляемые Shell средства используются для постановки новых спектаклей, гастролей, приглашения звезд. Если посмотреть на деятельность театра за время нашего сотрудничества, то вы увидите много ярких новых постановок, среди которых мировая премьера оперы "Дети Розенталя", балеты Леонида Мясина, балет "Болт". В этом году выдающийся английский режиссер Грэм Вик поставил оперу Моцарта "Волшебная флейта". В Большом зале консерватории осенью этого года прошел концерт оркестра Большого театра; фрагменты из опер Вагнера были исполнены мировыми звездами, среди которых выдающееся сопрано современности Вальтрауд Майер. К юбилею Майи Плисецкой был возобновлен легендарный балет "Кармен-сюита" хореографом Альберто Алонсо. И многое еще впереди. Конечно, это не значит, что Shell спонсировал все эти работы в полном объеме, но многие эти проекты состоялись в том числе благодаря сотрудничеству Shell с Большим. И наше долгосрочное партнерство позволяет планировать новые интересные работы в будущем.

SR: Для чего поддержка культуры и спонсорство конкретно Большого театра нужны Shell?

К. Ф.: Shell стремится быть "хорошим членом общества" во всех странах, где работает концерн. И в России нам бы не хотелось ограничить свое присутствие деловой и экономической сферами, поэтому мы приняли на себя добровольное обязательство участвовать в социальной и культурной областях жизни российского общества. Наше решение о сотрудничестве с Большим театром должно рассматриваться как часть этого обязательства. Это позволяет Большому театру создавать долгосрочные планы, а нам — показать людям, что это происходит с нашей помощью. Наша основная задача — чтобы люди видели наш вклад в культурную жизнь страны.

"Чтобы мы не одичали, государство должно заботу о культуре взять на себя"

О своем взгляде на взаимодействие государства, культуры и меценатов SOCIAL REPORT рассказал руководитель Федерального агентства по культуре и кинематографии (Роскультура) МИХАИЛ ШВЫДКОЙ.

SOCIAL REPORT: Насколько в том, что происходит сейчас в России с меценатством, вы узнаете черты уже существующих западных сценариев?

МИХАИЛ ШВЫДКОЙ: Существуют две модели отношений культуры с государством и обществом. Одна модель — европейская, которая связана с определенными монархическими традициями. Пушкин написал совершенно справедливо, что театр родился на площади — но я бы сказал, что театр родился на дворцовой площади. Искусство всегда в Европе было связано с деньгами — шекспировский "Глобус" был коммерческим. При этом в одних европейских странах сложилась ситуация, при которой государство берет на себя заботу о культуре, а в других, прежде всего в Соединенных Штатах и в известном смысле в Великобритании, государство предоставляет большие льготы тем, кто готов ее финансировать. В Америке соотношение средств, которые государство выделяет на культуру, и частных пожертвований приблизительно 30% на 70%. В большинстве европейских стран ситуация противоположная: думаю, что нигде доля частных денег не составит больше 20-25%.

М. Ш.: Когда мы только начинали работать, то казалось, что в либеральной ситуации нужно максимально освободить государство от забот о культуре и дать послабления частным жертвователям. Но для того, чтобы понять, что для нас эта идея нерабочая, надо осознать, что мы живем в стране небогатых людей. Думающие иначе видят только олигархические верхушки, модных писателей и артистов, которые зарабатывают нормальные деньги. Но при этом, конечно, жертвователей в таком количестве, как в Америке, у нас нет. Посмотрите на структуру американского фонда пожертвований. Кто-то принесет $1 тыс., кто-то полмиллиона, а кто-то и $100 — и все принимается с благодарностью. Это связано с тем, что Америка — страна среднего класса. У нас есть очень мало богатых людей, совсем чуть-чуть среднего класса, а большинство едва сводит концы с концами. Поэтому для того, чтобы мы не одичали, государство должно заботу о культуре взять на себя.

М. Ш.: Мы все время кичились тем, что мы самые-самые в мире. Но при этом у нас в стране, например, количество мест в кинотеатрах на одного человека в десять раз меньше, чем в Норвегии. По числу театральных мест на душу населения мы находимся в середине первой сотни. У нас структура культуры не так развита, как кажется. И развивать ее стараниями частных лиц--меценатов не представляется возможным. Государство обязано взять на себя заботы о культуре — и другого пути у нас нет.

М. Ш.: Да, особенно когда эти люди получают потом налоговые льготы. Но беда в том, что в нашей стране любая льгота превращается в прачечную и отмывание денег. Именно поэтому я и ратовал за отмену льгот тем, кто дает деньги на кино. Ведь в реальности когда кинематографисты получали 1 млн, 820 тыс. надо было отдать обратно. И при этом все действующие лица находились под дамокловым мечом Уголовного кодекса. И вообще мне кажется, что жертвователям проще не собирать тысячу бумажек и просто дать денег, не пользуясь ничем, кроме морального уважения. И это как раз традиция русского меценатства. Меценаты были, как правило, старообрядцами, которые стыдились своего богатства. Пожертвование было актом скорее религиозным, связанным с комплексом вины. Это была внутренняя потребность дать денег на благие цели, а не род пиара. Рекламы и сейчас не ищут крупные компании и бизнесмены: пиар им не нужен в том смысле, в каком его искали 10-15 лет назад. Они хотят участвовать в репутационно важных событиях. Для них меценатство — репутационный акт.

SR: То есть вы считаете, что налоговые льготы для меценатов не панацея. Так нужен ли, по-вашему, закон о меценатстве?

М. Ш.: Бесконечно считаю, что такой закон необходим, и бесконечно боюсь за своих подопечных. Сам факт наличия закона о меценатстве — это признак добропорядочной, цивилизованной в финансовом отношении страны. Поскольку это закон так или иначе налоговый, его появление свидетельствует о том, что в налоговой сфере все нормально, что есть правовое сознание, готовность одних платить налоги, а других — освобождать от них меценатов. Когда-то при Ельцине был закон о том, что 3% прибыли можно отдавать на благотворительность. Но поскольку чистую прибыль никто не показывал, то этот закон по-настоящему не работал. Повторюсь, я понимаю, что закон нужен, но боюсь, что для людей культуры этот закон о меценатстве обернется постоянным ужасом. Потому что все будут бояться проверок правых и неправых. Нужен такой закон о меценатстве, который не подставил бы ни дающего, ни берущего.

SR: Есть ли в российской культуре примеры эффективного сотрудничества государства и бизнеса?

М. Ш.: С моей точки зрения, несколько моделей таких отношений себя оправдали. Одна модель строится на невероятной энергетике одного человека — это Валерий Гергиев, который подтянул под себя и принца Чарльза, и друзей Мариинского театра в Америке, и множество других людей. Другая модель строится на системных взаимоотношениях — это вариант с Большим театром, где нет такого харизматичного лидера, как Гергиев. Но там выстроена целая система с попечительским советом и участием крупных корпораций — и это тоже эффективно.

SR: Какие полномочия у попечительского совета Большого и насколько его члены могут вмешиваться в творческую жизнь театра?

М. Ш.: Попечительский совет — это инструмент управления. Я считаю, что совет должен быть консультативным органом. Раз в квартал проходят встречи, на которых обсуждается общее положение дел, да и в сфере творчества тоже. Я к этому отношусь нормально, потому что попечитель в каком-то смысле самый заинтересованный зритель. Они интересуются тем, во что вкладывают деньги. Но при этом попечитель знает, что его вмешательство в жизнь театра ограниченно. В конечном итоге все решает директор Большого театра, на котором лежит все бремя ответственности.

У членов совета есть понимание того, что они не должны вмешиваться в текущий процесс. Даже дающий деньги попечитель, во-первых, делает это добровольно, а во-вторых, если ему что-то не нравится в деятельности театра, он может эти деньги больше не давать. Это его право. Если возникает конфликт, то результат этого конфликта очень простой: если директор театра не нарушает никаких законов и государство его не увольняет, то попечитель просто говорит, что не будет больше платить. Но вообще-то такие конфликты возникают редко, ведь попечительский совет доверяет именно этому директору и этому художественному руководству. Деньги дают Гергиеву, Иксанову, Ратманскому.

SR: Эрмитаж и Большой театр неплохо устроились, а что делать провинциальным музеям и театрам?

М. Ш.: У меня есть понимание того, что если есть бизнес, есть и люди, готовые дать денег на культуру. Большой, Эрмитаж и Русской музей — институции, абсолютно по-западному выстроенные, понятные и прозрачные, с публикующимися ежегодными отчетами и возможностью всегда до копейки проследить, на что потрачены деньги. Это оптимальная система, удобная бизнесу. Возможно, скоро к этому придут и провинциальные музеи и театры. При этом надо понимать, что финансирование культуры урезается везде, даже в Германии, а в России оно, мягко говоря, недостаточно. Я, конечно, предпочел бы, чтобы у государства было больше денег на культуру. Но при этом, когда мы говорим, что государство должно заботиться о культуре, самое важное здесь — механизм заботы. Моя позиция такова: государство должно привлекать частный бизнес законами и льготами, при этом беря основную часть забот о культуре на себя.